Москва, Адонай! - Леонтьев Артемий

Арсений опять отвернулся к окну:

– Мать-перемать… Чувствую, без кровопролития не обойдется.

– Перестань, Арс, мы же договаривались! Я понимаю, да, твой ребенок. И ничего не знать… Но ты осознанно шел на это.

– Откуда я знал, что так будет?! Каждый день отцом становлюсь?! «Осознанно»! Знать я не знал, что такая связь с ребенком возникнет: я думал, кончу и все, как обычный трах будет…

Лика выронила из рук ложку.

– Арсюш, остынь. Хорошо, прости, что игнорила звонки, я не должна была так поступать… но я не знала, как еще тебе объяснить, что твое внимание напрягает Лилиного мужа… это если о-о-о-чень мягко выражаться, а вообще он в бешенстве из-за твоих звонков… это притом, что он знает только о половине.

– Лилиного? Ее зовут Лиля?

– Тьфу ты, что ты будешь делать… проболталась… Да, Лилей.

Лицо актера стало тихим и немым, как вода, – прозрачным. Он как будто начал вдруг отстаиваться, поэтому больше минуты не издавал ни слова. Потом постепенно оживился, взгляд снова стал подвижным.

– Лиля и Ярослав… Мне нравится. Послушай, я хочу увидеть его.

– Даже думать забудь, Арс… что ты со мной делаешь? Мы же договорились, тебе деньги заплатили, в конце концов…

Актер резко ткнулся в стол – столкнулся с ним, как сталкиваются две льдины. Покачнувшаяся кружка повалилась и покатилась к краю столешницы, но Лика успела ее поймать.

– Да в жопу мне ваши деньги, хоть сейчас отдам!!!

Арсений достал из-за пазухи пиджака несколько стопок с пятитысячными купюрами и бросил перед собой.

– Перестань! – Лика накрыла купюры сухим полотенцем, как будто прикрывала неприятную ей наготу неприятного человека. – Убери.

Актер не шевелился. Женщина еще немного подождала, затем собрала пачки и положила ему на колени, закутав их все в то же полотенце.

– Хорошо, допустим, ты увидишь его, дальше что? – отошла на шаг, скрестила руки и уставилась в упор.

– Не знаю, – пожав плечами, – сейчас просто хочу его увидеть. Почти весь нынешний год хотел только этого… где-то там развивается новый человечек, мой человечек, отделившийся от меня, а я… да просто увидеть, и все. Да и с Лилей нужно поговорить. Мне хоть какая-то логическая законченность во всей этой истории нужна, у меня, наверное, подсознательное ощущение незавершенности… это и взлохматило меня: как лунатик хожу.

Орловский поймал себя на том, что когда-то это же самое чувство незаконченности, non finito его отношений с Ликой, казалось ему достоинством, он неоднократно отмечал эту пунктирность их разрыва, как однозначное благо, не давшее им окончательно пресытиться друг другом, как бы израстись, теперь же Арсений страдал из-за того же самого в отношении к другой женщине, потому что хотел бесконечного развития с ней. Это самое поняла сейчас и Лика, у которой от ревности даже изменилось выражение лица, хотя она усиленно пыталась создавать видимость, будто преследует сейчас исключительно интересы подруги, но Орловский чувствовал – Лика прячет Лилю не из-за договора, а в силу того, что сама претендует на Арсения, желает, чтобы он принадлежал ей.

Она скрестила руки на груди.

– Да какая здесь может быть законченность? Ты сам-то как это видишь? Поставь себя на место ее мужа… По-моему, тут изначально подразумевался только открытый финал…

– Да я что украду их у мужа?! Что за детство? Могу я просто по-человечески поговорить с Лилей и повидать ребенка. Хоть на фото.

После вновь затянувшейся паузы, Лика с натугой выдавила из себя:

– Хорошо, я поговорю с ней об этом… а теперь давай ужинать… кстати, у меня сосед тут снизу, прикинь, голодом себя заморил насмерть, художник… ты бы видел его картины – это потрясающе просто…

Женщина увидела по лицу актера, что он ее совершенно не слушает, и замолчала. Пока в кастрюле закипали спагетти, нарезала яблоки в большое оранжевое блюдо, а потом достала бутылку вина и подала вместе со штопором Арсению, чтобы он открыл.

Через час, после того, как перекусили, Лика ощупала Орловского осторожным вопросом, как мягкой варежкой:

– Оставайся сегодня… на ночь… а утром я позвоню Лиле и обо все договорюсь.

Измотанный Арсений разомлел от вина, да и тело Лики его действительно влекло. Вспомнились любимые родинки у нее над пупком и на лобке. Орловского давно давило собственное воздерживающееся тело, теснило молодыми соками: тоска по Лиле все только усугубляла и еще сильнее расшатывала. Да и Сарафанов со своими безотказными подружками и губастыми проститутками постоянно подливал масло в огонь. Несмотря на то, что сейчас в самой формулировке Лики Арсений почувствовал нотку шантажа, его как бы пытались подкупить тем, что помогут встретиться с Лилей, Орловский все же поддался.

– Давай, – сдержанно улыбнулся.

Глаза Лики довольно заблестели.

Явление III

Актеры засобирались. Разбросанные по всему залу кипы курток и сумок зарябили в глазах. Между рядами засуетились усталые головы – началась суматоха. Кулисы лишились своего неприкосновенного статуса – их дергали, задевали плечом, за ними плескалась веселая перепалка голосов:

– Алексеич, комедиант! Убери эту херню отсюда – второй день уже стоит! Сколько можно напоминать? Я расшибусь об нее когда-нибудь точно.

Вальдемар Алексеич (смуглый и жилистый, как бродяга) натянул искусственно-глуповатую гримасу, которую обычно использовал для разговоров с начальством:

– Сейчас, one moment, я забыл просто, честное пионерское, память ни к черту…

Напевая себе что-то под нос, лохматый Вальдемар оторвал от пола огромную оглоблю неопределенного назначения: не то сушилка с растопыренными перекладинами, не то каркас для декорации.

Алексеич – спившийся филолог пятидесяти лет отроду. С самого раннего детства хотел стать летчиком, но в одиннадцатом классе влюбился в губастую Дашу Климову (девочку из соседнего двора) и из ревности, не желая упускать из виду милое сердцу личико, вместо летной академии, поступил следом за ней в гуманитарный университет. На втором курсе Даша забеременела от чемпиона Москвы по греко-римской борьбе, наведывавшегося к ним в общежитие. Ревнивый Володя сломал свой нос о крепкий кулак спортсмена, презрительно сплюнул на противника передним зубом и махнул на Климову рукой, но институт бросать не стал. К полной неожиданности Вальдемара, соприкосновение с изящной словесностью его горькой безответной любви принесло обильные плоды, и на третьем курсе в Володе разгорелась сильнейшая литературная страсть, так что он твердо порешил связать жизнь с искусством. Несколько стихотворных подборок молодого поэта увидели свет на страницах одного толстого столичного журнала.

По окончании института он отложил немного денег, работая проводником пассажирского вагона и грузчиком, потом уволился и уехал в Алтайскую деревеньку Чибит, где поселился затворником в заброшенной хибарке, засел за поэму, подогреваемый величественными видами поросших зеленью гор – по замыслу поэма была сравнима с «Рамаяной» только на почве русской культуры и истории, однако создание шедевра обернулось такой неслыханной околесицей, что когда потом моложавый еще Володя звонил редакторам толстых журналов и уточнял судьбу своего детища, на его вопросы о возможной публикации с другого конца телефона отдавало нервным вздрагиванием, поэтому Володя редко успевал до конца произнести свою фамилию, и хлесткий разговор обрывался самым немилосердным образом. После Алтая Вальдемар вернулся в столицу, чтобы поступить на актерские курсы, где недоучился, потому что, по его утверждению: «пострадал за прямолинейность характера», так как прокусил палец преподавателю сценической речи.

В тридцать лет в Вальдемаре еще оставался порох: вместе с группой и инструктором, он поднялся на Эльбрус – стоя на самой вершине, обновленный и расширенный, он окидывал взглядом лиловую дымку угловато-заснеженного горизонта и чувствовал безграничность своего ликующего существа, в ту минуту он не сомневался, будто есть какие бы то ни было преграды, нужно только понять себя, захотеть и сделать, но что-то у Алексеича пошло не так, несмотря на то, что в горах он в очередной раз очень твердо порешил насчет жизненного призвания (на этот раз заприметил профессию дрессировщика тигров). Потом несколько лет подряд ходил коллектором в научно-исследовательскую экспедицию института Нигрзолота, куда его без специальности устроили знакомые – все-таки либо не понял что-то Алексеич, либо не смог, либо захотел чего-то слишком уж экстравагантного, но не сложилась судьба этого богато одаренного, крайне энергичного, но очень взбалмошного и непостоянного человека: покоряя просторы Красноярского края, Вальдемар спился, а теперь трудился разнорабочим в театре.