Безопасное место - Роса Исаак

Но внутри не было ни тебя, ни твоих следов. Поэтому я посмотрел на карту и, мысленно проведя по ней более-менее прямую линию, подумал о других возможных точках притяжения для больного старика, измученного внезапными воспоминаниями, и о других возможных безопасных местах.

— Чтобы найти дедушку, я могу обратиться к своим, — предложил мне Сегис. К своим: сотням ребят из разных школ и институтов, которые, передвигаясь по городу, разносят всякие вещи в обмен на небольшую комиссию. Сегис мог бы послать им твою фотографию, и у нас моментально появилась бы армия следопытов.

— Хорошая идея, — сказал я ему и чуть не добавил: но если они его найдут, пусть не останавливают, а просто идут следом и сообщают нам, где ты. Этого я не сказал, потому что не хотел злоупотреблять терпением сына. По сути, он уже начал подозревать во мне сумасшествие или преждевременное слабоумие.

Сегис вбил твое имя в поисковик, чтобы найти фотографию, которую можно было разослать, но в большинстве своем показывать твои изображения другим не рискнул; думаю, причина крылась не в уважении к тебе, а в его доброй репутации: он тоже не хочет связывать свое имя с таким негодяем, как ты. То были газетные снимки, и на них Сегисмундо Гарсия выходил из здания суда в окружении камер и отбивался от беззубого клиента; сидел на скамье подсудимых и нервно теребил галстук, словно петлю палача; выходил из тюрьмы после условного освобождения со спортивной сумкой в руке и все еще горделиво; садился в машину полицейского, который накрывал твою голову рукой, чтобы ты не ударился; с уже побежденным видом слушал на другой скамье приговор. Отбросив эти и многие другие, мы в итоге нашли фотографию хороших времен — приложение к интервью на сайте ассоциации потребителей: «Мы вернем улыбки миллионам бедных семей».

— Сегисмундо Второй и Сегисмундо Третий! — вот как нас встретил этот сукин сын. — Сегисмундо Второй и Сегисмундо Третий! Чем обязан такой чести?

Так, с обычной для него насмешливой напыщенностью, смеясь во весь рот, обнажая все свои идеальные зубы, он причислил нас к династии. Свергнутых королей.

Сегисмундо Первым тебя он никогда не называл, только Сегисмундо Великим, и в каждую заглавную букву вкладывал почтение, которое в лучшие времена могло забавлять. И вот сегодня у него хватило наглости, хотя он столько лет нас не видел, у него хватило наглости назвать нас Сегисмундо Вторым и Сегисмундо Третьим. Как тебе такое? Серьезно, мне трудно поверить, что в какой-то заплесневелой извилине твоего мозга от моих слов не вспыхивает пусть хотя бы крошечный уголек — вспыхивает, разгорается и сжигает все к чертям. Что, когда я покажу тебе его снимок, свежий снимок победителя, которым он как был, так и остался, твоя глупая улыбка не слиняет. Что болезнь бесповоротно кастрировала твою ненависть.

Мне трудно в это поверить, так что сегодня днем мы направились к нему в офис. Его офис находился в поле твоего движения, от первоначальной траектории мы отклонились не слишком. Я представил, как ты идешь по улицам деревянной, ходульной походкой робота и движет тобой не ностальгия или жадность, а месть — давно откладываемая месть, многолетний предмет твоих раздумий в камере и на тюремном дворе; неотложная месть, способная на несколько часов вырвать тебя из растительного существования и вернуть тебе силы, чтобы добраться до его офиса, распахнуть дверь, распугать пациентов в приемной и персонал (своими криками тот не смог бы помешать тебе войти), застать его, беззащитного, врасплох, схватить с былой яростью за шею и усадить в кресло, из которого сбежал пациент с анестезией. Он пытается сопротивляться и бороться, с ужасом строит догадки о причине твоего славного визита; он борется, но ты превращаешься в Сегисмундо Великого и прижимаешь его к спинке, одной рукой держа за горло, а другой шаря в инструментах на подносе за спиной; ты нащупываешь хирургические щипцы, вставляешь их ему в рот, не давая сомкнуть губы, и с яростью, одним рывком выдираешь два зуба, а потом продолжаешь считать вслух и без наркоза вытаскивать один зуб за другим, как будто рвешь лепестки ромашки или дергаешь именинника за ухо: три, четыре, пять, шесть, по одному зубу за каждый год тюрьмы, пока ты не сбиваешься со счета, весь в крови и слюне твоего потрясенного пациента; с каждым разом он сопротивляется все меньше, а потом отключается посреди процедуры и облегчает тебе ее до самого конца, и тогда приезжает полиция.

Сцена была бы грандиозная, старик. Мое воображение, конечно, подпитывалось моей же некастрированной ненавистью, но сама идея вообще-то принадлежала тебе: «Когда я выйду, то выдерну этому иуде все зубы, один за другим», — повторял ты после приговора. Ты собирался вырвать все зубы, один за другим, иуде, которому всего за несколько месяцев до того без вопросов подписал доверенности, ведь он был не просто деловым партнером, а другом, кровным братом. «Гвоздь и трость, — любил ты приговаривать, — мы с Альберто как гвоздь и трость»; дальше шли шутки про то, кто из вас гвоздь, а кто трость.

Из раздумий в приемной меня вывел телефонный звонок с неопознанного номера. Я не ответил, но через минуту получил длинное сообщение на автоответчик и вышел в коридор, чтобы Сегис не слышал гневного тона того урода, который якобы звонил мне весь день и не мог дозвониться. Он требовал расторгнуть уже подписанный договор и вернуть ему аванс немедленно, сегодня же. Еще один кадр загуглил мое имя и фамилию или просто устал ждать, а может, и то и другое: испугавшись задержки, он решил поискать обо мне информацию и наткнулся на тебя. Обычная путаница. Ил и, мол, яблоко от яблони. И только в конце сообщения он назвал свои имя и адрес. Мне вспомнился тот визит недельной давности: старик с небольшим участком на окраине, самодельной лачугой для выходных и лета, с садом, притягивавшим похитителей дынь, и бассейном, которым внуки уже не пользуются. Он подумывал закопать металлический контейнер в яму, на всякий случай, а то вдруг через забор однажды перепрыгнет кто-то похуже банды воров. Эту идею я подхватил: бетонный бассейн, который он сам же сделал много лет назад, усилит броню безопасного места; надо будет только углубить яму на полметра, не больше, чтобы установка ушла под землю и мы засыпали ее землей и травой, скрыв из виду. Копать он хотел сам, собирать установку тоже, и не только ради экономии, но и из чистой любви к работе руками: по собственным словам, он в жизни не вызывал каменщика или сантехника. Для дочери он сам положил пол и собрал кухню, а для старшего сына отремонтировал ванную. Услышав об этом, я представил, как он стоит в поту и с растрескавшимися руками рядом с углубленной ямой, сжимает твердую ручку лопаты и грозится, что, если я не сделаю все сегодня, он пойдет меня искать и найдет; а если он меня найдет, то мало мне не покажется.

Сегис не то увидел мое растерянное лицо, когда я вернулся в приемную, не то просто вспомнил свои недавние мысли — не знаю.

— А сколько денег ты задолжал, пап?

Вот это вопрос. Все названо своими именами, без экивоков. Сколько денег я задолжал? В его глазах я прочел скорее бухгалтерскую строгость, чем сыновнее разочарование. Сегис изучал мою платежеспособность, как Роберто в банке, а не просто жалел отца. Умный малый. Сколько денег я задолжал, раз я в долгу даже перед ним?

Пока я раздумывал, соврать ему или разочаровать его сильнее, меня выручил своим появлением и возгласом Альберто:

— Сегисмундо Второй и Сегисмундо Третий! Чем обязан такой чести?

Увидев нас, он удивился и расплылся в идеальной улыбке, а значит, ты сюда сегодня не заглядывал или заглядывал, но не воплотил свою тюремную фантазию. Не стоило исключать и того, что Альберто притворялся. Что вы с ним как были гвоздь и трость, так и остались. Что все это был спектакль: ссоры на повышенных тонах, которые я наблюдал в начале разбирательства, взаимные обвинения в кабинете судьи, его вранье в ответ на вопросы твоего адвоката в зале суда, твои многократные обещания из-за стеклянной перегородки отомстить предателю. Что все это было сказкой, вся та версия событий, которую ты мне рассказывал и повторял месяцами, годами, пока твоя болезнь ее не поглотила: безграмотный бедняк преуспел в бизнесе, но его подставил коварный партнер вместе с группой преступных инвесторов; они годами его обманывали, отмывали через его успешные клиники доходы с других предприятий, гораздо более прибыльных, чем бюджетные стоматологии, и в конце концов выставили его козлом отпущения, а сами вышли сухими из воды. Все — сказка, все — спектакль. Гвоздь и трость до самого конца. То же соучастие, что и всегда, только теперь доведенное до крайности. Сначала одним, потом другим. Что настоящей симуляцией была не твоя болезнь, а ваша вражда, гвоздь против трости. Что это он — твое безопасное место, он ждал тебя на выходе с добычей на раздел, только не поровну, потому что тебе причиталась компенсация за годы тюрьмы, за позор и унижение, за то, что ты взял на себя всю вину, а он остался чистым, смог откреститься от долгов и претензий, восстановить свою старую стоматологию, годами честно изображать иуду и ждать, когда ты вернешься, обнимешь его и положишь спектаклю конец. Правда, конец этот был бы не таким, как задумывалось: ты вернулся из тюрьмы больным, по-настоящему больным, и не узнал бы его в лицо, не вспомнил бы его имени, ты мог приехать к нему тайком, благодаря короткому прояснению и навязчивым воспоминаниям, без всякой цели, забыв о вашем договоре и положенной тебе доле, но верный друг — брат, трость — все равно хранил бы ее для тебя, а раз отдать ее тебе не вышло бы из-за инвалидности, то он отдал бы ее мне в качестве платы твоей Юлиане или хорошему дому престарелых, в качестве компенсации и за мой приговор, мой статус наследного козла отпущения.