Безопасное место - Роса Исаак

Бедняжке Сегисмону? Я еле сдержал смех. Ну и путь же ты прошел: от Сегисмундо Великого до бедняжки Сегисмона. Что Юлиана о тебе знает? Ничего. Она познакомилась с тобой, когда ты уже заболел, и пускай тогда ты говорил еще связно и делился с ней беспорядочными воспоминаниями, я не думаю, что ты поведал ей о годах своего делового успеха, скоропостижном падении, тюремном заключении, полном крахе. И уж тем более ты вряд ли ей рассказывал о своей семейной жизни — о том, каким мужем и отцом ты был. Она знает тебя только с подсвеченной стороны, но не с теневой. Она думает, что ты бедняжка Сегисмон — хороший человек, которого недуг несправедливо настиг в последние годы жизни, этакий олененок, заслуживающий комфортной жизни, заботы и ласки.

Слушая ее лепет сквозь слезы, я хотел поговорить с ней о тебе. Порассказать ей всякие истории, но не о бедняжке Сегисмоне, а о Сегисмундо Великом. Или просто о Сегисмундо Гарсии, каким ты был еще до первой клиники. Я хотел сказать ей: нет, ты не заслуживаешь ее слез и тревоги, не заслуживаешь ее ласки, материнских слов, ее любви и вообще всего, что она тебе дает при своей безграничной щедрости. Что ты не заслуживаешь тепла и даже опеки не заслуживаешь. Что ты был сорняком. Паршивым мужем, паршивым отцом, паршивым предпринимателем. Что даже она, при всей своей доброте, презирала бы тебя, если бы знала хоть толику твоих приключений. Если бы она только представляла, за кем ухаживает.

Но ты не ошибся, старик: болезнь тебя и правда освободила. Болезнь стерла все — и для тебя, и для других. Болезнь — это амнистия, она облагораживает даже самую гадкую пиявку. В домах престарелых и парках полно румяных стариков, которые тепло обнимают своих жен, мирно улыбаются своим детям и разрешают чистить себе зубы, и никто даже не догадывается, что еще несколько лет назад они били этих жен, ходили к шлюхам и наживались на бедных семьях. Болезнь тебя приручила и сделала хорошим, превратила в бедняжку Сегисмона. Обнулила твою историю. Тебе все простилось. Болезнь уберегла тебя от взыскания оставшихся долгов, от необходимости и дальше, после тюрьмы, платить за свои ошибки. Болезнь лишила меня права что-то от тебя требовать, возможности свести с тобой счеты; мне только и остается, что плеваться ядом, а он от тебя отскакивает.

Конечно, я ничего ей не рассказал. Я не хотел, чтобы она увидела меня злым, прогнившим от обиды, завидующим старику; я не хотел, чтобы она знала: я настолько несчастен, что готов отравлять память об уже беззащитном, уже невинном человеке. Когда я разговаривал о тебе с Сегисом, мной двигал тот же импульс.

Пускай она все увидит сама. Покажи ей немного себя, настоящего Сегисмундо Гарсию. Пускай она узнает, каким был ее бедняжка Сегисмон, которому она дарила свою любовь все эти годы. Вот почему я отвел ее в «Рай».

Да нет, я не такая сволочь: я отвел ее в «Рай», потому что мы продолжали тебя искать, а он находился в той части города, куда указывал твой след. Еще одна возможная цель, еще один магнит для твоей ностальгии. Еще одно безопасное место, которое стоило проверить. Я собирался туда в любом случае, но теперь, когда со мной была Юлиана, я мог заодно приоткрыть ей не очень презентабельную часть твоей жизни. Что касается Сегиса, то после всего, что он услышал от твоего верного Альберто, меня уже не слишком заботило, что он думает о тебе и даже обо мне.

В «Рай» мы двинулись не сразу: он был не совсем близко, а на пути к нему находились два других возможных места. Но если бы мне пришлось все поставить на одну догадку о твоей цели, о том, что в тебе переклинивало каждые несколько месяцев, что оживляло твою утихшую память и заставляло рваться прочь, я бы выбрал «Рай». Если сбегать из дома тебя заставляла вспышка старого счастья, то ничто не сравнится с тем, что ты получил там.

И если тобой двигало желание обрести закопанное сокровище, то пещеры лучше и придумать было нельзя.

Я много раз успел представить, как ты туда возвращаешься, как добираешься до финиша и в изнеможении подходишь к двери загородного дома, к которому тебя неясно почему тянуло. Подходишь, а вышибала тебя не впускает, в таком-то потрепанном виде: в неуместном спортивном костюме, тапочках и, наверное, с переполненным памперсом (тебя ведь столько часов не было дома). Но управляющая, которая всегда встречала хороших клиентов у той же двери, узнает тебя, несмотря на всю твою немощь. В тебе не осталось и тени былого, но как ей не узнать того, кто так щедро помогал ее заведению держаться на плаву и всегда оставлял такие славные чаевые? Она тебя приветствует, берет под руку и проводит внутрь, а там просит своих девочек тебя принять — обтереть, напоить водой и уложить на диван или прямиком на кровать в одной из комнат, может, как раз в той самой, которая всегда была зарезервирована для тебя, как если бы ее держали закрытой и нетронутой, подобно спальням в домах-музеях выдающихся людей, до твоего возвращения. С тебя деликатно снимают мокрые штаны и рубашку. И управляющую, и ее девочек потряс твой плачевный закат, все они знают о крахе твоего бизнеса и твоем заключении, но здесь у тебя никто не собирается просить в качестве залога кредитку: ты вернувшийся блудный сын. Сам владелец, дон Хосе — Хоселито для близких людей вроде тебя, — быстро спускается, когда узнает о твоем появлении, и выходит навстречу — только чтобы убедиться: ты уже не тот, ты никто, ты его не узнаешь, а хитрый и похотливый блеск в твоих глазах потух. Дон Хосе, Хоселито, убирает из сегодняшнего меню двух-трех девочек, предназначая их специально для тебя, а они раздевают тебя догола и нежно моют в пошленьком джакузи, делают свой легендарный восточный массаж с приятным финалом, а потом ты засыпаешь крепким и довольным сном в их объятиях. Эти обнаженные девушки слишком молоды, чтобы знать тебя как Сегисмундо Великого. Из послушания хозяйке, покорности желаниям любого клиента, даже с деменцией, или просто от удивления, сочувствия старику без памяти, который годится им в дедушки, они демонстрируют все свое мастерство. Наслаждение и внезапное возбуждение чувств раскручивают динамо-машину твоего мозга, ненадолго, но достаточно сильно, чтобы ты вспомнил одно имя из прошлого: Богиня. После стольких лет забвения ты снова его произносишь — «Богиня, Богиня, Богиня», — принимаешь одну из девочек за нее или зовешь ее к себе. Может, милосердная управляющая просит кого-то из них притвориться Богиней; а может, это наследное имя и кого-то из них действительно так зовут: в такой профессии выбор не слишком велик. Той самой Богини быть в «Раю» уже никак не может: прошло много лет, и она постарела, потеряла статус и опустилась в разряд пониже — до квартиры, до улицы, до цифровых площадок, где спрос есть на любое предложение; открыла собственное дело с девушками посвежее, вышла на пенсию и больше не реагирует на свое шлюшье имя, удачно вышла замуж, ее выслали из страны, и она вернулась к себе на родину, ее задушили или выбросили голой из машины на ходу. Срок службы у Богинь совсем короткий, а ты вернулся слишком поздно.

Богиня — именно так ты начал называть Юлиану, когда из-за прогрессирующей болезни стал путать имена. Богиня, Богиня, Богиня. Юлиана посмеивалась: она думала, что это ласковое прозвище, признак благодарности — Божественная Юлиана; откуда ей было знать, что ты принял ее за Богиню, что ты получил Богиню обратно, что Богиня наконец-то твоя, и только твоя, теперь она живет у тебя в квартире и ты ее единственный клиент. В былые времена ты наверняка мечтал вырвать ее из профессии, обеспечить ей содержание, чтобы она не была больше ни с кем, кроме тебя. У всех развратников одна и та же фантазия: когда вы встречаете свою Богиню, то так легко забываете, что между вами заключена товарная сделка — вы получаете удовольствие, потому что платите. Я ее не знал — в тот единственный раз, когда я уступил твоим уговорам и пришел в «Рай» вместе с тобой, ты меня ей не представил; ты так ревновал, что другим на твою любимицу нельзя было даже взглянуть. А раз я ее не знал, то не могу сказать, похожа она на твою сиделку или нет, можно ли их перепутать.