Наагатинские и Салейские хроники (СИ) - Гичко Екатерина

– Брат Темаш, я так боялся за тебя, – плакал Ссеверасс.

Губы привратника задрожали, осунувшееся лицо ожило, и старик торопливо утёр глаз.

– Прости ты меня, – выдавил он из себя. Горло перехватило. – Я ж тебе врал стока времени… Стращал… Запугал вусмерть. Прости ты меня…

Вместо ответа Ссеверасс лишь крепче вжался лицом в живот привратника и впился пальчиками ему в бока.

– Боги, да ты же и злиться не умеешь, душа чистая, – Темаш заплакал уже не скрываясь. – Я тебе такую злобу причинил, а ты…

– А я к тебе хочу, – шмыгал носом Ссеверасс.

– Ну вот и прекрасно, – выдохнул Зразый. – Ты уж, старик, в этот раз позаботься о нём нормально. Без запираний там и всяких стращаний. Покажи, что мир у нас прекрасный. Давай, не оплошай! Теперь вот на самом деле позаботься о его желаниях. Ещё раз такого шанса не выпадет. Бывай, Ссеверасс! Кончай слёзы лить, твоя хорошая жизнь только начинается.

– Куда ты? – Ссеверасс мгновенно отлип от брюха привратника и испуганно уставился на Зразыя.

– Пора мне. Ну сколько нам ещё вместе ходить? – парень развёл руками. – Пора расходиться и идти своими путями.

– Не бросай нас, – Ссеверасс было шагнул к нему, потом вернулся и вцепился обеими ладошками в широченную ладонь привратника.

– Дедушка Темаш… называй его теперь так… тебе во всём поможет, – заверил его Зразый, отступая. – Не пугайся, я вам совсем не нужен.

– Н-не уходи, – голос Ссеверасса отчаянно задрожал.

Но Зразый отвернулся и торопливо зашагал прочь. С лёгким сердцем.

Ну, почти с лёгким.

Зразый стиснул зубы, чувствуя, как душу когтями разрывают чудища из снов Ссеверасса. Да, мальчишке снились сны. Чаще всего плохие. Он просыпался, плакал, а потом опять засыпал у него под боком.

– Брат…

Дрожащий голос ножом полоснул сердце.

– Не уходи… пожалуйста…

Зразый часто-часто заморгал. Ну что он может дать мелкому духу? Ни семьи, ни дома, ни заработка… Ничего за душой! Как он его растить будет? У деда Темаша хоть опыт есть, до внуков дожил.

И пережил…

– Брат… – плачущий Ссеверасс смотрел то на уходящего Зразыя, то на деда Темаша и, казалось, разрывался между ними.

Привратник стиснул ладошки мальчишки, подобрал мешок и тяжело, но уверено зашагал вслед за Зразыем.

Парень обернулся и ошалело уставился на нагоняющую его парочку. Поступь деда Темаша приобрела прежнюю медвежью неуклюжесть и силу. Он вроде и не торопился, хотя Ссеверасс нетерпеливо тянул его вперёд, но расстояние неумолимо сокращалось.

– Эй, вы чего за мной идёте?! – возмутился Зразый. – Не идите!

И припустил прочь быстрее прежнего.

Обернулся он через четверть часа. Парочка отстала, но Ссеверасс всё так же нетерпеливо тянул привратника вперёд. Сердце Зразыя окончательно дало слабину, и он, закинув лицо к небу, горестно вопросил:

– Ну за что мне это?!

Конец

Благодарственная молитва

События, предшествующие рассказу, разворачиваются в третьем томе «Истории о краже» в главах 6, 7 и 8. Майя̀ри, сбежав от Ранха̀ша из Жаанѝдыя, пробирается на Гава-Ы̀йские болота в образе старика, с которым когда-то встречалась, и присоединяется к обозу с новобранцами, держащими путь в Ы̀йскую крепость. Там она побеседовала с Лешкой, героем этого рассказа. После беседы ночью он сбежал, а Майяри заняла его место, скинув личину старика и надев облик Лешки. За два дня до прибытия в Ыйскую крепость она покинула обоз, и исчезновение Лешки вызвало пересуды и довольно странные предположения. События рассказа разворачиваются через шесть лет после этого случая.

С благодарностью Inna, сообщение которой неожиданно мотивировало меня написать этот рассказ.

Третий месяц лета 574 года эры Храмма̀ра

Узкая дорога неспешно вилась под лесной сенью, поросшая травой и цветами по середине и отменно пыльная по выбитым колёсами колеям. Стояла столь страшная жара, что лес был глух и нем, только листва едва-едва шептала при порывах редкого душного ветра. Жах со стоном оттянул ворот потной рубахи. Тут уж и не поймёшь, что лучше: луговую дорогу шагами мерить или лесную. На первой хоть воздух шевелился, зато здесь тень голову накрывает. От пекла кружилась голова, спирало в груди и муторно так было. Зажившая рана на плече растревожилась и отдавала болью в шею, а уж оттуда в виски, из-за чего перед глазами плавали тёмные омуты.

Эх, надо было всё ж задержаться в родительском доме ещё на недельку. Старики пророчили, что как раз дожди зарядят, но ему по грязи тащиться не хотелось. Сейчас бы с удовольствием в болотной тине искупался, да от той парит, как от кадушки, оставленной в протопленной бане.

За спиной послышались неразборчивый напев и размеренный скрип колёс. Жах обернулся, но лесная дорога часто петляла, а сам лес летом одевался в густую зелёную шубу и насквозь не просматривался. Жах продолжил идти и оборачиваться, надеясь, что сможет доехать до ближайшей деревни – Лощѝх, – а не сбивать сапоги в пыли.

Наконец из-за поворота вывернула крепкая молоденькая лошадка серой масти, запряжённая в добротную телегу с высокими бортами. На облучке сидел молодой парень. Высокий, крепкий, с пшеничными, выгоревшими на солнце волосами, голубыми глазами и отчаянно веснушчатый. Увидев на дороге дочерна загоревшего оборотня, парень добродушно обрадовался путнику. Места здесь были спокойные, да и по такой духоте ни один разбойник не вылезет.

– Куда путь держишь? – спросил Жах.

Собственно, вопрос был лишь началом беседы. Дорога-то здесь одна и путь один.

– До Лощих, – радостно улыбнулся парень.

Что-то в его лице показалось Жаху знакомым.

– Уважите соседством? – молодой оборотень продолжал улыбаться. – Жара-то какая…

– И то верно, – Жах обрадовался, что самому не пришлось напрашиваться, и поспешил забраться к потеснившемуся парню на облучок.

Дорожный мешок оборотень забросил в телегу, где уже грудами лежали мешки с мукой с печатями известной мукомольной города Прѝйша, аккуратно обёрнутые дерюгой рулоны с тканями, корзины, обложенные соломой кувшины и короба.

– С ярмарки, – охотно выдал парень. – Ездили с тестем бычков продавать. Он в городе остался по делам, а я вот еду. А то всё хозяйство на жене, а у нас маленькая только-только народилась.

Парень выглядел откровенно счастливым и довольным жизнью и хотел своим счастьем поделиться. Жаху, которому от растревоженной раны и жары и без того было плохо, стало совсем дурно. Ещё и понять не мог, чего ему мальчишка таким знакомым кажется. Памятью на лица Жах похвастаться не мог. Бывало, в один день рубится с разбойником, а на следующее утро уже и лица его помнит. Только тех, с кем давно знакомство имеет, и помнит. Но тогда чего имени вспомнить не может?

– А ты из чьих будешь? – полюбопытствовал Жах. – Я сам из этих мест, вот подлечиться со службы к родителям в Малые Осѝхи ездил. Чё-то смотрю на тебя, вроде лицо знакомое, а чей, и вспомнить не могу.

– Из служивых? – улыбка почему-то сошла с лица парня, и Жаху почудилось, что в голубых глазах беспокойство мелькнуло.

– Да, из Ы̀йской крепости. Слышал про такую?

– Да кто ж не слышал? – нервно и уважительно отозвался парень. – Вы там с самой чудью с Гава-Ыйских болот бой ведёте.

– Ага, – презрительно сплюнул Жах, – с чудью. Та чудь себя прилично ведёт и из дома своего в чужой не лезет. А вот тать… – заставник закряхтел и впился пальцами в плечо, разминая. – Подстрелила меня одна такая чудь. Три месяца у родителей отлёживался. Меня Жахом звать.

– А я из семьи Осо̀хи Мя̀хыя.

– Примак, что ли, его? – прищурился Жах.

– Ну да, – белозубо улыбнулся парень, и заставник хмыкнул.

Хозяйство на жене! Ха! Осоха Мяхый – известный богатей в округе. Ну, по деревенским меркам. Хозяйство держит огромное. Поля пшеничные, картофельные, луга, стадо коровок, недавно лошадей разводить начал. Смекалистый и хозяйственный мужик. На ноги встал, имея в наследстве лишь ржавый плуг. Ему словно сами боги благоволили! В одном только неудача его постигла: из детей только дочь и есть. Хозяйство передать некому.