Москва, Адонай! - Леонтьев Артемий

Со временем Лика сообщила, что подруга беременна. Только после этой новости актер перестал бояться пустоты собственной квартиры: теперь он чувствовал потребность в одиночестве, тянулся к тишине. Актер с усмешкой говорил иногда, что забеременел вместе «с ней» и тоже носит в себе ребенка. Сарафанов не унимался, как будто не хотел отпускать: каждый вечер пытался вытащить Орловского на очередные «культурные мероприятия», провоцировал на «беспорядочный коитус» или «безобидную пенетрацию на полшишечки». Он даже как-то завалился к Арсению домой с губастой проституткой (без предупреждения и с деловым равнодушием, как почтальон). Арсений с трудом отбился, даже кинул башмак в щель приоткрытой двери – попал то ли в шлюху, то ли в Сарафанова. Николай покрыл друга добродушным матом и пошел тискать свою спутницу где-то в подъездном полумраке, а потом шастал под окном мартовским котом и горланил какую-то околесицу с коньячной фляжкой в одной руке и с проституткой – в другой.

В свободное от репетиций время Орловский слонялся по улицам, просиживал скамьи в парках и рассматривал молодых мам с колясками. Оборачивался на гуляющие семьи. Просыпался каждое утро как-то рвано и торопливо, точно спал на карнизе высотного дома над шумной улицей: казалось, порыв ветра срывает его одеяло с босой ноги и несет вниз к крохотным светофорам, маленьким трамваям, шмыгающим туда-сюда с гудением стрекоз, к похожим на разноцветных тараканов автомобилям, теснившим друг дружку вдоль белой разметки – актер вздрагивал, поджимал ноги, потом хватал телефон, надеясь найти непрочитанное сообщение от Лики, пока в первый понедельник октября, наконец, не получил от нее: «Она родила. Мальчик, 3856».

Набрал номер, но Лика сбросила. Так повторилось несколько раз, после чего он написал сообщение с вопросом об имени ребенка. Лика ответила только вечером: «Забудь о них! Я же просила!». На следующий день снова пытался дозвониться, но длинные гудки неизменно обдавали холодом и безразличием. Вызвал такси и поехал к ней домой. На дверях подъезда висело объявление:

Уважаемые жильцы, суки, отродья, нелюди, убедительная просьба закрывать входные двери между этажами, лифты боятся сквозняков! Жильцы, не внесшие взносы на озеленения прилегающей к дому территории, ПОГАСИТЕ ЗАДОЛЖЕННОСТЬ!

Поднялся на лифте. Несколько раз позвонил – дверь осталась неподвижна: от вида закрытой двери всегда веет чем-то жестоким, холодным и очень одиноким. Тишина подъезда усиливала это ощущение. Арсений чувствовал себя взаперти. Актер гулко пнул дверь ногой, на минуту одиночество и безмолвный холод рассеялись, но вот подъездное эхо стихло, непроницаемая тишина вновь сгустилась, она обволакивала и схватывала, как янтарь. Орловский поежился так, словно оказался в склепе. Стал ждать. Простоял в подъезде около двух часов. Запах спертого и пыльного воздуха забил грудь: актер не хотел упустить свою бывшую, поэтому отлучился только один раз, вышел на подъездный балкон, чтобы справить нужду. Внимательно смотрел на струю, на растекающееся под ногами пахучее пятно, с удовольствием ощущая в руке приятную тяжесть своего теплого мужского тела. Застегнул ширинку, вернулся к лифту. С нетерпением прислушивался к его скрипу. От прокуренного воздуха заболела голова.

Пропустил мимо себя несколько сгорбленных пенсионерок с авоськами, пару хозяев с собаками. Наконец дребезжащие двери распахнулись и на площадку вышла Лика – выставила перед собой сумочку и засунула в нее руку, как в чулок. Не могла его видеть – актер стоял у стены. Все никак не удавалось найти ключи, поэтому поставила сумку на поднятое колено и рылась внутри, пока стальная связка не звякнула. Лика вставила ключ в замочную скважину.

– Привет, Лик.

– Мама! – женщина вздрогнула и выронила сумку на пол.

– Скажи спасибо, что с криком не подкрался.

Лика протяжно выдохнула:

– Арс, из ума выжил?! Чуть Богу душу не отдала, придурок!

Орловский подошел ближе и взял за рукав:

– А теперь ответь на вопросик один… скажи, я на мальчика похож? На студентика сраного, нет? В подъезде жду, как школьник… Что за блокада? Почему трубку не берешь?!

Женщина отвела глаза и открыла дверь.

– Не злись, проходи лучше. Поужинаем вместе, заодно и поговорим.

Арсений шагнул в коридор следом за ней и начал раздеваться.

– Я жду ответа на свое сообщение… ну? – дернул Лику за плечо, развернув к себе лицом.

Лика вырвалась и отошла на шаг, метнула недовольный взгляд:

– Не распускай руки… Нашелся тут… просто тебя на поворотах заносит слишком…

– Я ответа жду!

Она вошла в комнату, чтобы переодеться. Арсений давно не был в этой квартире. Уже после того, как они расстались, Лика как-то раз пригласила его к себе, но он отказался, потому что знал, как сильно влекут к себе тела бывших девушек, воспринимаемые как собственность. Арсений не хотел вязнуть в прошлом. Иногда казалось, что после близости мужчина и женщина не только оставляют друг в друге следы, они сплетаются в общий клубок, вовеки неразделимый, образованный ДНК, эмоциями, слюной, вибрацией и трением сказанных друг другу слов. Сама квартира – актер чувствовал это – помнила его прикосновения, его запахи и энергию прошлого присутствия, отпечатанную в этом жилище в те несколько месяцев, что Орловский прожил здесь с Ликой.

– Ты имеешь в виду имя? – Лика высунулась из дверного проема.

– Нет, блядь, номер, серию паспорта и военный билет!!!

– Не бесись, – она обиженно закатила глаза к потолку. – Ярославом назвали, – вновь скрылась в комнате.

Арсений стянул ботинки и прошел на кухню. Привычными движениями, почти с закрытыми глазами достал из шкафа коробку пакетированного чая, крепко заварил, бросив в кружку сразу три пакетика. В квартире и привычках Лики ничего не изменилось. Он знал: открыв холодильник, увидит прямо по курсу много клубничных йогуртов, бекон, соевый соус, сыр с белой плесенью и пачку рукколы, а в дверке стопку молочного шоколада.

Арсений сел у окна. Уже стемнело. Небо пасмурное. С двенадцатого этажа открывался вид на соседскую крышу девятиэтажного дома: костлявые антенны торчали надгробными крестами деревенского кладбища, чернели на фоне сизого неба, сливаясь с рубероидной шершавостью.

Лика вошла на кухню в белой майке, надетой под красный махровый халат. Начала по-хозяйски хлопотать, выставляя на стол разную мелочь.

– Сейчас я мигом что-нибудь соображу, голодным тебя не отпущу…

Ловким хозяйским движением достала нож, доску, овощи. Открыла холодильник – боковым зрением актер действительно увидел клубничные йогурты, бекон, сыр, рукколу. Продукты начали перебираться на стол, зашумела вода, Лика отерла руки полотенцем, после чего нож застучал по деревянной доске.

– Долго меня ждал?

– Часа два.

Она стояла спиной к актеру, но Арсений понял, как сильно укололи женщину его слова – торопливый стук ножа по доске вдруг резко оборвался, Лика замерла, словно получила удар под дых и теперь старалась перетерпеть боль. Она не повернулась, не посмотрела через плечо, просто через некоторое время как будто спохватилась и продолжила резать овощи, нож снова застучал. Прелое чувство ревности ядовитым душком начало расползаться по кухне: актер не ощущал запаха резаных овощей, он вдыхал жестокую горечь самки, которая хочет самоутвердиться, ощутить себя единственной и незаменимой, особенной. Затылок Лики испускал электрические разящие иглы, направленные на Орловского – ощущал пульсацию сдавленной ненависти. Когда женщина повернулась с тарелкой салата и поставила ее перед Арсением, ее лицо было непроницаемо и равнодушно. Он попросил:

– Покажи мне его фото…

Лика как-то неуместно пожала плечами и спокойно посмотрела ему в глаза.

– Во-первых, кто тебе сказал, что его собираются фотографировать в ближайшее время? Он еще слишком маленький, а во-вторых, ты вообще наплевал на уговор, да? Я всегда знала тебя, как человека, который держит слово…