Бесконечное землетрясение - Дара Эван

Он ложится, дрожит, ждет долгие минуты, чтобы его дрожь растворилась в дрожи окружающей среды. Таким образом он может сказать себе, что его дрожь закончилась, стала долей общей натуги земли. Так ее легче перенести. Тогда как все это, он знает, довольно спорно, в одном он не сомневается. До наступления сна еще как минимум сорок минут.

Утро сухое, теплое, громыхающее. Он поспал, но зевает. Чувствует большую усталость, чем перед сном. В пределах видимости никаких людей, ни распластавшихся на земле, ни стоящих/качающихся. Должно быть, все отбыли по своим делам, чем бы они ни занимались.

Но он не может. Он слишком устал, чтобы отправляться в другой город. Он будет слишком часто падать по пути, раздавит оставшиеся пищевые запасы. То и дело приходится жалеть колени.

Решение несложное. Он останется в этом городе и уработается до изнеможения, чтобы в следующую ночь удалось заснуть. Так измотается в изнурительных трудах, что, каким бы жестоким ни было миротрясение, оно покажется ему качающейся колыбелью.

Он собирает вещи, съедает плантан, горсть орехов, знает, что делать. Он идет в центр города, забивается за кучу кирпичей, провонявшую едким запахом мочи, осматривает проходящие мимо тела. Ищет тех мужчин, кто плетется медленнее, кто больше всех согнут. Их не пропустишь. Все бредут в одном направлении. Он выскакивает из своего тенистого угла, присоединяется к их волочащей ноги веренице.

Он тащится пятьдесят минут. Ждет, пока его товарищи останавливаются и вздрагивают, падают вперед на каждом шагу, затем оправляются, затем продолжают движение. Когда они прибывают на место скопления камней, он пережидает их короткое замешательство.

Около десяти мужчин бродят там среди высокой травы, присматривают, что подобрать. Он незаметно присоединяется к ним, ходит кругами, шаркая ногами по бурьяну. Уже чувствует, как уступает усталости. Как общипан жаждой. Необходимость прочищает ему мозг, и он выбирает камень. Такой, который выглядит не слишком тяжелым. Встает на колено, дергает камень вверх, пристраивает его на плечо. Ощущает, как тот соскальзывает, слышит, как тот падает на землю. Снова поднимает, встает в очередь выстроившихся вразрядку кряхтящих мужчин, что тянется в город.

Неожиданно: особняк только один. Все перемещения камней и укладка в пирамиды, прорва горьких усилий ради того только, чтобы укрепить один-единственный дом. Большой, коричневый, лжетюдоровский, с пристроенным верхним этажом целиком из сияющего оконного стекла. Он угнездился посреди зеленой поляны, такой обширной, что не разглядишь ни входящих, ни выходящих из дома. За окнами, как обычно, никого не видно. Да, не видно никому из тридцати или около того мужчин, трудящихся на здешних лужайках и над здешними лужайками.

Хоть бы какой-нибудь опорный камень, допустим принесенный им, пробил стекло верхнего этажа. Он останавливает себя. Не надо, он не должен этого желать.

Он совершает три захода. Каждый раз выбирает камень все легче, сгибается под ним все ниже. Бицепсы окостенели от боли, дрожат, мышцы пресса тянет, изо рта змеятся ручьи слюны. Пот собирается на пояснице, под мышками, сползает посередине груди. Все равно нет сил вытереть его. Неважно. Тряска в конце концов высушит его полностью. В конце концов она высушит все. Тем лучше. Плата здесь меньше, чем в больших городах. Двадцать восемь флоринов. В сумме, за все три камня. Ему все равно. Его вознаграждение в виде усталости принесет дивиденды сегодня ночью.

Пищи хватит дотянуть до утра, но запасы воды истощены жаждой, циркулирующей в теле весь день напролет. Он много разлил, поскольку, когда пил, не мог поднять над головой дряблый водоконус, даже положив конец змеи на плечо. Он вспоминает о фонтане в бывшем общественном парке. Надеется, что помнит к нему дорогу.

У него уходит почти полчаса, чтобы дотащиться до свободного от жандармов города. Как только он добирается туда, смутные ориентиры начинают проигрываться в памяти. Среди строительных обломков, гейзеров пыли, мчащихся собак, чахлых людей одно направление почему-то кажется более вероятным. Он обходит груды дров, все еще не тронутые два резиновых шлепанца, кошачьи трупы, скелет раскуроченного на детали мопеда — металлическая рама вынутого зеркала заднего вида все еще мерцает на ножке. Тень от одиноко стоящего столба ограждения невразумительно намекает, что он движется в верном направлении. Вскоре он прибывает к бывшему общественному парку.

Но он не один. Десятки людей там с ним, сидят или стоят, невзирая на подземные толчки, и все смотрят в одну сторону. В сторону яркой поляны, где молодой жонглер снова дает представление, теперь подбрасывая и ловя четыре белых пластиковых диска. Он удивлен, что не видел их издалека, даже на подступах к парку: блестящие круги взлетают в воздух, потом падают, потом немедленно снова взлетают. Ровно и точно по вертикали в течение всего своего овального цикла. Он останавливается как вкопанный. Белые диски выглядят почти как лица в рекламе. Можно даже вообразить, что они улыбаются.

Он проталкивается вперед, чтобы было лучше видно, напрягает слабые колени. Поверх чужих плеч он смотрит, как диски курсируют по небу, почти не колыхаясь. Они совершают еще несколько кругов, потом молодой человек ловит их один за другим, составляет стопкой, складывает руки на груди, кланяется. Затем молодой человек поднимает голову, и улыбается, и немедленно получает аплодисменты и громкие охающие одобрения. Один зритель вынимает свою каппу, кашляет, кашляет, произносит:

— Да!

Затем жонглер начинает подбрасывать большие деревянные ложки вроде тех, что используются на кухне для приготовления соусов. Он постепенно вовлекает их в действо, три, потом четыре. Они переворачиваются и падают в пустоте, как вышедшая из строя космическая станция в кино. Жонглер не роняет ни одной.

Молодой человек одет в тот же рыжеватый комбинезон, перехваченный ремнем на талии, но теперь заметно, что он с нагрудником и лямками, а не цельный. Также молодой жонглер снова щеголяет тирольской шляпой с пером и украшениями на запястье и пальцах. Самое удивительное, что молодой человек чистый. У него чистая одежда. У него чистое лицо. Волосы у него прямые, опрятные, изрядно выгоревшие на солнце. Сильное, крепкое тело молодого человека кажется нетронутым каждодневной деградацией. Он отталкивает дрянь и волнение и словно бы даже светится.

Около молодого человека стоит нечто новое: маленькая металлическая вертушка, воткнутая в землю. Это реквизит, новое развлечение, мельничные крылья получают от Q1 импульс к равномерным круговым движениям. Вертушка крутится и крутится на месте сама по себе, устойчивая и элегантная. Ее лопасти улавливают строгий дневной свет, взбалтывают его до мягкости.

Глядя на молодого человека, десятки присутствующих улыбаются и качаются и некоторые едят ямс. Кое-кто сидит бок о бок на земле, прислонившись плечами друг к другу, иные переплели руки. Зрители крутят головами, следя за бросками жонглера, и после особенно впечатляющего трюка некоторые хлопают ладонями по земле. Когда молодой человек приступает к следующему фокусу — снова, какая радость, с кеглями для боулинга — и изящным движением кисти отправляет их в полет, еще больше людей расслабляются и садятся на враждебную землю.

Вскоре кегли для боулинга кувыркаются по воздуху: три, потом четыре. Затем, после особенно высокой петли, пять. Они будто живые, похожие на играющих выдр. Он думает: обычно очки получают, сшибая эти штуки. Этот парень получает очки, удерживая их в воздухе.

Как молодому человеку это удается? Он думает, секрет в обуви. Молодой человек снова в больших синих кроссовках с блестящими звездочками. Он стоит на космосе. Вот почему он не падает. Видимо, есть в толстой платформе кроссовок некий секрет, который защищает его от исходящего снизу вероломства, поглощает это вероломство или перенаправляет в другую сторону. И даже больше: благодаря этой платформе молодой человек стоит на целых четыре дюйма над землей — на четыре дюйма выше, чем все остальные люди на острове. Положение еще более неустойчивое и ненадежное, чем общая судьба. Молодой человек заставляет предметы падать вверх.