Общество самоубийц - Хэн Рэйчел

Аплодисменты постепенно утихли. Лия замерла и подняла голову, поймав глазами взгляд матери.

По лицу матери пробежала тень какой-то незнакомой эмоции, которую Лия не могла ни опознать, ни назвать.

— Лия, ну что же ты наделала, глупышка, — нарочито весело пропела мать и широко улыбнулась. Изъяв нож из перепачканных кремом рук Лии, она подняла его двумя пальцами. — Вот в чем проблема с нашей Лией, — она повернулась к гостям, стараясь обыграть ситуацию, — у нее вечно переизбыток энтузиазма.

Все начали хохотать, поначалу как-то неловко и неестественно, будто включилась запись смеха в комедийной передаче, но постепенно расслабились и засмеялись с удовольствием.

Лия сидела молча, глядя на темные раны в светлой поверхности торта. Ей хотелось засунуть туда руки, набрать полные пригоршни этого ядовитого мягкого жирного коржа и запихать в рот. Выяснить, каков он на вкус, взять хотя бы одну крошечку.

Лия огляделась. Никто больше на нее не смотрел, гости будто сознательно отводили глаза. Они передавали друг другу пальто и шляпы, обменивались прощальными поцелуями.

Лия повернула правую руку ладонью вверх. Она чувствовала, что между пальцами у нее маслянистый липкий крем, видела, что ладонь усыпана крошками.

Мать принимала подарки и прощалась с гостями. На Лию она не смотрела. Сэмюэл уже начал прибираться — поднимал с пола ленточки и использованные салфетки. А отец… ну, его вообще не было.

Поэтому Лия украдкой поднесла руку ко рту и лизнула ладонь. Она думала, что торт окажется горьким на вкус, как и все остальное, что она пробовала, — едко-жгучий отцовский черный крем для обуви, слегка терпкая сера из ушей. Горечь — это когда что-то пошло не так, даже в детстве Лия понимала это. И она хотела съесть что-то горькое в тот самый день, когда отец обещал приехать и не приехал.

Но вкус торта не похож был ни на что из того, что Лии доводилось раньше пробовать. Он немножко напоминал овощное пюре, которое мать ей иногда давала, — как будто фея из сказки взяла маленькую бледную крупинку этого пюре и превратила ее во что-то большое, яркое и ослепительно прекрасное. Лия поводила языком по нёбу. Да, точно, торт ни капельки не похож на крем для обуви.

Лия опять высунула язык и собралась облизать другую ладонь, но вдруг оглянулась. Мать все еще прощалась с гостями, которые толпились у входа, собирая пакеты с подарками для поздравлявших Лию детей и завязывая шнурки, и посреди всего этого хаоса он умудрился проскользнуть незамеченным.

Отец стоял у входной двери. Его живот распирал мокрую рубашку, пальто висело на согнутой руке. Нос блестел ярче обычного, а по вискам сбегали струйки пота.

Лия испытала непонятное чувство: ей очень хотелось побежать к нему, прыгнуть в объятия, уткнуться лицом в его массивную грудь и одновременно — спрятаться, забраться под стол и уползти подальше.

Но отец так внимательно и странно смотрел на нее, что Лия замерла. Не шевелилась и, кажется, не дышала. Потом до нее дошло, что она сидит с открытым ртом и высунутым языком, который нацелен на перемазанную кремом ладонь. Она опять попалась — отец увидел, как она ест ядовитый торт. Тогда почему же он не закричал, не подбежал к ней, чтобы остановить? Лия начала сомневаться, что торт действительно ядовитый, а поведение отца ее не на шутку озадачивало.

И все равно попасться было стыдно. Она смущенно закрыла рот, опустила руку. А потом во взгляде отца промелькнуло что-то озорное и веселое. Что-то, от чего она снова высунула язык и поднесла пальцы ко рту, но на всякий случай — очень медленно, чтобы у него был шанс остановить ее, если торт все-таки ядовитый.

Но он просто смотрел. Он не остановил ее, не закричал. У Лии вдруг заныло в животе, словно внутри разверзлась пропасть — крема больше не хотелось. Сладость внезапно показалась ей тошнотворной — надо выплюнуть все скорей, прополоскать рот водой. Лия заплакала.

Он подоспел в одно мгновение — прежде, чем мать успела обернуться на ее плач.

Почему ты плачешь? Девочка моя, именинница моя. Ну же, не плачь.

Он обнимал ее загорелыми руками, сильными и надежными, как деревья. Лия смотрела на крошечные черные волоски, покрывавшие его руку — она давно заметила, что до запястья эти волоски не доходят, — на нежную складку с внутренней стороны локтя. Такое знакомое чередование волосков и голых островков, ничуть не похожее на безупречно чистую золотистую кожу матери, на которой не видно даже пор.

Ну тихо, тихо, хватит.

Она вдыхала запах отца, аппетитный и острый, как разрезанная луковица — Лии удавалось ее понюхать в тех редких случаях, когда мать готовила традиционные блюда. Она прижалась головой к его груди, липкие руки уцепились за его шею, и крем смешался с потом, пропитавшим его рубашку.

Когда Лия оторвала лицо от влажной ткани и открыла глаза, почти все гости ушли. Их тихо выставила мать — спасибо, что пришли, все было чудесно, она просто устала, вы же знаете, как это бывает с детьми, — а теперь она быстро поднимала с пола флажки и серпантин. В рвении матери Лия безошибочно узнала гнев. У нее тоскливо заныло в животе, и она с испугом подумала, что опять натворила дел. Каких именно дел, она пока не знала, но плотно сжатые губы матери — ни с чем не перепутаешь! — сигналили о какой-то ее оплошности.

— Ну привет.

Лия подняла голову, и доброе лицо отца немедленно заставило ее забыть про грядущие неприятности. Наконец-то он тут, наконец она видит знакомые складки двойного подбородка, плоский широкий нос, пронзительные глаза, вмятинки на левой щеке, которые ее завораживали, — она не знала больше никого, у кого были бы такие удивительные ямки на коже. Это из-за прыщиков, рассказывал отец. У него была плохая кожа в молодости, то есть поры иногда воспалялись, превращаясь в красные наполненные гноем холмики, а потом они лопались, и после них оставались ямки. Лия никогда не видела прыщика.

Что-то зашуршало у него в руке. Лия посмотрела вниз.

Сверток был неаккуратный — тот, кто его делал, явно торопился, — золотая бумага помята и вся в складках, скотч наклеен криво. Но Лия все равно его схватила и широко заулыбалась.

— Можно подумать, ей сегодня никто ничего не дарил! — раздраженно отреагировала мать.

Но Лия не слушала. Она торопливо сдирала золотистую бумагу, которая поблескивала, когда на нее падал свет. Первым показался хвост горчичного цвета, из которого в разные стороны торчали упругие пластины. Потом ноги, тело, маленькая вытянутая головка. Сделан он был, как и все остальные игрушки, из мягкой пластмассы. Теперь Лия увидела, что пластины идут в два ряда вдоль всей его спины, от кончика хвоста с шипами до основания головы.

Лия взяла игрушечного динозавра за хвост и уставилась ему в морду. Она решила, что он выглядит почти как человек. И она его уже видела в книжках с картинками. Лия сосредоточенно нахмурилась.

— Стегло…

— Стегозавр, — сказал отец. — Правильно.

— Стегозавр, — повторила она, заулыбавшись еще шире. — Мама, посмотри! — она помахала динозавром в сторону матери, держа его за хвост. Мать тоже Лии улыбнулась.

— Отлично, милая, — сказала она. — Давай ты заберешь его наверх и начнешь готовиться к купанию?

Лия кивнула и слезла со стула.

Потом она заколебалась и посмотрела на отца.

— Ты идешь?

Так у них было заведено. Обычно ее купала мать, но в те дни, когда Лия получала нового динозавра, она знала, что купанием займется отец. Он всегда пел одну и ту же купальную песню, а пока мыл ей голову шампунем, обычно рассказывал смешные истории про пластиковых динозавров, которые выстроились вдоль покрытых белой плиткой стен ванной. Про тираннозавра, который всего лишь хотел научиться хлопать в ладоши, или про птеродактиля, который занялся виндсерфингом, а крыльями пользовался как парусами. Лии не терпелось узнать, какая история у стегозавра.

Отец посмотрел на мать, и что-то произошло между ними, чего она не могла понять. На мгновение настроение Лии зависло на краю обрыва. Она знала — если отец не придет, все будет испорчено. Она опять во что-то вляпается, мать опять рассердится и станет ее ругать. Она будет во всем виновата.