Сошествие в Аид (ЛП) - Райли Хейзел

— Я думал, ты хочешь узнать, почему мы так любим яблоки.

Я мгновенно снова усаживаюсь. Это его развлекает — он тихо смеётся.

— Я слушаю.

Он наклоняется вперёд, сложив ладони. Его рубашка всё ещё распахнута, и я без тени смущения позволяю себе рассматривать его подтянутое, покрытое татуировками тело.

— Помнишь миф о свадьбе Фетиды и Пелея? Когда богиня раздора, чтобы отомстить за то, что её не пригласили, бросила золотое яблоко Афине, Афродите и Гере?

Я киваю.

— Оно было «для самой прекрасной», и они начали спорить. Решить, кому оно достанется, должен был какой-то крестьянин. И победила Афродита, верно? С тех пор его стали звать «яблоком раздора».

Аполлон колеблется. Кажется, ему смешно.

— Этот крестьянин был Парис.

— Я должна помнить, кто это?

— Нет, забудь.

— Ну и? Причём тут вы?

— У нас в семье случилось нечто похожее, много лет назад. — Он замолкает, больше ничего не добавляя.

Я не понимаю, что он имеет в виду. Впрочем, глупо ожидать, что он станет раскрывать семейные тайны.

— Кто-то бросил яблоко на свадьбе твоих родителей?

Он качает головой. И в этот момент дверь распахивается, являя Гермеса. Я даже не заметила, что он уходил, но вот он снова здесь — в одних трусах, свисающих у него на голове, и с голым торсом. В руке у него телефон, из динамика которого льётся знакомая мелодия.

Он, похоже, пьян: глаза закрыты, но он двигается в такт музыке. Должна признать — чувство ритма у него есть, и, держу пари, трезвым он танцует великолепно.

— A ella le gusta la gasolina. ¡Dame más gasolina! Cómo le encanta la gasolina. ¡Dame más gasolina! — орёт он, фальшивя хуже некуда.

Какая бы атмосфера ни возникла здесь до этого — теперь она разрушена.

Аполлон поднимается с дивана, и я понимаю: это знак, что мне пора уходить. Хотя, если честно, оставаться мне тоже не хотелось. Наверное.

Он провожает меня до двери, и я невольно думаю: какое же место занимает Аполлон среди своих братьев и сестёр? Или он тоже просто играет роль?

Коридор пуст и залит светом. Аполлон остаётся на пороге, опершись ладонью о стену.

— Ты в порядке? — спрашивает он, как раз когда я собираюсь уйти.

Я смотрю на него вопросительно.

— А почему я должна быть не в порядке?

Его удивление искреннее, он даже не пытается скрыть.

— Тебя не потрясла «Голая правда»?

Я пожимаю плечами.

— Я была готова идти до конца. Я не отступаю, когда речь о игре. И я бы выиграла, если бы твоя сестра не изменила правила.

Он подаётся вперёд. Его глаза впиваются в мои и не отрываются, и я вижу, чего ему стоит сохранять этот зрительный контакт.

— Она изменила правила, потому что поняла: ты вот-вот нас победишь. Все поняли, Хейвен, — хрипло шепчет он.

Если бы пульсометр всё ещё был у меня на пальце, он бы точно зашкаливал.

— Ты её разозлил, когда прервал игру?

Он усмехается, без тени веселья.

— Разозлил? Ты не представляешь, на что способна Афина.

— Мне жаль.

— Не нужно. Я болел за тебя.

Я чувствую, как заливаюсь румянцем, и молюсь, чтобы он этого не заметил. Отступаю на шаг.

— Стоит ли ждать, что она пришлёт мне шахматную фигуру?

— Не думаю, что она когда-нибудь пригласит тебя играть. Она поняла, что ты сильнее.

…Когда я выхожу с лекции, в обеденный час, я прижимаю толстовку Хайдеса к груди. Я на нервах и совершенно не смогла сосредоточиться на занятии. Чем скорее я встречусь с ним, тем скорее избавлюсь от этого и пойду спокойно есть.

Как всегда, Лиам ждёт меня. Стоит с тремя книгами в руках и размахивает свободной рукой, привлекая внимание. Я вздыхаю и иду к нему.

— Привет, Лиам.

— Готова?

Обмануть его несложно. Я выдаю первое, что приходит в голову:

— На самом деле, мне нужно в туалет. Ты иди вперёд, я догоню вас в кафетерии.

Он хмурится, обдумывает.

— Я могу подождать. Ты надолго?

Я мгновенно киваю.

— Очень надолго. Увидимся там, ладно?

Я сворачиваю в противоположную сторону. Всю ночь зубрила карту кампуса, чтобы наизусть выучить путь к западному крылу от моей аудитории.

— Хейвен! — зовёт Лиам, и я замираю. Надеюсь, он не заметил, что туалет — прямо за его спиной, и знак висит всего в паре метров.

— Да?

Он поднимает большой палец.

— Удачи!

Боже. Я натянуто улыбаюсь и ускоряю шаг, лишь бы увеличить расстояние между мной и этим парнем.

Вокруг студенты спешат в столовую, и только я двигаюсь в противоположную сторону.

Даже издалека я различаю золотые перила лестницы и узнаю то самое крыло Йеля, где заблудилась в первый день. Почему-то ловлю себя на мысли, что надеюсь не встретить Хайдеса. Крепче сжимаю его толстовку и иду вперёд.

Но он уже там. Схватывает мой взгляд издалека, привычно облокотившись о стену.

Я подхожу и протягиваю ему толстовку.

— Даже без приветствия? — поддразнивает он. Не двигается ни на миллиметр.

— Привет.

— Афина злится на тебя не на шутку, — бросает он сразу.

Я опускаю руку, понимая, что пока он не собирается забирать вещь.

— Мне, к сожалению, всё равно.

Он приподнимает бровь, и на губах мелькает улыбка, которую он тут же стирает.

— Хейвен, поверь, тебе не стоит участвовать в её играх.

Я навостряю уши. Аполлон говорил, что она меня не вызовет, но Хайдес намекает на обратное.

— В чём они заключаются?

— Если получишь приглашение — узнаешь. Я не могу сказать.

— Аполлон говорит, что она меня не вызовет.

Он закатывает глаза.

— Афина — богиня военной стратегии и мудрости. Единственное, что сильнее её гордости, — это жажда победы. Она непременно бросит тебе вызов.

Я пожимаю плечами.

— Хорошо. — Снова протягиваю ему толстовку.

Он даже не смотрит.

— А ты должна отказаться.

— Нет.

— Похоже, ты не поняла: я даю тебе совет, Хейвен, — выделяет моё имя. В его голосе нет ни высокомерия, ни злобы, но всё равно это меня раздражает.

— А похоже, что ты не понял: я не просила у тебя советов, — шиплю. — И они мне не нужны. Так что спасибо, что одолжил вчера толстовку, а теперь забирай обратно.

Я бросаю её в него, как он когда-то сделал со мной. Молния ударяет его по губе, но он не подаёт виду. Зато его ошарашенное лицо почти забавляет.

— Почему такая агрессия? — спрашивает он, поражённый. — Я же пытаюсь быть вежливым. Ты даже не представляешь, каких усилий мне это стоит.

— Да, очень вежливо было вчера — сидеть и смотреть, как я раздеваюсь, и подбадривать: «Давай, Хейвен».

Шрам на его лице криво изгибается. Он сжимает ткань в кулаке так сильно, что костяшки белеют.

— Это были правила. Никто тебя не заставлял. Если бы ты не была такой любопытной и сующей нос…

— Любой из вас мог остановить игру! — перебиваю я, разъярённая. Не знаю, почему злюсь только сейчас. Вчера у меня на него претензий не было. — Ты тоже мог. Точно так же, как Аполлон.

Он рычит, едва я упоминаю брата.

— А с чего бы мне? Я тебя не знаю. Мы не друзья. Ты для меня никто. А Аполлон — сраный святоша, которому обязательно нужно всё испортить.

— Тогда и не лезь давать советы, что мне делать, а чего нет, — огрызаюсь я. — Не нужны они мне. Оставь при себе.

Он сжимает челюсть.

— Ладно.

— Ладно, — повторяю я, лишь бы разговор не закончился на его словах.

Его грудь резко вздымается и опадает — явный признак злости.

— Можешь перестать делать вид, будто тебе не понравилась вчерашняя игра, — бросает он. — Уверен, ты пошла бы до конца.

Я не стыжусь признать очевидное, и он получит только правду.

— Конечно, пошла бы. Я бы разделась. Могу сделать это прямо сейчас. Здесь. Перед тобой.

Хайдес оглядывается, словно проверяя, нет ли свидетелей, и только тогда отвечает:

— Мне и Гермеса, расхаживающего голым по комнате, хватает. Ещё одного голого тела я не вынесу. Так что оставь вещи при себе.

Я теряюсь, не находя, что ответить, но упорно хочу поставить точку.