Храни её - Андреа Жан-Батист

— Я что, лгал тебе?

Виола засмеялась:

— С чего начать? С обещанной поездки в Соединенные Штаты? Обещанной пятнадцать лет назад?

— Так вот чего ты хочешь? Поехать в Штаты? Прекрасно. — Кампана отодвинул стул и вышел, еще более усилив общее смятение.

Маркиз срыгнул, и все резко бросились помогать, вытирать, усаживать получше, смотрели только на него и громко отмечали, как он отлично провел сегодня время, как он должен гордиться своим Франческо: «Ведь ты правда им очень гордишься?» — и все наперебой говорили с ним, как с малым ребенком.

Затем Кампана вернулся, сел и гордо посмотрел на Виолу:

— Будь готова через два дня. Обещаю: не пройдет и недели, как ты будешь шагать по улице, чертовски похожей на американскую!

Такого оборота Виола не ожидала. В ее глазах читалась вечная борьба: ребенок готов запрыгать от радости и вдруг спохватывается, что вообще-то он на всех обижен. Она спросила почти агрессивно:

— А Мимо может поехать? У него хватит денег оплатить поездку.

— Мимо может поехать, и ему не нужно будет платить.

Когда в тот вечер я вернулся домой, под ложечкой странно свербело, и это не имело никакого отношения к предстоящей поездке. Перед расставанием Виола сунула мне в руки первую страницу «Коррьеры».

Я остановился перед зеркалом, единственным предметом мебели в моей спальне, помимо кровати. Тем самым зеркалом, которое утром, когда я готовился к рукоположению Франческо, показало мне седой волос на голове. Когда я раздевался, из кармана выпала страница газеты и скользнула на пол. Статью читать не пришлось, хватило одного названия. «Совет министров утвердил законы о защите расы». Я посмотрел, нет ли еще седых волос, нашел два и вдобавок несколько седых волосинок на теле. Я как-то незаметно поплотнел с годами. «Совет министров утвердил законы о защите расы».

Нет, мне не нравилось мое отражение в зеркале.

Два дня спустя я присоединился к Виоле в отеле «Инджильтерра». Погода была свежая, идеальная для путешествий. Водитель высадил меня у входа и выгрузил чемодан, не в пример более роскошный, чем тот, что я когда-то таскал по Италии. На тротуаре Виола нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Понятное дело. Заказчики тысячу раз расхваливали роскошь быстроходных лайнеров «Конте ди Савойя» и «Рекс», который несколькими годами ранее получил «Голубую ленту» как рекордсмен трансатлантических рейсов, к великому удовлетворению режима. Италия — владычица морей. Оба лайнера отправлялись из Генуи.

Прибыла машина Кампаны, новенькая «лянча-априлья». В спешке Виола сама загрузила чемодан.

— Где твой муж?

— Он присоединится к нам по дороге.

Мы сели, и машина с вихрем сорвалась с места. Мы миновали группки детей, которые выполняли акробатические этюды и строили пирамиды на маленькой площади, эдакие фашисты на вырост в черной форме с синими галстучками. Мимо красными, зелеными и белыми лентами плыли городские стены, а когда мы немного замедляли ход, они превращались в плакаты, агитирующие покупать итальянское или прославляющие гений нации. В парке подростки с багровыми от натуги щеками гоняли рваный кожаный мяч, стараясь попасть между двумя мусорными бачками, — за несколько месяцев до того Италия во второй раз стала чемпионом мира по футболу, и все благодаря волшебным ногам Джино Колаусси и Сильвио Пиолы. Я мало обращал на все это внимания, меня больше беспокоило то, что мы направляемся на юг.

— Я не понимаю, куда мы едем, — пробормотал я.

— В Штаты! — выкрикнула Виола, но сразу приложила ладонь к губам и захихикала. — Что у тебя лицо такое кислое? С тех пор, как я тебя знаю, Мимо, ты все время дуешься. Двадцать два года подряд, — сказала она, поморщившись.

— Я просто хочу понять, откуда мы выезжаем. На каком лайнере и все такое. Муж тебе ничего не сказал?

— Нет. Научись хоть немного расслабляться! — Она открыла окно и издала протяжный вопль. Водитель, привыкший ко всяким выходкам, не обратил на это никакого внимания.

Теперь мы ехали вдоль полей. Я достаточно шлялся по Риму (каждый пьяница хороший картограф) и понимал, что направляемся мы вовсе не в Геную, и даже не в сторону моря. Кампана знал кое-что, чего не знал я.

Сорок минут спустя «лянча» свернула на грунтовую дорогу между двумя полями. В конце пути горизонт заслоняла огромная стена. Из-за нее вдалеке виднелась только водонапорная башня. Мы остановились посреди непонятно чего, перед единственной металлической дверью этого сооружения. Кучи грунта и куски шпаклевки у подножия свидетельствовали о том, что стена построена недавно. Водитель постучал, и дверь открылась, за ней появился парень в замызганной спецовке. Приложив палец к губам, он жестом пригласил нас следовать за ним. Виола вопросительно взглянула на меня, я пожал плечами. Узкий проход тянулся между стеной, которую мы только что миновали, и чем-то похожим на строительные леса. Сооружение тянулось на сто метров вправо и влево. Деревянная обшивка не позволяла увидеть, что скрывалось на другой стороне. Мусоля во рту сигарету, гид нырял между стальными трубами, ведя нас лабиринтом, который знал только он. Он не сказал ни слова. Наконец парень открыл створку, спрятанную в обшивке, осторожно заглянул на ту сторону, жестом приказав нам не двигаться, затем отступил в сторону, пропуская нас.

Мы с Виолой оказались в Лос-Анджелесе 1923 года, в разгар сухого закона.

Мимо проехал «форд Т», он сдавал по улице задом, на его пассажирском сиденье развалились гангстеры с пистолетами-пулеметами Томпсона в руках. За ними шагали двое полицейских в тяжелых фетровых пальто. На противоположной стороне улицы, на тротуаре перед разбитой витриной с надписью «Grocery Store» в обильных лужах крови валялись трупы. Ко мне подошла женщина, у нее на обоих плечах висели сумки.

— Вы у нас кто? Почему не загримированы?

— Это свои, Лиззи.

Кампана как раз выходил из бакалейной лавки с разбитыми стеклами. Он стал перешагивать трупы, случайно задел ногой один из них и извинился. Труп любезно ответил: «Ничего страшного». За Кампаной появился Луиджи Фредди, которому я был обязан большей частью своей работы на правительство и которого не видел с момента открытия Палаццо делле Посте в Палермо, четырьмя годами ранее. Фредди тепло приветствовал нас:

— Добро пожаловать в «Чинечитта»! Мимо, сто лет не виделись. Счастлив вновь видеть вас, синьора Кампана. Как вам наши студии?

Луиджи Фредди осуществил задуманное. Его мечта соперничать с американцами воплотилась в этом городе вне городских стен, в этой цитадели, ставшей фабрикой грез. Голливуд-на-Тибре, как его вскоре назовут, родился в воображении этого милого, хорошо одетого человека, который беспрестанно улыбался. Но не стоило заблуждаться. «Чинечитта» была оружием. Самым мощным оружием страны, как говорил сам дуче, вложивший в этот проект все ресурсы режима.

— Участок занимает шестьдесят гектаров. Мы предоставляем в распоряжение съемочных групп — как, например, группе присутствующего здесь господина Кампаны — семьдесят пять километров улиц. Если пройти до конца вот этой, — Фредди, указал на бульвар, где мы стояли, — и повернуть направо, вы окажетесь в центре Рима двадцать три века назад. В прошлом году мы снимали там «Сципиона Африканского».

— Ну что? — воскликнул Кампана, торжествуя. — Лгу я или не лгу? Ты в Америке или нет? Теперь можешь всем говорить, что гуляла по бульвару Сансет. А вот, взгляните-ка на это! — Он подошел к апельсиновому дереву, растущему на тротуаре, сорвал плод и бросил его мне. — Настоящие! Здесь все настоящее, или почти!

К нему подошла молодая женщина с блокнотом в руке, что-то шепнула. Кампана кивнул.

— Так, проблема с актером. Если б кино могло обходиться без них, был бы рай. Я вас оставлю. Развлекайтесь! Просто следуйте указаниям Герхарда, когда идет съемка, — заключил он, указывая на встретившего нас человека в комбинезоне.

Только теперь я осмелился взглянуть на Виолу. Ее глаза сверкали. Не от восхищения, не от возбуждения. От ярости. Даже Кампана больше не мог этого не замечать.