Моя мать прокляла мое имя - Сальгадо Рейес Анамели

Но ей предстоит удивиться. Все, что касается Ольвидо, абсолютно ново для Фелиситас, и бабушка не перестает поражать.

– ¡Niña! [34] – вздрагивает Ольвидо, когда Фелиситас брызгает водой, целясь ей в лицо. – Что-то не так, – говорит она, вытирая то место, куда должны были бы попасть капли. – Она выбросила письмо.

Фелиситас не слышит последней фразы. Она уже бежит в спальню Ольвидо.

– Мама, что случилось? – спрашивает она, подходя к матери, которая сидит около тумбочки, но письма в ее руках уже нет.

– Сюда, – зовет Ольвидо из угла комнаты.

Достав письмо из мусорной корзины, Фелиситас делает вид, что бегло прочитывает его, и бросает обратно. Представь, что тебе приходится перечитывать его миллион раз, хочет сказать она, но решает промолчать, как и накануне вечером.

Она писала этот текст быстро – правда, ее без конца прерывала Ольвидо.

– Cieló [35] пишется не так. В последнем слове знак ударения ставится над «о». Я бы никогда так не ошиблась.

Фелиситас прикусила язык. Молчание увеличивало вероятность, что Ольвидо последует ее примеру.

– Разве твоя мама не учила тебя всегда ставить точки над «i»?

Фелиситас сжала зубы сильнее. Еще одно замечание – и она прокусит язык до крови.

– Тебе не кажется смешной моя шутка? А ты уверена, что ты дочь своей матери?

Фелиситас продолжала сжимать зубы, пытаясь хоть так сдержать свой гнев.

Когда Ольвидо наконец произнесла: «Ладно, думаю, на этом остановимся», Фелиситас почувствовала металлический привкус во рту. Она вытерла слезы, застилавшие глаза, но Ольвидо этого не заметила. Ее больше волновал пропущенный значок ударения в слове México.

Четыре раза. Она упомянула Мексику четыре раза. Бога – три.

«Мексика» – четыре раза, «Бог» – три, Фелиситас – ноль.

– Мы должны отвезти бабушкино тело в Мексику, – говорит Фелиситас.

Ангустиас поворачивается к ней в недоумении:

– Зачем?

– Затем, что она этого хотела.

И только так Фелиситас сможет от нее избавиться.

– И что? Она умерла. Неважно, где будет ее тело.

– Как ты можешь такое говорить? – изумляется Ольвидо. – Как она может так говорить? Фелиситас, ну-ка спроси ее.

– Все уже распланировано, – тотчас говорит Ангустиас. – Похороны состоятся в воскресенье. Самара поможет оповестить ее друзей, она же знает всех друзей твоей бабушки. Я завтра позвоню ее родственникам. Похороны пройдут, и мы уедем, это не обсуждается.

– Нет, – протестует Фелиситас. – Мы должны отвезти ее тело в Мексику. И это не обсуждается.

Ангустиас прижимает кончики пальцев к вискам:

– Почему?

– Потому… потому что я хочу отнестись к ней с почтением, – лукавит Фелиситас. – Почитай отца своего и мать свою. Разве не так сказано в Библии? Не почитать своих родителей – это son cosas del diablo.

Собственно, она тоже una cosa del diablo. Не будь она так озабочена тем, чтобы скрыть свои эмоции и остаться вежливой, она бы призналась, что с каждым предложением, которое диктовала ей Ольвидо, что-то вскипало в ее сердце. Что-то жгучее, липкое и ужасное. Это были гнев, разочарование и стыд. «Скажи именно то, что ты хотела бы сказать, – велела она своей бабушке. – Слово в слово. Это твой последний шанс».

Ольвидо останется навсегда. А Фелиситас – ничто. Для ее бабушки она не существует.

– Когда ты успела прочитать Библию? – удивляется Ангустиас.

– Мы должны отвезти ее тело в Мексику, – с отчаянием повторяет Фелиситас.

– Я понятия не имею, как перевезти тело в другую страну, – говорит Ангустиас, качая головой, словно может вытряхнуть ответ, как монетку из копилки. – Какие документы нужно заполнить? С кем поговорить, чтобы получить место на кладбище?

– ¡Ay, excusas! [36] – восклицает Ольвидо, потирая виски кончиками пальцев.

– Можем погуглить, – предлагает Фелиситас.

– У нас закончился трафик, пока мы сюда добирались. А твоя бабушка не пользуется… не пользовалась интернетом.

– Мы пойдем к тете Самаре. У нее точно есть Wi-Fi.

Ангустиас так долго сидит с закрытыми глазами, что Фелиситас принимает это за знак, что тема закрыта, но в конце концов мама поднимается.

– Хорошо, – говорит она со вздохом. – Но не очень-то надейся на…

Ее прерывает звонок в дверь. Даже мироздание в курсе, что нет необходимости предупреждать Фелиситас о том, чтобы она не обнадеживалась. Это такое же редкое явление, как способность видеть призраков.

– Может быть, это тетя Самара. – Фелиситас выбегает, стремясь поскорее покинуть душную, переполненную комнату.

– Здравствуй! – приветствует ее высокая крупная женщина. – Я Талия. – Кудри гостьи вздрагивают при каждом слоге, словно в ее теле столько энергии, что оно должно находиться в постоянном движении, чтобы высвобождать ее. – А ты Фелиситас, верно? (Фелиситас кивает.) Замечательно!

Фелиситас пожимает плечами:

– Нормально.

– А ты, вероятно, Ангустиас?

– Да.

Фелиситас слышит голос матери, но не оборачивается. Она слишком занята осмотром джинсового комбинезона Талии. Он весь в брызгах краски, от лямок до штанин. Некоторые пятна обведены маркером, создавая причудливую смесь форм. Цветы. Сердечки. Кошечки и собачки.

– Меня зовут Талия, – повторяет женщина, роясь в огромной холщовой сумке. – Я подруга Ольвидо… была. Я очень сочувствую вашей утрате. – Она виновато улыбается и достает две маленькие миски из фольги. – Я принесла вам курицу с пармезаном и запеканку из фасоли. Ольвидо говорила, что американцы обожают все запекать и что она не разделяет их пристрастий, но, между нами, это было до того, как она попробовала мою фасоль.

– Это правда, – подтверждает Ольвидо, появляясь за спиной подруги. – Будьте вежливыми. Впустите ее.

– Может быть, зайдете? – предлагает Ангустиас, прежде чем Фелиситас успевает что-либо сказать. – Кажется, у нас есть кое-что для вас. – Ангустиас спешит на кухню и роется в холодильнике. – Вот. «Талия», правильно?

– Да, это я. Ох! – восклицает Талия, когда Ангустиас передает ей пластиковый контейнер, подписанный ее именем. – Поверить невозможно… Я… – Ее всхлипы перерастают в рыдания. – Я…