Караси и щуки. Юмористические рассказы - Лейкин Николай Александрович

Буфетчик молча налил стакан. Мужичонка улыбнулся и заговорил:

– Вот за это спасибо! Вот мы это ценим! Теперь я по гроб твой. Я, Марк Маркыч, как тебя всегда перед всеми отлепартовываю? Для меня ты первый человек – во как… Ей-богу… Хочешь, сейчас весь народ растревожу, чтоб стаканчики требовали? Сегодня у нас народ денежный. Вчера расчет получили. Я такой коновод, что меня сейчас послушают. Мне стоит только одно слово сказать – и довольно. У меня с одного слова запьют. Подрядчик вчера расчет выдал – и загуляют.

– Это уж там твое дело. А только пей, пей скорей, да только не рассказывай, что тебе даром поднес. А то другие придут и тоже просить будут, – перебил его буфетчик.

– И что ты! Могила… Руку! Сейчас вот пойду и на твою пользу народ подобью.

Мужичонка выпил стаканчик, сплюнул длинной слюной и сладко облизнулся.

– Закусывай рубчиком-то. Да вот тебе еще папироска на загладку…

– И папироску? Ну благодетель! За такую твою ласковость, ей-ей, сейчас народ на загул сбунтую. Мы, брат, это ценим… У нас и деньги свои есть. Во! – звякнул медяками мужик. – А мы ласковость ценим. Нам учливость приятна.

Размахивая руками, он побежал в комнату, где засела артель.

Рабочие подваливали в трактир. Слышались возгласы:

– Марку Маркычу!.. С праздником!

– Поди-ка сюда, красный, человек опасный! – поманил буфетчик рыжего мужика. – А вы, ребята, идите, проходите дальше, там свободнее, – обратился он к другим мужикам. – Мне с красным человеком по своему делу поговорить надо. Как тебя звать-то, земляк?

– Митрофан Захаров, – отвечал рыжий мужик.

– Ну, так я тебя хочу, Митрофан Захарович, попотчевать стаканчиком. Каждый день ты к нам ходишь и нашим завсегдателем считаешься, а ни разу я тебе уважение не делал.

– Ну?.. – улыбнулся рыжий мужик. – Вот за это благодарим покорно!

– Всем завсегдателям почтение делаем иногда по праздникам, а ты что ж за обсевок в поле? Ты, я вижу, мужик-то хороший. С перчиком или хрустальной?

– Давай уж с перчиком. Коли баловаться, так баловаться. А я было только забастовал… Гулял тут шибко, с неделю гулял да забастовал.

– Один-то стакашек не повредит.

– Знамо, не повредит. С поднесеньевым днем!

– Кушай. Только ты вот что: ты своим-то не говори, что я тебе поднес, а то обижаться будут. Завтра можешь сказать, а сегодня молчи.

– Ну вот! С какой стати?

– То-то. А то обидятся и придут просить. А всем ведь невозможно уважение в один день делать. Закусывай редечкой-то. Да вот тебе папироска.

– Руку! За то и мы тебя, Марк Маркович, за твою ласковость ценим, – сказал рыжий мужик и поплелся к компании земляков чай пить.

Поднеся таким же манером еще двум-трем рабочим даровые выпивки, буфетчик знал, что делал. Сделав это, он самовольно улыбнулся. Посев состоялся. Начались всходы. Через полчаса половые с ног сбились, таская рабочим стаканчики. Вместе с чаем началась и водочная торговля.

Перед переписью

В табачную лавочку на Петербургской стороне, служащую в то же время и местом сборища для соседних обывателей, которые заходят сюда покалякать о текущих делах, зашел до того тщательно выбритый пожилой чиновник в камлотовой шинели и в фуражке с красным околышком, что подбородок его был даже в нескольких местах порезан.

– Ивану Савичу! – возгласил он, протягивая руку стоявшему за стойкой табачнику в серебряных очках, поднятых на лоб, и с большой седой бородой.

– Доброго здоровья, Феклист Парамоныч, – откликнулся табачник. – Хорошо ли можется?

– Можется-то ничего… так себе… Поясница маленько того… Да вот вчера сходил в баню, перцовочкой вытерся, перцовочки выпил, и отлегло. А вот у нас тут дело затевается…

Чиновник вытащил громадных размеров красный платок, громко высморкался в него, протрубив как бы на трубе, подтер нос и начал складывать платок.

– Супруга все ли в добром? – спрашивал табачник.

– И супруга тоже ничего… Вчера через новый мост ко «Всех скорбящих» иконе пешком ходила, свечку там поставила и маслица пузырек оттуда принесла. Все слава Богу… А вот, говорю, дельце у нас в Питере какое-то не совсем ладное затевается… Нам, домовладельцам, оно будет того… Надо держать ухо востро…

– Вам Жукова четверку?

– Жукова-то оно само собой. С сорок четвертого года, с поступления на службу в Сенат, курю Жуков табак, да вот уж теперь пять лет в отставке – и все неизменный трубочник-жуковник. А я говорю насчет дельца-то… Все новомодные измышления пошли.

– Верно, насчет переписи?

– Да, насчет переписи. Я тебя спрашиваю: что это такое? Ведь это опять какие-нибудь притеснения домовладельцам. Зачем перепись Петербурга понадобилась?

– Выли уж тут у меня сегодня, стонали, – отвечал табачник. – И вчера стонали. Иван Калистратыч стонал, Дементьев Драгиль стонал, Андронов плакался.

– Застонешь, брат, коли эдакие дела! – прищелкнул языком чиновник. – Ты сам-то читал ли объявление?

– Еще бы не читать, коли я домовладелец.

– Ну, то-то… Ты как об этой переписи думаешь?

– Да как думаю… Надвое думаю… И так думаю, и эдак думаю. Конечно, лишние тяготы. А только там в объявлении успокаивают, что, мол, никакой финансовой части в этом нет и что никакого измышления налогов.

– Мало ли, что успокаивают! Они успокаивают, а я этому не верю. Я между строк читаю; я, брат, привык уж к этому, слава богу, тридцать лет на казенном стуле елозил, так уж знаю, как бумаги-то пишутся. Всякая бумага в двух смыслах пишется: один смысл явный, а другой смысл тайный. С виду оно как будто бы и не беспокоят, а на деле – тревожат. Понял? Дай-ка сюда табачку щепоточку.

Чиновник вытащил из кармана шинели трубку на аршинном черешневом чубуке и начал ее раскуривать.

– Так думаете, что без нового налога с нас, домовладельцев, дело не обойдется? – спросил табачник.

– Не обойдется, – дал ответ чиновник и пустил изо рта громадный клуб дыму.

– Потом, говорят, нам бланки такие раздадут, и надо будет в них показать, у кого чего сколько есть и все эдакое… Сколько окон, сколько квартир, на скольких саженях двор, сколько печей и труб. Собака на дворе есть – и ту покажи, что она есть.

– Ну, и что ж ты думаешь? Думаешь все по совести показывать?

– Да ведь дело-то такое… Не покажешь по совести, так потом, пожалуй, в ответе будешь, – развел руками табачник. – И хотелось бы втемную сыграть, да боишься.

– А ты показывай в двух смыслах. Тебя будут спрашивать в двух смыслах, с тайным и явным намерением – ты отвечай в двух смыслах.

– Бумажной мудрости-то я не обучен, вот в чем моя беда.

– Беды тут нет и мудрости никакой не надо. Сокращай наличность, вот и все. – В подтверждение своих слов чиновник харкнул с громким раскатом, плюнул и спросил: – Понял?

– Еще бы не понять, не маленький… Только как бы не было потом штрафа…

– Иногда, друг любезный, и штраф выгоден. Чего тут им в чужие дела соваться? Меньше знают – меньше бредят. Правильно я?

– Это вы действительно.

В табачную лавку вошло порыжелое пальто с выеденным молью меховым воротником. Пальто держало в руках узелок и опаренный веник.

– Ивану Савичу! – возгласило пальто и протянуло табачнику руку.

– Петру Андронычу… – отвечал тот и спросил: – Из бани?

– Был грех, попарился маленько, потом чайку попил в трактире, а теперь к тебе… Дай-ка помадки за пятачок баночку.

– Жасмин или гвоздика?

– Жена гвоздику больше любит. Мне что!.. Мне только один раз после бани вихры смазать. О чем гуторите?

– Да вот все о переписи, – отвечал чиновник.

Пальто потрясло красным, как вареный рак, лицом, с рыжеватыми бакенами, и произнесло:

– Канитель!

– А я так думаю, что скорей подвох, а не канитель, – сказал чиновник.

– Нам нужно вести дело осторожнее.

– А я никак не буду вести. Будь что будет. Отмечусь в Царское Село, домашние скажут про меня, что я новгородским угодникам поехал поклониться, а здесь как хотят.