Москва, Адонай! - Леонтьев Артемий

– Как это отвратительно, ты видел ее рожу? Мне кажется, она бы с удовольствием присоединилась…

Орловский положил руку ей на плечо:

– А ты думала в этой гостинице туристы останавливаются, приезжающие посмотреть на местные заводы, помойки и кладбища? Эта гостиница – храм пролетарского Вакха: местное капище… Здесь сношают местных страхолюдин и кушают водочку с селедочкой, – Арсений ткнул большим пальцем себе за спину, в сторону фойе. – Пойди ей скажи сейчас, что мы здесь, чтобы семью создать, она вспухнет от хохота… Ты для нее элитная шлюха, я – клиент. Все просто.

Арсений брезгливо смотрел на старые, потертые поручни и рыхлые ступеньки. Все напоминало ему не то психоневрологический, не то туберкулезный диспансер. По глазам Лики было видно, что она также жалеет о неудачно выбранном месте, но искать другую гостиницу уже поздно.

Лика вставила алюминиевый ключ в замок и забренчала биркой. Медная ручка опустилась, и дверь открылась. На всем интерьере лежал глубокий отпечаток среднестатистичности: стол, кровать, стулья, посеревший от времени тюль – каждый предмет в недалеком еще прошлом был закалиброван с истеричной щепетильностью и беспощадно растиражирован советскими фабриками по двадцати двум миллионам квадратных километров тщательно охраняемого пространства.

Орловский скинул с себя куртку, повесил ее на крючок, после чего вошел в комнату:

– Спорим, если перевернуть любой предмет здесь, снизу увидишь обоссанного вида наклейку с ценником: «5 руб» или «3 коп», – он поднял стул и перевернул его вверх ножками. – О, так и есть, говорю же, – ткнул пальцем в желтую квадратную бумажку, приклеенную к обратной стороне сиденья.

– Ну что, я пошла за Л… За подругой…

Орловский оживился и поставил стул на место:

– Ага, подругу значит тоже на «л» зовут? Чуть не проговорилась, – не удержался и засмеялся. – Ну, хоть одну букву ее имени буду знать, уже легче… Честь будущего ребенка спасена, – поймав на себе недовольный взгляд Лики, отмахнулся. – Да все нормально, забудь… пытаюсь шутить, чтобы как-то сгладить нелепость ситуации… Иди, конечно, а я пока территорию здесь помечу.

Лика спустилась в фойе, игнорируя вопросительно-насмешливый взгляд «буфетчицы», которая, судя по выражению лица, подумала, что женщина забыла презервативы. Лика вышла из гостиницы и, обогнув ее c другой стороны, подошла к черному вольво. Оконное стекло при ее появлении сразу опустилось. Из машины высунулся короткостриженый мужчина – в эту минуту он походил на огромного пса с отрубленным хвостом и опущенными ушами.

– Ну что? – хриплый от долгого молчания голос, хмурое лицо.

– Все, он ждет.

– Подождет, сука…

Лиля придвинулась к супругу:

– Сереж, мы же договорились… не надо этой агрессии…

Мужчина отрешенно смотрел перед собой. После того, как узнал, что не сможет подарить жене ребенка, был уверен: Лиля разведется с ним, но она начала искать другие пути решения проблемы, и это усилило стыд Сергея, чувствовавшего себя совершенно беспомощным. Сейчас, когда повернулся к жене, Лиля сначала спрятала глаза, но потом, будто опомнившись, схватила его руку, собираясь что-то сказать, но одернула себя. Сергей прижал жену к себе и крепко обнял, как если бы отвечал на произнесенное вслух – не то на робкий вопрос, так и не заданный, не то на оправдание. Поцеловал в лоб и в веки.

– Иди давай. Все нормально…

Чувствуя на спине взгляд мужа, Лиля вышла из машины, пересекла двор и оказалась перед входом в гостиницу. Ветхое здание, казалось, колебалось подобно миражу, полустертые, почти карандашные линии его очертаний мерцали с подчеркнутой зыбкостью. Лиля вошла в здание так, как опускается теплая рука в прохладную опару теста. Женщина вся была предвкушение, она ждала от понурого строения – чуда. Заглядывала в эту постсоветскую рухлядь, словно в будущее, с непреодолимым волнением молитвенной надежды. В фойе отрывисто сказала, что в 310-ый. «Буфетчица» смотрела на очередную женщину выпученными глазами – пыталась понять, что происходит. Лиля равнодушно скользнула взглядом по испитым физиономиям алкашей и направилась к лестнице.

Шагала по длинному коридору. Двери провожали медными ручками и потертыми цифрами, которые заходили за спину, раздражали боковое зрение семафорными огнями, пролетающими в запотевшем окне поезда. Коридор лежал перед ней неукротимой дорогой, манил и тревожил своей неизвестностью, бесконечностью. Она шла по этому коридору – усталая путница, пытающаяся найти свое место, свой собственный маршрут – ступала дрожащими ногами, ощупывала почву, предчувствуя ее болотистую зыбкость и ненадежность, однако вопреки этой непрочности, все же не могла остановиться. Лиля смотрела сейчас не столько на эти прямоугольные контуры непрезентабельного пространства с заляпанным, пропахшим пивом ковром, сколько заглядывала в саму себя. Засаленный коридор, как мост между сиюминутным настоящим и собственным прошлым, вел ее к себе самой – она двигалась по нему и видела свои детсадовские, школьные и университетские коридоры, подъездные тесноты-расщелены, офисные переулки, в которых столько лет работала – каждый раз на протяжении всей жизни, взрослея, она выходила из этих координатных плоскостей замкнутых пространств – всех этих разных коридоров, слившихся сейчас в один, выходила либо обновленной, либо обворованной, со сбитой макушкой детской мерцающей в душе лучины – ее душа годами брела по всем этим рукотворным закоулкам, стираясь о наждачную поверхность жестоких и тесных стен, людской сутолоки, утрачивая свое «Я», но все-таки шла дальше, потому что не могла не идти, потому что верила – там впереди она когда-нибудь снова обретет свою исконную и первозданную полноту, вернется к своей обетованной земле.

Когда Лиля постучала в дверь номера, Орловский вскочил с кровати, немного замешкался, потом быстрым шагом рванул в прихожую по облыселому, избитому каблуками ковру и открыл.

Ударились взглядами. Стало неловко. Смутились. Оба отвели глаза. Сначала ей показалось, что на фото Орловский совершенно другой, поэтому решила на всякий случай уточнить, действительно ли перед ней Арсений, но по смущенному лицу актера поняла, что не ошиблась.

– Здравствуй…те… я ждал, проходите.

Женщина кивнула и шагнула в номер, шибануло чужим запахом чужого помещения, она потупилась, глядя себе под ноги:

– Добрый… день.

Дверь захлопнулась. Еще раз мельком изучили друг друга.

– Давайте помогу снять пальто.

Лиля осторожно отдернула плечо.

– Не нужно… Я сама.

Отстраняющий жест кольнул Арса, ему стало неприятно, что от него отшатнулись. На мгновение даже решил плюнуть на договоренность и уйти, не говоря ни слова, но внимательнее посмотрев на эту женщину, похожую на настороженное красивое животное, понял, в каком состоянии она находится и с какими усилиями ей дался этот шаг.

Сели напротив друг друга. Лиля – на стул, актер – на заправленную кровать. Посмотрели друг на друга в упор: глаза в глаза. Пыльная занавеска резала и просеивала солнечный свет.

– Может быть, выпить… – сорвалось по привычке, – то есть… вы хотите пить? У меня в сумке есть сок, – актер привстал с кровати.

– Нет, благодарю, – Лиля выставила перед собой ладонь, а потом, как будто вспомнив что-то важное, встала со стула и деловито направилась в ванную комнату, не глядя, по-хозяйски уверенно нащупала рукой незнакомый выключатель: свет загорелся, она вымыла руки и обрызгала лицо ледяной водой. Причесала сбившиеся волосы.

Арсений ей очень понравился. В жизни он оказался намного интереснее, чем на фото. Внимательно посмотрела на себя в зеркало: пухлые губы, удивленные голубые глаза. Женщина привела русые волосы в порядок, вернулась в комнату и снова села на стул, который неловко скрипнул.

Минуту сидели молча, не зная, что сказать. Желая хоть как-то сократить дистанцию, Орловский заикнулся об имени:

– Меня зовут…

Женщина выставила руку перед собой, как бы останавливая Арсения.

– Это лишнее. Имена и поцелуи нам не понадобятся.