Моя мать прокляла мое имя - Сальгадо Рейес Анамели

Ангустиас начинает с кухни, но только после того, как возвращается Фелиситас с чашкой горячего кофе и тостами с сыром и мармеладом. Затем ей требуется два часа, чтобы признать кухню убранной, что совершенно необъяснимо, ведь и до их приезда особого беспорядка там не было. Но они подметают пол, расставляют чистую посуду по местам, протирают все поверхности и полируют ручки шкафчиков. Открывают кладовку и проверяют дату на каждой банке и коробке. Ничего просроченного. «Давай еще раз проверим», – говорит Ангустиас, и Фелиситас, нахмурившись, подчиняется.

Наконец они переходят к холодильнику. Внутри обнаруживаются стопки пластиковых контейнеров с подписанными именами, незнакомыми Фелиситас. Эмилио. Эстефания, Саломон, Рауль, Херонимо. Талия.

Фелиситас проверяет содержимое через прозрачное дно.

– Это picadillo [31] с рисом.

– А вот и бесплатный обед, – напевает Ангустиас, пританцовывая плечами.

Фелиситас улыбается и кивает, но тут же мрачнеет. Облако над ее головой окрашивается бордовым недовольством.

– Это не наше. – Она убирает контейнеры обратно в холодильник и закрывает дверцу, прежде чем Ангустиас успевает запротестовать.

Когда Ангустиас принимается счищать черную плесень с краев кухонной раковины, Фелиситас объявляет, что ей нужно отлучиться в туалет. Ангустиас не поднимает глаз и едва слышно бормочет «хорошо», как будто ее мозг способен сосредоточиться только на одной задаче.

Туда.

Сюда.

Движения ее быстры, и рука дрожит от напряжения, но она готова скрести вечно. До тех пор, пока от дома не останется ничего, кроме деревянного каркаса и цементного фундамента, но даже тогда картину будет портить застарелая плесень ее воспоминаний.

Внезапная боль заставляет ее остановиться. Она прислоняется спиной к кухонной стойке и медленно сползает вниз, пока не касается холодного кафельного пола.

– Фелиситас? – зовет она.

– Иду!

Ангустиас слышит голос дочери. Перед ее глазами возникает аура Фелиситас. Теперь это кобальтово-синий цвет сосредоточенности, который обычно появляется над ее головой, когда она делает домашнюю работу по математике или читает детектив о преступлении, которое невозможно раскрыть.

– Что ты там делала?

– Что я делала в туалете? – поднимает брови Фелиситас.

– Ладно, неважно. – Ангустиас протягивает руку, чтобы дочь помогла ей встать. Ей надо есть больше клетчатки, думает она и добавляет пшеничные отруби в свой мысленный список продуктов.

– Мы закончили с кухней? – нетерпеливо спрашивает Фелиситас. Ее глаза загораются, когда Ангустиас отвечает, что да, но сразу тускнеют, когда она слышит, что пришло время прибраться в гостиной.

Ангустиас осторожно выходит в коридор. В своем нынешнем состоянии дом кажется таким же хрупким, каким когда-то было терпение ее матери. Здесь темно и тихо. Одно лишь движение, подозревает она, и окна разлетятся вдребезги, а стены обрушатся.

Это точно не ее дом. Здесь не звучит музыка, не слышно ни криков, ни плача. Из кухни не доносится запах разогретых остатков еды, а в гостиной не витает аромат благовоний. Это дом Ольвидо, и Ангустиас – незваная гостья, причем даже не любопытная.

Вытирая пыль со столиков, Ангустиас старается не задерживать внимание на фотографиях. Достаточно беглого взгляда – и вспоминается каждая деталь. На одном из снимков она видит себя со следами шоколадного торта на одежде, губах и щеках. Это был ее первый день рождения, и она осталась без присмотра всего на секунду дольше, чем следовало. Ее озорная улыбка намекает на то, что именно этого она и хотела. А вот выпускной в детском саду. Ангустиас не улыбается. У Ольвидо непривычно гордый вид, она крепко обнимает дочь обеими руками. Еще на одном снимке пятнадцатилетие [32] Ангустиас. Вечеринка проходила на заднем дворе. Гости сидели на пластиковых стульях и ели из бумажных тарелок, без всяких формальностей, и все же Ольвидо настояла, чтобы Ангустиас надела пышное розовое платье и диадему. Платье одолжила ее троюродная сестра Мартина. Диадема была куплена в магазине «все по доллару». Ольвидо и Ангустиас три дня ссорились из-за ее наряда. Спустя ровно год и пять месяцев они уже ссорились из-за беременности Ангустиас.

– По-моему, пора перейти к спальням, – говорит Фелиситас, бросая тряпку на журнальный столик. Над ней нависает бордовое облако, указывающее на то, что она расстроена.

– Не пора, – невозмутимо отвечает Ангустиас. – Ты здесь пятно пропустила.

– Не-ет, – ноет Фелиситас, – пойдем в спальни. Мы убрали все, кроме них. Ты же не можешь вечно их избегать.

– А как насчет ванной в коридоре и заднего двора? Разве ты не говорила что-то о стиральной машине? И ничего я не избегаю.

– Твоя спальня или бабушкина? У нас только два варианта.

– Фелиситас, я сказала «нет».

Фелиситас топает ногой и демонстративно скрещивает руки:

– А я сказала «да».

Ангустиас резко поворачивается к дочери:

– Повторяю, я сказала «нет».

В три быстрых шага Фелиситас выскакивает из гостиной. Она бежит по коридору, ее темные волосы развеваются за спиной, как флаг, оповещающий о начале войны.

– Фелиситас, нет! – кричит Ангустиас, но уже слишком поздно. Фелиситас добегает до спальни Ольвидо и врывается внутрь.

Ангустиас медленно направляется туда, стараясь не потревожить мать, которая сидит на краю кровати и улыбается так, словно терпеливо ждала ее возвращения последние десять лет. А вот она стоит у окна и спокойно читает Библию. Расчесывает волосы перед туалетным столиком. Складывает одежду на кровати. Здесь и ее аура с постоянно меняющимися цветами. Розовый, красный, желтый, всегда с примесью серого.

– Я читала, когда человек умирает, нужно показать в морге его свидетельство о рождении, – говорит Фелиситас. – Как думаешь, где оно лежит? В шкафу?

Пока Фелиситас роется среди жакетов и платьев, Ангустиас не может удержаться и начинает ходить по комнате. Повсюду следы Ольвидо. В расческе, лежащей у зеркала, четках, наброшенных на стеклянный подсвечник, в упавшей помаде, в пудре.

Но самой Ольвидо в комнате нет. Будь она тут, давно бы уже указала на миллион дел, которыми должна заняться Ангустиас. «У тебя есть план? Неужели ты не думала о моих похоронах? Ты даже не беспокоишься? Какая неожиданность!»

Ангустиас подходит к прикроватной тумбочке и выдвигает верхний ящик. Ее пальцы начинают шарить по его содержимому, то и дело натыкаясь на квитанции, записки, сломанные карандаши и высохшие ручки.

– Мама, а это что? – Фелиситас наклоняется к Ангустиас и берет сложенный лист кремового цвета, который Ангустиас отбросила в сторону. – Querida Angustias, tengo el presentimiento… [33]

Ангустиас выхватывает листок из рук дочери. «Прости», – бормочет она и молча читает про себя. Она не замечает, как Фелиситас выходит из комнаты. То, что она видит, полностью завладевает ею. Она не чувствует ничего, кроме гладкой бумаги в пальцах, и не слышит ничего, кроме последних слов Ольвидо.

Глава 11

Жизненный опыт Фелиситас подсказывает, что от писем не следует ждать ничего хорошего. Например, письма от домовладельцев или официальные уведомления от всяких учреждений предвещают проблемы. Я повышаю арендную плату! Письма от учителей влекут за собой расходы. Будьте добры, передайте с Фелиситас кексы для нашего праздника в честь окончания учебного года. Без орехов и лактозы, пожалуйста. Отсутствие писем в День святого Валентина говорит о том, что у нее нет друзей, а отсутствие писем в день рождения подчеркивает, насколько мала ее семья. Письма, как и сама Ольвидо, раздражают, так что Фелиситас не стоит удивляться, что письмо, написанное Ольвидо, может вывести из себя даже всегда довольную Ангустиас.