1
Тарелки гремели в мыльной воде, которая уже успела остыть и покрыться тонкой плёнкой жира. Я тёрла глиняную посуду, стараясь отскрести прилипшие остатки вчерашней каши, когда тяжёлая дверь кухни распахнулась с таким грохотом, что я вздрогнула и чуть не выронила миску.
— Эльвия! Глупая девчонка! — прогремел голос дяди Эдмунда, заполняя собой всё пространство маленькой кухни.
Я не обернулась сразу — знала, что это только разозлит его ещё сильнее. Мои руки, красные от воды и моющего средства, продолжали механически тереть посуду, пока я считала до трёх, давая себе время подавить раздражение.
— Да, дядя? — спросила я, наконец повернувшись и вытирая руки о фартук, некогда белый, а теперь покрытый множеством пятен, которые не брало даже самодельное мыло.
Эдмунд Харвуд стоял в дверном проёме во всей своей грузной красе. Его когда-то дорогая, а теперь потрёпанная на локтях и вороте рубашка была заправлена в штаны, которые удерживал широкий кожаный ремень, и я невольно поморщилась, вспомнив, как часто в детстве этот ремень шлёпал меня по спине. Круглое лицо дяди раскраснелось — верный признак того, что он уже успел приложиться к кружке эля, хотя солнце едва перевалило за полдень.
— Ты что, ослепла? — он ткнул пальцем в камин, где слабо тлели угли. — Огонь почти погас! А у нас… у нас гости, понимаешь? — его голос вдруг изменился, понизившись до шёпота, а маленькие глазки забегали, словно он боялся, что кто-то может подслушать. — Благородные гости из самого Огненного Предела!
Моё сердце пропустило удар. Огненный Предел… значит, драконы? В нашем захудалом постоялом дворе, на самой границе земель, где порядочные люди обычно не задерживаются надолго?
Дядя, казалось, принял моё молчание за непонимание важности момента и шагнул в кухню, его грузная фигура нависла надо мной, как туча.
— Ты хоть понимаешь, что это значит? Настоящие драконы-аристократы! — он схватил меня за плечо, больно впившись пальцами в кожу. — Если мы им угодим, они заплатят золотом! Настоящим драконьим золотом! А если нет… — он не договорил, но его глаза сузились, и я прекрасно поняла невысказанную угрозу.
— Я разожгу огонь, — тихо ответила я, опуская взгляд, чтобы он не увидел вспыхнувшее в моих глазах раздражение.
— Не здесь, дурочка! — рявкнул дядя. — В главном зале! И не этот жалкий огонёк! Ты должна принести дров из сарая и как следует растопить большой камин. Драконы любят тепло, горячее, чем мы можем вынести. И поторопись! Они уже заняли лучшие комнаты и скоро спустятся вниз.
Он отпустил моё плечо, но продолжал стоять, ожидая, что я немедленно брошу всё и побегу выполнять его приказ. Я медленно сняла фартук, стараясь не делать резких движений, которые могли бы его спровоцировать.
— Огненный Предел… — не удержалась я от вопроса. — Но почему они здесь? Ведь до ближайшего города три дня пути, там и постоялые дворы получше, и…
Хлёсткая пощёчина оборвала мои слова. Голова мотнулась в сторону, а щека мгновенно вспыхнула огнём.
— Не твоего ума дело, почему они здесь! — прошипел дядя, его лицо исказилось от ярости. — Твое дело — делать, что велено, и держать язык за зубами! Или ты забыла, кто тебя кормил все эти годы, неблагодарная? Тебе уже месяц как исполнилось восемнадцать, а я все еще держу тебя под крышей, хотя мог бы выставить за дверь! Твоя мать была шлюхой, которая путалась с кем попало, а потом умерла, оставив нам свой позор!
Я стиснула зубы, чувствуя, как внутри поднимается горячая волна злости, которую я так тщательно научилась подавлять за годы жизни в доме дяди. Мои пальцы непроизвольно сжались в кулаки, ногти впились в ладони до боли.
— Простите, дядя, — выдавила я сквозь стиснутые зубы. — Я сейчас же пойду за дровами.
Эдмунд хмыкнул, окинул меня презрительным взглядом и повернулся к двери, но вдруг остановился.
— И приведи себя в порядок, — бросил он через плечо. — Причешись, а то выглядишь как чучело. Эти волосы… — он скривился, глядя на мои непослушные рыжие локоны, выбившиеся из наспех заплетённой косы. — Стыд один. Ни одна порядочная женщина не носит такие волосы, только драконицы… — он снова покачал головой. — И платье сверху надень шерстяное. Что ещё прикроет твои… — его взгляд скользнул по моей фигуре, задержавшись на груди и бёдрах с таким выражением, что меня затошнило.
Когда за дядей закрылась дверь, я позволила себе выругаться сквозь зубы, как лесорубы, которые иногда останавливались на нашем постоялом дворе. Щека всё ещё горела от пощёчины, но это была привычная боль — не сравнить с тем, что творилось внутри.
Я подошла к маленькому мутному зеркалу, висевшему над умывальником. Из мутной поверхности на меня смотрела девушка с большими голубыми глазами, в которых застыли усталость и злость. Бледная кожа, казалась почти прозрачной, а на щеке алел румянец. Но самым примечательным были волосы — густые, непослушные, цвета осенних листьев и заходящего солнца одновременно. Я ненавидела их в детстве, когда деревенские мальчишки дразнили меня «драконьим отродьем», а девчонки шептались за моей спиной. Ненавидела, когда тётя Марта пыталась вывести «этот ужасный цвет» с помощью отваров и настоек, от которых болела и зудела кожа головы. Ненавидела, когда дядя в сердцах называл их «позором» и «клеймом шлюхи».
Но теперь… теперь я почти гордилась ими. Может быть, потому что это была единственная вещь, которая принадлежала только мне, которую никто не мог отнять или изменить.
Я быстро умылась, расплела и заново заплела косу, стараясь спрятать непослушные пряди, хотя знала, что к вечеру они всё равно выбьются. Затем я надела старое шерстяное платье с длинными рукавами, скрывавшее большую часть моей «неприличной» фигуры, как любила выражаться тётя Марта. В отличие от высоких и худых, как жерди, аристократок-дракониц, чья хрупкая грация считалась эталоном красоты, я была на голову ниже, с округлыми бёдрами и грудью, которую уже не скрывали даже самые свободные платья. Даже местные девчонки, старались худеть, чтобы походить на аристократок.
«Ты вся в свою мать», — часто бросала мне тётя с таким презрением, словно это было худшим оскорблением.
Возможно, так оно и было. Я ничего не знала о своей матери, кроме того, что она умерла при родах и что её бесчестье — так они это называли — подорвало здоровье моей покойной бабушки. Ни имени, ни лица, ни истории — ничего, кроме презрительных взглядов и намёков на её «падшую» натуру.
Выйдя на задний двор, я зябко поежилась. Зима только вступала в свои права, и по утрам трава серебрилась от инея, хотя днём было ещё тепло. Дровяной сарай стоял в дальнем углу двора, и я направилась к нему, обходя заледеневшие лужи.
Сарай встретил меня запахом свежеколотых дров и сухой коры. Я зажгла маленький фонарь, висевший у входа, и вошла внутрь, поднимая корзину для дров. Сквозь щели в стенах пробивались солнечные лучи, создавая причудливый узор из света и тени на земляном полу.
«Драконы из Огненного Предела, — думала я, методично укладывая поленья в корзину. — Что могло привести их в такую глушь?»
Драконы редко покидали свои земли и ещё реже снисходили до общения с обычными людьми. Конечно, были торговые соглашения, дипломатические миссии и прочие официальные контакты, но всё это происходило в больших городах, где у драконов были свои представительства и особняки. А не на захудалом приграничном постоялом дворе, где крыша протекала в трёх местах, а еда была настолько простой, что её едва ли можно было назвать съедобной для избалованных аристократов.
Я как раз наполнила корзину до краёв, когда услышала шорох у входа. Странно — ни дядя, ни тётя никогда не ходили в сарай за дровами, это всегда была моя обязанность. Я повернулась, ожидая увидеть одного из работников со двора, но замерла, не веря своим глазам.
2
В дверном проёме, слегка наклонившись, чтобы войти, стоял мужчина, которого я никогда раньше не видела. Высокий — его голова почти касалась притолоки, — с широкими плечами, затянутыми в тёмный меховой плащ с серебряными застёжками. Его волосы, чёрные как вороново крыло, были собраны на затылке в свободный хвост, открывая резкие черты лица — высокие скулы, прямой нос и поразительные глаза цвета расплавленного золота. Такие глаза могли быть только у одного существа.
