Москва майская - Лимонов Эдуард Вениаминович

В июне 1983 года не проснулся в пригороде Парижа (устало к тридцать пятому году жизни сердце и остановилось) красивый Вадик Делоне. В последний раз автор видел Делоне на случайном празднестве на улице моста Луи-Филиппа. Качаясь у стены в плаще, опустив голову, пьяный «поручик» выпевал «Магадан».

Поручиком называл Делоне Губанов. Лёнька пережил своего поручика лишь на пару месяцев. В августе 1983-го открыли дверь квартиры на улице Красных Зорь вернувшиеся из отпуска родители Губанова. Трупный запах шибанул им в носы. Лежал в коридоре поверженный уже много дней гипсовый пионер, их сын. Остановилось, как и у «поручика», сердце.

Автор не осуждает ни алкоголизм Губанова и Делоне, ни принадлежность Галанскова к антисоветской организации, он лишь грустно исследует человеческие судьбы, пытаясь найти ответ на несколько «почему». Почему так много жертв? Разве нормально, чтобы массово вымирали парни в тридцать пять и тридцать семь, а на дворе не война?

Блаженны ли юноши, павшие в поединке с Драконом-государством? (Александр Ульянов, народовольцы?) Предположим. Но менее блаженны вышеупомянутые Г., Д. и Г. и все поколение юношей 1960-х годов, высыпавшее на площади Парижа, Лондона и Москвы и залившее кампусы американских университетов. Потому что их противники уже не были стопроцентными Дикими Драконами. Они вышли на поединки с цирковыми зверями, с Драконами Дрессированными, наученными уже не задирать человеков. Грозно рычащими, да, способными порой хлестануть хвостом по позвоночнику, изрыгнуть пламя из голов для устрашения публики, и только. Мужеству юношей, вышедших на поединок с одомашненным Драконом, цена куда более низкая, чем решившимся на бой с Диким, взвивающим над горизонтом могучие головы с шипами, читатель!

Вместо виселиц декабристов и народовольцев (с ними любили себя сравнивать смогисты) смерть от провороненной язвы и малопочетные смерти от последствий алкоголизма… Полноте!

Криворожский Вовка жив. И, о неожиданность, стал… редактором журнала «Молодая гвардия»! («Такой же широкий в лице», — сообщил автору друг, смеясь, по телефону.) Совершив крюк по жизни, окольным путем Алейников достиг состояния, коего достигают автоматически бездумно и без мучений тысячи некогда презираемых смогистами немудреных советских юношей-конформистов. Стал служащим культуры. Стоило огород городить! Нужно было следовать инструкциям мамы-завуча с зеленого детства. В редакцию «Молодой гвардии» его, по всей вероятности, устроил Морозов.

Стихи? Сборник пятерых московских поэтов так никогда и не увидел света, Сюзанне Масси лишь с большим трудом после пяти лет усилий удалось издать ленинградский сборник.

Увы, творческое наследие смогизма полиняло со временем. Находясь в постоянном возбуждении от собственной гениальности и отверженной проклятости, смогисты не нашли времени созреть. Сырые и рыхлые произведения той эпохи читать скучно. Они переслащены и противно благородны. Вопреки утверждениям множества умных книг, написанных о неисправимом отличии советской системы от других социальных систем, презрев государственные границы, смогисты исповедовали те же идеалы, что и миллионы их сверстников по всему «цивилизованному миру». Перефразируя Эрика Сигала, автора популярного бестселлера того времени «Лав стори», можно сказать о них: «Они любили „Битлз“, Баха и себя». В квартире Алейникова обряд бутылки совершался под Теодора Бикеля, Баха, Вивальди и пластинки «Битлз», периодически подвозимые Ларсом Северинсоном. Хозяин квартиры, как и многие смогисты, любил «Битлз». Его жилец, друг-Иуда-харьковчанин, «Битлз» решительно не любил. И к поколению смогистов и «Битлз» себя принадлежащим не чувствовал. Они казались ему со всеми их благородными порывами (Родина, свечи, дуэли, желтые подлодки, борьба с Драконами и Злом) приторно-сладкими и нечестными. Ханжество и спрятанные неблагородные желания чудились ему за их человеческими манифестами. Он понимал, что не подходит в их поколение, потому что зол. Думал: «Ну, если и это не мое, то что же мое?» Ему нравились едкие парадоксы Василия Розанова, приходно-расходная книга (каковой у него самого не было) была ему, да, дороже всех сладких писем Тургенева к Полине Виардо. Но мягкость Розанова он не одобрял. Как и его запутанность в щупальцах христианства. Ему нравился долгопрудненский философ «дед» Кропивницкий, он тоже считал, что современный человек излишне развил социальную часть жизни, но раздражала кротость «деда». Жертвой он быть не хотел. Он заглядывался, открыв рот, на последнее движение — сюрреализм. Еще в 1967 году Бахи наклеили ему на картонку портрет Андре Бретона, вырезанный из некролога в «Пари-матч». С тех пор Бретон кочевал с ним с одной московской квартиры на другую. Бретон ему импонировал. Вождь. Лидер. И еще тем, что, как и Лимонов, он родился в городе, незначительное название которого нормальный человек не удержит в памяти. Тинчебей… Дзержинск…

◘◘◘◘◘◘◘◘◘◘◘◘ ◘◘◘ ◘◘◘◘◘◘◘◘◘◘◘ ◘◘◘◘◘ ◘◘◘◘◘ ◘ ◘◘◘◘◘◘◘ ◘◘◘◘◘◘◘◘◘ ◘◘◘◘◘◘◘◘◘◘◘◘◘ ◘ ◘◘◘◘◘◘◘◘◘◘ ◘◘◘◘◘◘◘ ◘ ◘◘ ◘◘◘◘◘ ◘ ◘◘◘ ◘◘◘◘◘◘◘ ◘◘◘◘ ◘◘ ◘ ◘ ◘◘◘◘◘ ◘◘◘◘◘◘ ◘ ◘◘◘◘◘◘◘ ◘◘◘◘◘◘◘◘◘◘◘◘◘◘ ◘◘◘◘◘◘◘◘◘ ◘◘◘◘◘◘◘◘◘◘ [19]. Он не сомневался, что, родись он на двадцать лет раньше, он решительно и добровольно поливал бы эсэсовцев из калашникова, как дедушка Федор и дядя Юра. Но его же привлекала не германскость эсэс, но Культ Силы. Короче говоря, он понял, что ни к смогистам, ни к какой другой группировке не принадлежит. Может быть, потому и избежал участи жертвы эпохи.

Но вернемся к судьбам героев книги. После выселения из кушеровской квартиры (Кушером) пути поэта и Революционера разошлись. Позднее Эд встречал Володьку здесь и там, но Революционер выступал в роли эпизодически промелькнувшего среди прочих лица, и горячих дискуссий не случалось. Перелетев на Западный Берег, поэт стал обнаруживать все более крупное имя Революционера в списках узников, представляемых западными президентами или министрами советским руководителям. Упрямый, Революционер не раскаялся, как это сделал обожаемый им некогда Петька, друг Якир. Коммюнике организаций, надзирающих с Запада за правами человека в СССР, неизменно называют Володьку каменщиком и так же неизменно сетуют о его якобы в клочья разорванном здоровье. (Заметим, что те же организации много лет утверждали, что Щаранский и Сахаров умирают от ста болезней, но благодаря «тиви» мы можем лицезреть время от времени мордатого Щаранского в Израиле, и бодрого, несмотря на семь десятков за плечами, академика в Москве.) Бескомпромиссный, Революционер и в настоящее время сидит в заключении, при столь либеральном режиме! Каменщик или нет, но у Володьки-революционера, вне сомнения, оказалась психология простого человека. Простой же человек, если залупляется, то это надолго. (Марченко — до смерти, Буковский — до тотального предательства Родины.) Он не понимает условности игры и не может, вдруг пробормотав: «Ах, глупо как все, боже мой!» — отступить в сторону и расхохотаться над собой. Ну сиди, дорогой, время тебя обтекло! Оппонент Революционера по дискуссиям в Уланском успел объехать полмира. «Каждому свое!» — скажем мы, бессердечные, перефразируя мрачных шутников, вывесивших это изречение над воротами концлагеря.

Наташа Алейникова, устав от ежедневного алкоголика-поэта, вышла замуж за запойного художника. Если Бог даст автору время и снабдит его желанием, автор напишет о Наташе распространенно в следующей книге. Какая удивительная русская женщина, однако, не правда ли? От запойного у Наташи родился ребенок.

Злодей Морозов разошелся с Аллочкой и женился на другой женщине. У него тоже ребенок. (Те, кто не умер, родили ребенков. У судьбы, как видите, нет фантазии.)

Леванский, Рита Губина, Серёжа Бродский, Дубовенко, Таня Самойлова и ее ребенок давно исчезли из виду, качаются где-то в океане жизни.

Об Арсении Тарковском заставил автора вспомнить сын Тарковского. Режиссер Андрей удивил мир нелепым поступком. Обидевшись на мать-кормилицу — советскую власть, — уехал и умер за границей. Лежит теперь на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, не имея к нему никакого отношения.