Москва майская - Лимонов Эдуард Вениаминович

— Эд, почему у тебя такое злое лицо? Ты на меня злишься? — Анна Моисеевна, подкрасившая в ванной глаза, садится рядом.

— Я не злой. Так, устал…

В дверь и стучат, и звонят одновременно. За нею — карнавальные, «меннипейные», а-ля любимый Ринго Старром смеховой мир Бахтина, — стоят его ленинградские приятели. В полушубках на голое тело, с палками, тростями, в цилиндрах и платках.

29

Несмотря на значительное преобладание в росте и весе, в Ворошилове, знал Эд, не содержится настоящей злобы. В Лёньке, он предвидел с полной уверенностью, содержится круто-желтая, как моча больного, кипящая злоба. Причина? Гений может быть злобен только в том случае, если он не уверен, что он гений. Если он сомневается. Иначе чего бы ему, столь возвышающемуся над смертными, злобиться?

— Ты здоровый лоб, на голову выше меня, а я тебя побью запросто, потому что во мне нервная сила есть! — кричит Губанов. — Хоть я и в чахоточном городе вырос, а ты на уральской картошке морду в это время нажирал. Иду на вы! — Волчок срывается со стула и бросается на Ворошилова.

Большинство гостей уже покинули празднество, торопясь успеть на метро. Губанов собирался остаться спать у мецената Славы, Эд с Анной обещали взять Игоря в такси.

— Ты что, охуел, Губаныч? — Верзила беспомощно выставляет вперед руки. Однако прыжок врага, повисшего на нем, сваливает его с ног. Оба оказываются на полу.

Лён улыбается. Он невозмутим, как самый невозмутимый из героев вестерна «Великолепная семерка». Он лишь еще пододвигает к стене уже сдвинутый с центра комнаты и значительно уменьшившийся стол.

— Боритесь аккуратнее, атлеты! — только и произносит он и уходит из комнаты.

— Может быть, нужно их разнять, Лия? — обращается Эд к хозяйке дома. Хозяйка чинно беседует в прихожей с незнакомой Эду девушкой, объясняя ей, что собирался сказать автор рисунка углем.

— Ну они сами сознательные, остановятся, когда надоест. — Обнажив десны в светской улыбке, Лия переходит к рисунку пастелью. Возможно, она вознамерилась объяснить девушке все рисунки и картины в квартире.

Прижав Ворошилова к полу грудью, Губанов сел на него, заломил ему руку и методически ударяет его лицом об пол, управляя ворошиловской рукой как рычагом.

— Ты чего, мудак… Губаныч, а, охуел совсем… Больно, отпусти! — хрипит Игорь.

— Проси пощады, алапаевский жлоб, а не то я тебе рубильник сломаю. — Губанов тюкает Игоря лицом об пол, ухватив его за волосы на затылке. Тюкает медленно, крови не видать, щека Игоря мягко ложится на паркет, но лишь скорости не хватает, чтобы сломать Игорю нос, чтобы полилась первая кровь. Ноги верзилы, одна растоптанная большая туфля соскочила, обнажая рваный носок, беспомощно колотят по паркету.

«Ну и живодер, волчок… — думает Эд. — Что же делать-то? Броситься другу на помощь? Однако официально все действие остается в пределах дружеской якобы борьбы, мужской возни, состязания атлетов. Пока крови нет, вмешаться, получается, нельзя…»

Появляется вместе с каким-то широкогрудым типом, кажется, это брат Лии, Ринго Старр. Оценив ситуацию, он, очевидно, решает, что настало время вмешаться:

— Кончайте Олимпийские игры, ребятки! Сейчас будем чай пить. Есть шоколадный торт. Лиин братан привез.

— Проси пощады, дубина! И шоколадом побалуемся! — Губанов хохочет и ударяет ворошиловскую голову об пол.

— Отпусти руку, мудак! — хрипит Ворошилов. — Я встану, я тебя искалечу…

— Угрожает. Бунтует! — Губанов смотрит вверх на Льна и юродиво скашивает рот. Высовывает язык. — Хулит. — Он ударяет голову Игоря об пол так сильно, что даже невозмутимый Ринго морщится.

— Кончай, а, Лёнь! Пошутили — и будет.

— Исключено кончать. Пока пощады не попросит, буду мучить, и заушать, и растягивать конечности. — Неожиданно он дергает заломленную руку Игоря.

— Ву-ууу! Ебнутый…

— Проси пощады… — Еще на сантиметры заламывает руку поверженного злодей.

Видно, что на лице Ворошилова выступил обильно пот, или это слезы?

— Пощади живот мой, светлейший Лёня Губанов! Раб твой Игорёшка молит тебя о пощаде коленопреклоненно… Повторяй!

— Лёня, прекрати! Встань с Игоря!

— Пусть просит пощады!

Эд думает, сейчас ему броситься на волчка или мгновением позже. Ему очень хочется броситься. Ему неприятно видеть униженного и поверженного приятеля. Ослаб от алкоголя Игорь, да и жрет плохо, случайно. Губанов, тот питается в семье, бабушкины котлеты небось трескает каждый день.

— Хуй с тобой… Пощади живот мой, Губанов… — хрипит Ворошилов.

— Светлейший Лёня Губанов… И без хуй…

— Светлейший Лёня Губанов. Раб твой…

— Правильно, молодец… раб Игорёшка молит о пощаде смиренно и коленопреклоненно. Целую пыль с ног твоих…

— …о пощаде… смиренно… ног твоих…

— Последнюю фразу проглотил, ну ладно, прощаю! — Губанов отпускает Ворошилова и вскакивает.

Корчась от боли и поддерживая выкрученную руку другой рукой, поднимается Ворошилов.

— Мудак ты, Губаныч! Мудак, каких свет не видел!

— Ты еще хочешь, да, рогатый? Мало получил? — Лёнька нарочито медленно оборачивается.

— Прекратите! Лёня, хватит, рассержусь! Разойдитесь… Лия, отведи Игоря в ванную, пусть примет душ или хотя бы умоется.

Ринго за плечи уводит волчка в комнату сына Женьки. В незакрытую дверь видно, что он усаживает его на диван, ночью служащий Женьке постелью.

«Какое говно, — думает Эд. — Губанов говно». Не первый раз он видит его в таком качестве, но если раньше у него были сомнения, то теперь сомнений нет. Ему внезапно хочется сказать Лёньке то, что он хуевый, подлый, нехороший, с какой стороны ни взгляни, парень. Налив себе рюмку лимоновки, он направляется в Женькину комнату. Слава поместился на стуле, а рядом с Губановым сидит Лиин брат. Эд опускает зад рядом.

— Если бы я был на месте Игоря, я бы врезал тебе бутылкой по голове, Лёня! — произносит он спокойно и отстраненно, даже не повернувшись к волчку. — Не на того ты нарвался, к сожалению. Игорёк — беззлобный парень. Таких, как он, нельзя обижать.

— А ты, Лимон, катись на хуй, а? Обсуждать он меня будет. Убирайся туда, откуда ты явился, в свой ебаный Харьков! Понял… — Губанов отвлекся лишь на эту фразу и продолжает беседу об авиации с Лииным братом.

Блаженное дрожание пронзает тело нашего героя. Как корпус самолета в момент отрыва от земли. Наконец разрешится с первой еще встречи назревающий конфликт. Наконец вынужденное притворство, а он вынужден был всегда притворяться в присутствии лобастого пионера-волка, будет отброшено. Заступничество за Игоря лишь предлог. Наконец он решился оспорить власть вождя стаи. Рыча, оскалил он зубы и мазнул в сторону лидера лапой. Когти врозь угрожающе проехались, пока еще распоров воздух.

— Извинись! — требует он.

— Пошел на хуй, Лимон! — кричит Губанов весело. — Пошел на хуй и вали отсюда!

— Хорошо… — Харьковчанин встает. — Ты жалеть не будешь?

— Я? Шутки шутишь? Еще раз пошел на хуй и забери туда же своего кореша Ворошилова.

— Тебе придется пожалеть… — шепчет Эд. Выходит в большую комнату, берет витой, коллекционный, толстого стекла штоф и, вернувшись в детскую, останавливается над врагом. — Лёня?

Враг поднимает голову.

— Так получай же, сука! — кричит наш герой голосом вовсе не интеллигентного человека и, выдернув из-за спины штоф, ударяет вождя и соперника штофом по голове. — За Игоря и за меня! Подлюка!

— Ой, мама! — Губанов хватается за голову. — Убивают! — Осколки штофа замедленно и нешумно сыпятся с головы гения на пол. Некоторые из них уже успели окраситься крепкой кровью гения. — Мамочка! Убивают! Маммма! — Держась за голову, Губанов приседает на пол и укладывается боком, собираясь и разжимаясь, как креветка, к которой прикоснулся сачок добытчика.

«Почему он так смешно вопит? Так по-бабьи, и почему вспоминает маму, в нормальной жизни он, кажется, с мамой не очень ладит».

Лён, мышца предплечья вспорота и на паркет каплет кровь, кричит что-то, чего Эд не слышит, и пытается отнять у преступника опасный осколок, горлышко с десятком острых лезвий, все еще сжимаемый им. «Как получилось, что я поранил и Льна?» — не понимает преступник.