Безопасное место - Роса Исаак

Я хотел рассказать все это Юлиане и разрушить твой блаженный образ. Но по дороге, пока я шел рядом с ней, чувствуя ее руку так близко от своей, искоса поглядывая на ее прелестный профиль и выслушивая ее эмоциональные просьбы о прощении с этим очаровательным иностранным акцентом, перспектива заговорить о чем-то грязном перестала казаться мне уместной. Нужды в этом не было: она сама раскроет свои невинные глаза, как только мы придем и увидим «Рай», его сдержанный фасад и броский интерьер: кожаные диваны и вычурные лампы, девушек в одних только беби-доллах, освежитель воздуха и дорогие духи — маскировку для других запахов. Он узнает, поймет, что ты за человек, когда увидит девушек; среди них наверняка найдутся ее соотечественницы, которые смогут излить свои горести на родном языке, мимо навостренного уха управляющей.

Но и в «Раю» тебя сегодня не было. «Рая» больше не было.

И тени твоего рая. Не осталось ничего, даже пыльных обломков после сноса или очертаний фундамента, как будто это место решили сровнять с землей и посыпать ее солью. Там было настолько пусто, что я заколебался и проверил по карте, в правильном ли направлении мы шли, — и действительно: от твоего рая ничего не осталось, участок расчистили, рекламный щит рядом с тротуаром извещал о грядущем жилищном строительстве. Было бы смешно, если бы ты спрятал свои деньги там, под черепицей или в двойном потолке, а теперь они оказались бы в куче мусора.

Я поискал в сети клуб «Рай» — вдруг он переехал и сменил адрес. Знаю, ужесточение санкций для клиентов сильно ударило по индустрии секса за деньги, и многие девушки либо воспользовались программами трудоустройства, либо добровольно или принудительно перебрались в страны, где проституцию еще не запретили.

Но я как-то считал, что «Раю» перемены нипочем, что та же аура, которая в твое время отталкивала от него полицию, позволила бы ему работать и в новые, аболиционистские времена, просто камуфляж стал бы еще лучше; мне казалось, что новый закон искоренил печально известные придорожные клубы и уличных сутенеров, но прибежища высшего класса оставил нетронутыми. Видимо, все таки нет, по крайней мере «Раю» не повезло. Я нашел новость о его закрытии трехлетней давности, только не из-за нового закона, а из-за скандала с несовершеннолетними. Посмотри на фотографию: твоего кума Хоселито вывели из клуба в наручниках, прямо как тебя из дома, вы жили параллельные жизни. Может быть, вы сталкивались с ним во дворе тюрьмы, просто ты не узнавал его из-за своей болезни или вне привычного антуража, без головорезов и шампанского, без его костюмов и темных очков; он стал выглядеть как гиена, какой всегда и был.

— Что мы тут ищем? — спросил Сегис, ковыряясь кроссовкой в песке, где росли одуванчики.

Ты снова выкрутился, старик: без клуба, даже без разрушенного здания, на которое можно было бы указать, я не видел большого смысла рассказывать ему или Юлиане про тебя и шлюх. Что бы мне это дало? Я просто ответил: там жил твой хороший друг Хосе, и ты часто у него бывал.

— Хосе? Хоселито? — удивила меня вопросом Юлиана. Ложная тревога: о сутенере она часто слышала от тебя, но без подробностей о его делах и с искажениями из-за твоих проблем с памятью. Мол, вы были большими друзьями, не разлей вода, как гвоздь и трость, очень любили друг друга, вместе построили бизнес.

— Он самый, — вяло подтвердил я.

— И где нам искать теперь? — спросил Сегис с досадой, не то потому, что он не смог тебя найти, не то потому, что поиски не давали ему вернуться к своим делам.

Я взглянул на карту и еще раз мысленно провел линию твоего движения, отметил уже пройденные точки: первый филиал «Улыбнись!», клинику твоего бывшего партнера, «Рай». Что еще? Какие еще места были для твоей истории так важны, чтобы ты мог бежать туда сломя голову или спрятать там что-то ценное? Я несколько раз увеличивал и уменьшал масштаб. На ум ничего не приходило.

Само собой, я подумал о вилле Гаор — доме, который тебе нравилось видеть родовым гнездом. Туда тебя могла тянуть ностальгия: это был предмет твоей гордости, ты сам заработал на него деньги, при его проектировании больше учитывались твои пошлые прихоти, чем мнение архитектора, дизайнера и даже мамы. Но на роль денежного тайника он вряд ли годился: после твоего ареста его неоднократно оскверняли судебные приставы — разбирали шкафы (а то вдруг те были с двойным дном), обшаривали полы и стены (искали скрытые закутки), рылись в ящиках с маминой одеждой и смеялись над твоим скоробогатым безвкусием, фотографировали и снимали на видео каждый уголок виллы Гаор. Все эти изображения в итоге просочились в желтую газетенку. Информационной ценности в них было ноль — они только дополняли твою карикатуру, оправдывали суровость приговора и еще больше злили беззубых. В любом случае, мимо виллы твой маршрут не проходил, она находится на противоположном конце города, в квартале рядом с клубом; тот, к счастью, тоже исключался, как и башня на севере, где был наш офис.

Еще я подумал про кладбище — про то, что внезапная и беспамятная вспышка чувств заставила тебя искать могилу мамы, чтобы оплакать жену, попросить у нее прощения и признаться ей в любви, которой ты не проявлял к ней при жизни. И даже о тюрьме я подумал: она находится в нужном направлении, но аж в двадцати с лишним километрах, к востоку от города. На мгновение я представил, как ты выходишь из города, чудесным образом пересекаешь опасное шоссе, движешься по обочине, пренебрегая рекомендацией идти по левой стороне, и тебя не замечают ни водители, ни патруль, так что никто не сообщает о чуть не сбитом старике в тапочках; ты продолжаешь идти по пересеченной местности, спотыкаешься о вспаханную землю и перепрыгиваешь через какую-то неустойчивую каменную ограду; наконец болезненная сцепка идей и смутных воспоминаний доводит тебя до тюремной двери, через которую ты можешь пройти, чтобы поспать в своей камере.

Предположения, где тебя искать, заканчивались. Я не знаю, куда ты ходил, когда был на коне, и тем более не представляю, куда тебя мог понести изношенный мозг. Как мало я тебя знаю, старик; может, я тоже начинаю терять память. Я даже не знаю, куда сам бы пошел на твоем месте. В наш дом? Я имею в виду не виллу Гаор — мне она домом не была никогда, — а нашу многолетнюю квартиру с низкими потолками, светлым двориком, в котором вопили соседи, и единственной ванной на нас троих; квартиру, в которой я вырос, сцену всех первых событий моей жизни; квартиру, где я терпел тебя, мы терпели; квартиру, которую я ненавидел, пока не встал на ноги, и которую теперь вспоминаю сквозь теплый фильтр — может, меня самого туда однажды потянет деменция. А может, я вернулся бы к Монике — в те апартаменты, где они с Сегисом живут и сейчас. Вот это место я по-прежнему считаю своим домом. После расставания я не был там ни разу. Если бы я потерял рассудок, ко мне вспышками возвращались бы прекрасные воспоминания о нем, а злосчастные бы стерлись, и я нашел бы способ возникнуть у его дверей, как нищий, как бедняжка Сегисмон, тоже ждущий амнистии и заслуживающий прощения и заботы.

— Надо позвонить в полицию, — прервал мои мысли благоразумный Сегис.

На лице Юлианы отразился страх: она уже видела себя разоблаченной, арестованной, уволенной, изгнанной и вернувшейся на родину. Сколько же переживаний ты доставил этому созданию своим исчезновением.

— Сначала давайте заглянем домой, — предложил я; мне тоже не улыбалось торчать непонятно сколько в полицейском участке. Может, ты уже вернулся сам, в изнеможении, а твое приключение не принесло плодов. Вернулся по собственным следам, вынюхивая обратный путь, как заблудившаяся со бака, тебя увидел на улице и привел обратно добрый сосед, ты ждал нас на ступеньках, тебя мучила жажда, твой памперс был переполнен. А еще была вероятность — признаюсь, я надеялся на это все больше и больше, — что мы тебя не найдем. Иногда такое случается: старик теряется, как ребенок, питомец или умственно отсталый человек; он исчезает, а его родственники мотаются по городу, по важным для его памяти местам, разделяются и расходятся в разные стороны, вызывают полицию, расспрашивают владельцев магазинов, вывешивают его фото на фонарях и в соцсетях, день и ночь патрулируют город и его окрестности, осматривают парки, канавы, заброшенные здания, открытые канализационные люки, реки и наконец находят его много дней спустя, а он схватил сердечный приступ и уже прогнил в кустах, упал в колодец и разбился насмерть, утонул ниже по течению. Или нет даже трупа, который положил бы поискам конец: старик больше никогда не появляется. Родные еще долго ждут его возвращения или обнаружения и только спустя годы регистрируют его как умершего, но надежда, что однажды он вернется, продолжает жить.