Храни её - Андреа Жан-Батист

— Не заставляй меня выбирать между мужем и тобой.

— Все в порядке, не волнуйся.

— То есть ты извинишься перед ним?

— Извиниться? Лучше умру.

В конце дня я отправился на виллу Орсини и принес Ринальдо Кампана свои тошнотворно неискренние извинения. Он принял их с таким же поразительным лицемерием, и мы расстались, пожав друг другу руки и ненавидя друг друга как никогда.

Луиджи Фредди сдержал обещание. В мае 1923 года, воспользовавшись моим присутствием в римской мастерской, он посетил меня вместе со Стефано. Режим приступал к строительству гигантского здания в Палермо, символа своих амбиций, оды новому человеку, которым меня дни напролет доставали все кому не лень, при этом я так и не понял, что в нем такого нового, если он пьет, ссыт, убивает и врет точно так же, как старый! Палаццо делле Посте, здание из бетона и сицилийского мрамора, окруженное тридцатиметровой колоннадой, поручили создать архитектору Маццони, роспись внутри — Бенедетте Каппа, между прочим супруге изобретателя футуризма Маринетти. А футуризм — это Виола. Фредди предложил мне создать пятиметровый ликторский пучок, который они хотели установить возле торца здания, за пятьдесят тысяч лир, на которые можно безбедно жить целый год. Но я не зря проработал шесть лет в Риме и потому ответил:

— Меня это не интересует.

Стоявший позади Фредди Стефано изменился в лице.

— Но… но другие скульпторы удавились бы за такую возможность!

— Вот и прекрасно, не надо их обижать. Обратитесь к ним. В этой стране куча скульпторов. Не все хорошие, но заказы берут все.

— Я не понимаю. Тогда за ужином вы сказали, что вас это интересует…

— Потому что я думал, что у вашего правительства есть амбиции. Почему только одна фашина? Нужно три! Ведь это святая Троица. Ваш режим решил соперничать с тем, что доселе было абсолютной вершиной цивилизации, непререкаемым авторитетом. Каждый из этих пучков должен быть высотой в двадцать метров, а не пять, иначе ваш символ рядом с мощным зданием будет выглядеть жалко и нелепо. Что касается стоимости… Не знаю, есть ли у вас такие деньги. Сто пятьдесят тысяч лир плюс расходы на мрамор и накладные.

Фредди смотрел на меня открыв рот, но мне показалось, что его глаза восхищенно блеснули. Он один не может принять такое решение, ему надо позвонить. Он пошел в мой кабинет, а Стефано тем временем сунул мне кулак под нос:

— Совсем сдурел? Если дело слетит, Гулливер, убью.

И он охотно сделал бы это, не дрогнув, — такова была природа нашей дружбы. Она ни на чем не держалась, могла растаять в любой момент, но была в ней какая-то яркость, как у бабочки, и та же легкость. Стефано был свинья. Меня он считал дегенератом, аномалией. И две канальи уважали друг друга.

Фредди наконец вернулся, серьезно посмотрел на меня, а потом рассмеялся и с детским восторгом стал трясти мне руку.

Франческо не обрадовался известию так, как я ожидал. «Но это же лучший способ повысить престиж Орсини», — сказал я. Сцепив руки под подбородком, с важной серьезностью, которая была бы совсем комичной, если бы не ранняя седина на его висках, Франческо объяснил мне, что отношения между Святым Престолом и режимом — вопрос деликатный. Оба заинтересованы друг в друге, но нуждается не значит любит. Монсеньор Пачелли недавно назначен кардиналом, это огромный шаг для человека, уже достигшего высших эшелонов церковной иерархии. Мои решения тщательно изучаются и анализируются как отражение лояльности семьи Орсини. А семья Орсини, напомнил он мне, служит только Богу.

Я вернулся в Пьетра-д’Альба и установил режим работы, которого буду придерживаться в ближайшие годы: ежегодно три-четыре поездки в Рим и столько же посещений объектов. Большая часть работы выполняется в моей мастерской в Пьетре в общении с Абзацем, Анной и, конечно же, Виолой. Микаэль, ставший моей правой рукой, незаметно, чтобы не сказать подпольно, занимался управлением обеими мастерскими. В те годы люди еще готовы были подчиняться человеку ростом сто сорок сантиметров, но не человеку с темной кожей.

Я привез три блока серого мрамора Бильеми из окрестностей Палермо и потратил четыре месяца на то, чтобы изваять три фашины — в мельчайших деталях, но в виде масштабных моделей метровой высоты. Затем я отправил макеты в Рим вместе с инструкциями по обтесыванию заготовок для создания фашин высотой в двадцать метров — их потом доделают мои ученики. Якопо тем временем занимался всеми заказами, которые поступали к нам через Франческо. Заказы эти прежде казались мне вполне прибыльными, но фашины! Эскизы привели Луиджи Фредди в восторг, что предвещало эпоху небывалого финансового благополучия, тем более бесстыдного, что газеты начиная с октября только и писали что о всеобъемлющем финансовом кризисе, который при этом как будто и не затронул ни дом Орсини, ни моих светских и религиозных спонсоров. Я и по собственному опыту знал, что кризисы разоряют только бедных.

Я видел Виолу регулярно, во время долгих прогулок по фруктовым садам. В 1930 году она исчезла на несколько месяцев из-за длительного лечения в Милане, призванного стимулировать ее фертильность. Вернулась она с темными кругами под глазами и десятью лишними килограммами, неловко распределенными по ее длинному телу. К концу 1930 года Виола похудела как никогда, вокруг больших глаз легла фиолетовая тень усталости, она отсвечивала на радужки и делала ее похожей на мою мать.

Виолу мои фашины радовали не больше, чем Франческо, да и мое сотрудничество с Луиджи Фредди тоже. Она осуждала политику режима, которую знала в деталях. Газету «Коррьере» в Пьетру больше не доставляли: маркиз после инсульта разучился читать, и мне пришлось подписаться на нее самому и тайком передавать Виоле. Этим я сильно вредил себе, ибо каждый выпуск газеты доставлял ей новый повод для гнева, но должен признаться, мне нравилось видеть, как у нее загораются глаза и сжимаются губы, нравились все эти вспышки возмущения или нетерпения прежних дней, когда энергия клокотала в ней постоянно. Так что всякий раз, упоминая о своем проекте в Палермо, я получал от нее презрительные взгляды. Время от времени у нас случались стычки.

— Если бы ты хоть не работал на этих подонков после Палермо…

— Они не все подонки, отнюдь. Правительство иногда действует вполне эффективно.

— Ага, например, убивает политических оппонентов.

— Если ты про Маттеоти, то это старая история и ничего не доказано. Вы ведь сами радовались, что они вас спасли — во время бунта тысяча девятьсот девятнадцатого года, если не ошибаюсь?

Потом мы по нескольку недель не виделись.

Дальше кто-то из нас начинал попадаться другому на глаза: то она зачем-то зайдет в мастерскую, то я покажусь на вилле под более или менее благовидным предлогом, и дружба возобновлялась. Раз в два месяца у Орсини давали ужин, неизменно отмечавший социальный прогресс семьи. Там появлялись все более влиятельные члены правительства. Франческо присутствовал, но говорил мало. В некоторые вечера стол был весь окружен пурпуром, и собравшиеся наперебой славили Господа, не забывая обсуждать более приземленные, но не менее важные темы. Иногда возникал Ринальдо Кампана, но садился подальше от меня. Виола почти не виделась с мужем, часто ездившим в США, куда, несмотря на все свои обещания, он ее не брал. Сразу после того, как подавали кофе, супруги, провожаемые глумливым взглядом Стефано, удалялись проверять фертильность моей лучшей подруги. Меня мутило.

В конце 1929 года режим открыл Королевскую академию Италии, в 1930 году во главе академии поставили Гульельмо Маркони.

Маркони заявил: «Я жажду чести стать первым фашистом в радиотелеграфии, первым, кто признал пользу соединения электрических лучей в пучки, точно так же, как Муссолини был первым из политиков, кто признал необходимость объединения в пучки здоровой энергии страны ради величия Италии». Я до сих пор помню эту фразу — вызубрил ее, чтобы коварно выдать Виоле во время одной из наших ссор. Она, обожавшая науку, прогресс, скорость, не могла отречься от Маркони. Но если фашизм достаточно хорош для Маркони, то он достаточно хорош и для меня, тем более что Луиджи Фредди шепнул мне, что меня упоминали в качестве потенциального кандидата на должность президента, только в двадцать шесть лет я был еще слишком молод для нее, но однажды, если я правильно разыграю все карты, меня могут принять в Королевскую академию. Меня, такого маленького.