Бесконечное землетрясение - Дара Эван

Я вижу еще одно тело, старика в отвратительных лохмотьях, ползущего вдоль толстой, невероятно длинной витой веревки. Остаток от прежней попытки сделать аэролифт. Словно взбираясь по крутому склону, мужчина простирает и тянет к себе голые руки, простирает и тянет к себе; согнутые, как у лягушки, ноги барахтаются позади. Потом попадается камень, и мужчина, вслепую протягивая руки, ударяется о него правой. Он мгновенно садится и машет рукой, чтобы притупить боль. Потом порывисто прижимает ее ко рту, чтобы пососать рану и остановить кровь.

Он морщится, он раскачивается на месте, белые волосы шевелятся и колышутся. Этот человек далеко не уйдет. В распределитель, вероятнее всего, не попадет. Я шарю в нагрудной сумке и вынимаю марлю и пластырь, протягиваю их ему, напрягая руку, чтобы она дрожала как можно меньше. Мужчина тянется ко мне одной рукой, хватает мое запястье другой, чтобы унять тряску, чтобы уменьшить дрожь, которую не могут прекратить никакие мои усилия. Но потом тянется выше и хватает мое предплечье, а потом локоть, потом ползет рукой дальше, двигаясь к плечу.

Опираясь на меня, он пытается подняться, снова встать на ноги. Такое со мной не в первый раз, и я ему помогу. Я хорошо держу равновесие и способен послужить опорой, ноги у меня сильные. Еще четыре раза схватившись за меня, человек подтягивается, ноги у него распрямляются, и он начинает принимать вертикальное положение. Его шумное дыхание увлажняет мне лицо. Но потом мужчина бросает руки мне на плечи, и его голова стукается о мою нижнюю челюсть, и он обходит меня вокруг и повисает своим длинным костлявым телом у меня на спине.

Я пошатываюсь. Я качаюсь под этим новым грузом. Мужчина худой, как борзая, но все же представляет собой массивный груз, и его ерзанье и карабканье лишают меня равновесия, мне с таким балластом не справиться. Тогда человек хватает себя за локти, сцепляет руки у меня на груди, и я инстинктивно дергаю его запястья, отдираю его пальцы и расправляю плечи. Но он липнет ко мне, висит, как накидка, которую нельзя сбросить. Его борода царапает мне шею, он фыркает мне в правое ухо, но через мгновение я крепче встаю на ноги и думаю, и думаю, как быть. А что тут поделаешь? Человек голоден, человек стар, и находится в отчаянии, и хрупок, как фольга. Он так ведет себя лишь потому, что знает о необходимости попасть в распределитель. Чтобы добыть провизию. Чтобы выжить. Он не может иначе.

Я не брошу его. Я окажу поддержку этому человеку в нужде. Это мне по плечу. У меня есть сила воли, и решимость, и у меня есть сила. Путь займет больше времени, будет тяжелее, но я доставлю его в распределитель.

Я подаюсь вперед на несколько шагов и слышу, потом чувствую, как ноги мужчины волочатся по земле. Дополнительное сопротивление ослабляет мое присутствие духа, но у меня все же достаточно энергии, и вдруг скользкий угорь в правой лодыжке оживает. Я снова ступаю колченого, и травма от прежней запинки отзывается жгучей болью. Мне придется считаться с ней, избегать ее, переносить свой, наш, вес на левую ногу, как вдруг я вижу руку, ползающую у меня по груди. Узловатые согнутые пальцы, словно ленивый паук, пробираются к солнечному сплетению. Я взвизгиваю, но рука продолжает двигаться и дотягивается до среднего кармана моей нагрудной сумки, затем щиплет большим и указательным пальцем язычок застежки-молнии. Я подпрыгиваю и передергиваю плечами, чтобы остановить его, но рука начинает открывать молнию, тянет ее вниз, вниз.

НЕТ, — говорю я, стуча каппой. — ЕДА В РАСПРЕДЕЛИТЕЛЕ. ТАМ МОЖНО.

Порыв дыхания брызжет по моей щеке, и мужчина продолжает открывать молнию. Я дергаюсь в сторону, чтобы сбросить его руку, но он уже просунул указательный палец в карман и впопыхах режет кожу о зазубренный край застежки. Пятнышко кровавого цвета мелькает мимо моего лица, тогда как мужчина скулит, подтявкивает, потом брыкается, крепко хватается за меня, пытается снова забраться мне на плечи, сползает с меня, как жидкий цемент.

Он приземляется на бок, и пыхтит, и валится без сил, колотя по земле краем рваного башмака и тыкая рваный палец в рот. Я пячусь и смотрю на это вытянутое месиво лохмотьев, дергающееся, словно нога умирающей собаки. Зрелище болезненное, печальное и душераздирающее — даже хуже: этот индивид не подлежит ремонту. Но я больше ничего не могу сделать, разворачиваюсь и удаляюсь. Втайне очень довольный, что избавился от ноши, от всего. Но потом я оглядываюсь и возвращаюсь, потом я стою над человеком, потом опускаюсь на колени и смотрю, как он шумно дышит. И вскоре я шарю руками и ловлю его запястья, потом крепко хватаю их. Я силюсь одним рывком поднять этого раздавленного жизнью человека, ставлю его худо-бедно в вертикальное положение и поворачиваюсь к нему спиной, и кладу его тонкие податливые руки себе на плечи.

Когда старик завязывается вокруг меня, я упираю ноги в землю и подпрыгиваю. Приземляюсь жестко, мужчина соскальзывает ниже, и его вес падает на мои плечи тяжелее, чем раньше, но более устойчиво. Он начинает пинать мои икры, понятия не имею почему. Но затем постепенно его жалобы и возня стихают, руки расслабляются, и он стискивает их у меня на груди почти в объятии. Я тоже становлюсь более уравновешенным. Дышится легче. Я жду несколько секунд, чтобы укрепить это новое спокойствие. Затем устремляюсь вперед.

Двигаюсь по вибрирующей земле, медленно переставляя ноги: оторвал — поставил, оторвал — поставил. Вокруг нас ничего не изменилось. Хаос, поверженные люди, растения, бичующие пустой воздух. Я вижу, как кровь из порезанного пальца мужчины капает на мою нагрудную сумку. Потом уже больше не вижу. Взгляд затмевает вода, хлынувшая из моих глаз и текущая по лицу.

Мужчина кашляет, отхаркивается и плюется, теплая влага брызжет мне на левое ухо, земля вздыбливается вокруг, и я делаю два волочащихся полушага и грохаюсь на усыпанную камнями траву. На все это не уходит и секунды, и мой ездок оказывается в аккурат поверх меня. Мои налокотники достаточно прочные, чтобы смягчить удар от падения двух тел, но он вышибает воздух у меня из живота, и мне не удается ослабить встряску. Подбородок бьется о землю, и весь череп бренчит, как будто по нему колотят барабанными палочками. Потом, вскорости, упрямая тупая боль. К завтраму определенно будет синяк. Сейчас, может, есть и кровь. Не буду трогать, чтобы посмотреть. Я говорю себе: я должен кому-то это сказать.

ВСТАНЬ, — кряхчу я. — ПОЖАЛУЙСТА. ПОДЪЕМ. МОЖНО СНОВА.

Мужчина корчится, и фыркает, и пихается. Мое правое плечо сплюснуто, ребра прижаты к скачущей земле. Мужчина как будто намеренно давит туда, где я ощущаю его вес тяжелее всего, где он приносит максимальную боль. Я не могу оставить его здесь.

Все еще лежа на животе, я тяну обе руки вверх и вожу ими, пытаясь найти руки мужчины. Но он шевелится хаотично, он прижимает и расплющивает меня без какой бы то ни было систематичности. Я продолжаю нащупывать его, я хватаю воздух. Но потом груз легчает. Давление уменьшается, и я могу поднять плечо. Сиплые стенания старика прекращаются. Моей спины касается холодок, я перекатываюсь на левый бок и вижу, что человек лежит рядом со мной. На животе. Он дышит — бока мерно ходят, травинки у лица сгибаются. Потом внезапно человек поворачивается на бок и резко садится. Опирается на руку, потом вдруг встает на ноги. Шатаясь, он выпрямляется в полный рост. Замирает, смотрит вперед, проводит рукой по волосам, хлопает себя по бедрам. Потом удаляется с решимостью в остановившемся взгляде. Но с опаской, мелкими шагами и спотыкаясь, будто только учится ходить.

Сейчас я уже тоже сижу. Земля грубо толкает меня в зад, и новая рана на подбородке пульсирует в одном ритме с ней. Но не обращать внимания. Шагающий человек Джакометти в тряпье ковыляет через прыгающее поле.

СТОЙТЕ, — кричу я. — СТОЙТЕ.

Человек не оборачивается. Сквозь землерев он не слышит мой невнятный от каппы крик. Я вскакиваю и, беспрестанно шатаясь, прикладываю руки ко рту рупором.

СТОЙТЕ, — кричу я. — МОЖНО.