История одной апатии - Переверзев Сергей

Собственно, все и притихли, потому что сквозь этот шум приходилось бы орать. А это очень некомфортно. Как в ночном клубе, если сидеть там трезвым.

Так и взлетели.

Молча.

Сначала даже и летели молча.

Но потихонечку отдельные пассажиры, а потом уже и все стали наседать на стюардессу, которая, как и положено стюардессам, во время взлета уселась в кресло рядом с кабиной пилотов, то есть у самой открытой дверцы, пристегнулась, как все, и летела, смотря строго перед собой, то есть на дверь кабины пилотов и лежащий под нею канат.

Наседали на нее с чем-то непонятным. Так всегда происходит, когда действует толпа и все говорят одновременно.

Но потом бабушка изловчилась и отдельно от всех выкрикнула что-то типа: «Вы хотя бы дверь закройте, тут же дети!»

Прозвучало так, как будто за дверью был виден голый человек или еще что-нибудь понеприличнее.

Вовсе это было и не так. Там было видно поля. Где-то далеко внизу. И реку немножко.

Стюардесса наконец поняла, чего от нее хотят, и, придерживая канат ступней, чтобы он не улетел в пустоту из открытой двери, сказала:

– Эта дверь открыта для безопасности. Если самолет начнет падать, мы будем спускаться по канату.

Ошарашенные пассажиры вжались в кресла. А один потный мужчина в переднем ряду справа от стюардессы очень явственно перекрестился и начал шевелить губами.

Это длилось несколько минут.

Потом этот пассажир, хорошенько помолившись, предложил стюардессу избить. А что было дальше, Андрей Викторович не запомнил.

Он почти уснул.

Главное, что его интересовало, – с какой скоростью летит самолет.

Он спокойно представил, как мама спускается на руках по канату с падающего самолета. Самолет летит в высоте, дымится и падает все ниже. Мамины волосы треплет ветер, юбка развевается. И вот она у самой земли: край каната волочется по траве, мама прицеливается, чтобы спрыгнуть. И тут почему-то он представил себе дерево.

Так бывает, не хотел представлять, а оно само представилось. Интересно, не очень ли быстро летит самолет? Чтобы мама о дерево не больно ударилась. Иначе у нее потом весь день будет плохое настроение.

Глядя на бабушку, он этот вопрос себе задавать перестал.

Тут все просто. Бабушка на канате запросто собьет любое дерево. И всего делов-то, как сказала бы сама бабушка.

И прыгать ей с каната не нужно. Если самолет будет лететь достаточно прямо, бабушкой можно проделать широкую борозду в земле и привязать канат за какой-нибудь корешок. Тогда самолет не упадет, а будет реять. Как воздушный змей.

На этом он уснул окончательно.

6

– Молодой человек, пожалуйста, не могли бы вы подойти? Спасибо!

– Сделайте, если нетрудно, еще капучино мужчине.

– Нет, молоко ему обычное налейте. Посмотрите на него, это же очевидно.

– Ну да, и мне. А еще не могли бы вы, пожалуйста, принести мне вещи.

– Да. Вы помните, за каким столиком я сидела?

– Да-да, именно.

– Ой, молодой человек, постойте. Простите, и тарелку мою оттуда принесите, пожалуйста. В общем, все сюда несите, что моего найдете.

– Какие тут приятные официанты… А вы тут часто обедаете?

– Значит, часто, раз молчите. Сейчас вам принесут капучинку, и вы повеселеете.

– Оппа, а вот и мои вещички. Сумочка моя? Моя. Видите, как хорошо. Теперь я к вам со всеми вещами перебралась.

7

Андрей Викторович вгляделся еще разок в усики над Дашиными губами и облизнулся. Даша тут же провела языком по сливочным усикам, улыбнулась и провела вторично. Видимо, для надежности. У толстяка за соседним столом чуть не остановилось сердце от возбуждения. Потому что он втихаря следил за Дашей.

А Даша украдкой следила за Андреем Викторовичем.

А Андрей Викторович, не скрываясь, следил за Дашиными губами.

Только за толстяком никто не следил. Потому что на него-то уж точно всем было все равно, даже Даше, и тем более Андрею Викторовичу. Ему было совсем все равно.

Кстати, вот тебе еще случай. Это я про случаи, где его апатия сквозит. Если можно так выразиться.

Он произошел позже, но тоже в глубоком детстве.

И если в первом случае кроме косноязычия стюардессы можно обвинить детское непонимание происходящего, то во втором так уже не получится.

Этот второй случай произошел в школе. Ушел Андрей Викторович с уроков пораньше, чтобы успеть первым добраться до Жени Зайцева.

Женя болел и потому не пошел в школу. Но именно у него оказался вкладыш с «Астоном Мартином». Повезло же дурачку, купил «Турбу» у метро, сжевал, а внутри «Астон Мартин», за которым гонялся весь класс.

Как только Женю ни умасливали, что только ни предлагали. Володя Бадинин даже собрался долго бить его головой об стену. И бил бы долго, если бы не классный руководитель Валентина Марковна.

А Женя после этого заболел.

Вот к нему и собрался Андрей Викторович: навестить, утешить и забрать вкладыш с «Астоном Мартином», пока его не забрал Бадинин. Причину он пока еще не придумал.

Зачем это надо было Андрею Викторовичу? Да низачем. Просто «Астона Мартина» можно было поменять на всю коллекцию Саши Богатырева, а это математически больше, чем один вкладыш. Даже с «Астоном Мартином».

И вот Андрей Викторович спускается по школьной лестнице с четвертого этажа, а следом за ним несется кубарем Таня Ефимова. Догоняет. И как давай болтать.

– Андрюша, – говорит, – а ты не заболел? А почему тогда ты раньше домой пошел? А ты вон куда идешь, а я как раз с тобой пройдусь. А Машка говорила, что Бадинин чуть Зайцева не прибил. Некрасивая она совсем, Машка эта. И глупая. Да?

Андрей Викторович медленно шел рядом с подпрыгивающей и размахивающей руками от волнения Таней и думал: «Навязалась же ты на мою голову».

Ведь Богатырев тоже мог догадаться прийти к Зайцеву в гости. И тогда прощай, сделка. А если та же мысль придет в голову Бадинину, то прощай даже Зайцев.

А тут эта болтушка.

Болтунья.

Болтанка.

Нет, болтушка.

Шел он так в задумчивости, косясь на Таню, которая смотрела на него в упор, но в какой-то момент взял себя в руки, вежливо уточнил адрес Тани, отвел ее домой, даже похлопал по плечу. Давай-давай, как бы говорил он, отдохни немножко дома. И ушел к Зайцеву.

Зайцев отдал ему вкладыш с «Астоном Мартином» просто так. Расчувствовался, видимо. Ведь он был самым маленьким в классе по росту, поэтому его никто не навещал.

Тогда уже Андрей Викторович стал догадываться, что, возможно, причиной его успехов может являться как раз именно то, что ему все равно. И еще, наверное, математика. Математику он вроде бы любил. Хотя не настолько, чтобы до нее ему было дело.

Например, он оказался совершенно холоден к личной выгоде. Потому что через год, скопив самую большую и самую полную коллекцию «турб», он выкинул ее на помойку. Чтобы не хранить напрасно.

Выглядит так, что Андрею Викторовичу было более или менее плевать даже на самые серьезные вещи. И на мелкие тоже. Вообще на все.

Что в детстве, что с наступлением возраста – ему было все равно.

Вот тебе еще примеры. Начну с самых серьезных, а потом немножко мелких насыплю.

Что ты там считаешь в жизни самым серьезным? Искусство вроде бы. Всю плешь мне этим искусством своим проел.

Скажу сразу: нет. Искусство у Андрея Викторовича не вызывало ни эмпатии, ни даже жалости. Только апатию.

Некоторые, по моим сведениям, главным из искусств считают кино. Оно Андрея Викторовича не трогало по понятной причине.

Когда он смотрел кино, вместо кино он видел на экране съемочную площадку. Не мог иначе. Просто видел, что все это – надувательство. А в таких условиях даже так называемые ужастики не производят эффекта.

Что там ужастики! Когда Ди Каприо тонул рядом с лодкой, Андрей Викторович в мыслях своих его очень подгонял. Потому что ему надоело торчать перед телевизором с бабушкой. А ужастики-то проще: там обычно какая-то женщина, облитая краской, бегает перед камерой и кричит. Ему такое совсем скучно смотреть.