Винляндия - Пинчон Томас Рагглз

Наутро, полное болотных птиц, сигаретного дыма и телевизионного аудио, по двум песчаным колеям подъездной дороги прикатил Официальный Фургон «Билли Блёва и Рвотонов», со скрупулезной крышесносной киберубойной графикой по всей наружности и кольцом приваренных друг к другу миниатюрных железных черепов вместо баранки, за которой сидел Исайя Два-Четыре. За пузырями синеватых окон расцветали другие лица, потусклей. У Зойда не было отчетливого понятия, во что именно пускается Прерия, ему было беспомощно, он даже не знал, не пропустил ли чего-то вчера ночью, и она уезжает от него навсегда. Связь договорились держать через Сашу Вратс, бывшую Зойдову тещу, жившую в Л.-А.

– К дяде на поруки не загреми, старый торчила, – сказала Прерия.

– Ноги лишний раз не раздвигай, – ответил он, – фифа малолетняя.

Кто-то сунул кассету «Фашистского Носкаина», 300 ватт звукового апокалипсиса, в фургонную магнитолу, Исайя галантно передал Прерию в жутчайшее фуксиево-оббитое нутро своего колесного притона для оргий, где она тут же стала неразличима среди несчитываемого узора «Рвотонов» и их подружек, и быстро, дугою неожиданно изящной, они все вывернули наружу, набрали оборотов, врубились и, как машина времени, стартующая в будущее, для Зойда навсегда слишком преждевременно, громом покатили прочь по тощей, тучесплюснутой полосе.

=♦=♦=♦=

Но перед самым отъездом Зойд сунул Прерии странную японскую деловую карточку, или, как ее кое-кто назвал бы, амулет, который, как водится, подозрительная ко всему, что может означать дела, не оконченные еще со стародавних хиппейских времен, девочка поначалу и в руки-то брала с большой неохотой. Зойду визитка досталась много лет назад, в обмен на услугу. В ту пору он лабал на хавайских круизах в «Авиалиниях Кахуна» [59], вне расписаний летавших с Восточно-Имперского терминала «ЛАКСа», а на халтуру эту наткнулся в бурные последние дни своего брака, совершая еще одну отчаянную попытку, на сей раз транстихоокеанскую, спасти отношения, как он это рассматривал, либо, как это рассматривала она, снова и снова нарушать ее частную жизнь, красноглазя в Хонолулу чартером на воздушном судне неведомой марки, кое было не только флагманом, но и всем воздушным флотом страны, о которой до сего времени он и слыхом не слыхивал. Если Френези и полуждала его, то не в том состоянии, в каком он прибывал, мучимый безудержным зудом – увидеть, как она проводит свои вечера.

– Я-то, мне нормально, – репетируя перед испятнанным и треснутым зеркалом самолетной уборной, шепча под гул турбин и скрип конструкций, – просто за тебя волнуюсь, Френези, – стоя там во множестве миль над великим океаном и корча самому себе рожи.

Поначалу-то мысль казалась офигенной, отличный передых для них обоих, в критический момент. Саша тоже там была, провожала ее на рейс, с Зойдом они передавали полусонную Прерию туда и сюда, с рук на руки, будто репетиция грядущих договоренностей. То был редкий миг сотрудничества между свойственниками, в их взаимном неудобстве, Саша никогда толком не понимала про Зойда, вместо чего довольствовалась рефлекторным покачиванием головы, когда б ни встретились, со смущенным смешком, похоже означавшим: «Ты настолько не пара моей дочери, что и сам бы давно понял, и забавлять тебя это должно так же, как и меня, – мы же взрослые люди, чего б нам и не хихикнуть, правда же, Зойд». Но выпало им оказаться, как ни поразительно, по одну сторону закона в конечном итоге, что означало никаких опекунских баталий никогда, ибо они оба со временем поняли: ни один судья не станет тратить время на решение, у кого задок позорней, – если выбор между пожизненно красной бабушкой и папой-дуремаром, Прерия окажется под опекой суда, а не вопрос, что этого они допустить никак не могли. Нравится или нет, они будут вынуждены, придется, хотя бы время от времени, свои жизни координировать друг с другом.

– Прям чувствую себя мужем Милдред Пирс, этим Бертом [60], – вот как Зойд описал свои внутренние ощущения Френези, наконец засекши ее в гигантском отеле «Темный океан», высящейся двугранной стене из 2048 номеров с идентичными ланаями, торчащими прямо в синь, и все лицом к Пацифике [61]. Далеко внизу крохотные фигурки оседлывали завиток крохотного прибоя, загорали на пляже, бесились в крохотных ярчайше-аквамариновых бассейнах, вправленных в тропические рощи темной зелени.

С любого расстояния наблюдатель заметил бы, там и сям по огромному гнутому фасаду, публику на своих ланаях – она проветривалась на ветерке, поедала банкеты, подаваемые в номера, курила местный каннабис, еблась полуприлюдно.

– Ценю сравнение, Зойд, хотя, как видишь, я одна, да – вполне себе одна, не то чтоб симпатичных парней вокруг не было…

– Я не про съемных, иначе у нас бы этот мелкий междусобойчик давно случился.

– О? И когда ж точно?

– А, не стоит.

– Минуточку, ты сюда врываешься…

– Ну да, и билет сам себе купил, – чуть не добавив: «Не мамочка моя за него платила», – но, видя, что на это она и рассчитывает, он пропустил волну неоседланной.

На деле же он вот что сделал – вписался к ней прямо за стенку, так что они стояли на соседних ланаях в сотнях футов над уровнем моря и вели эту взрослую дискуссию, у каждого в руках по банке пива, Френези в бикини, а Зойд в старых трусах – если б не смертоносная высота, год мог бы оказаться и позапрошлым, еще в Гордита-Пляже. Где-то над ними другая парочка орала друг на друга, бесконтрольно. Голоса их, попеременно акцентируя, помогали Зойду и Френези калибровать их собственные, хоть и не обменяться им самодовольными взглядами, означавшими бы: «По крайней мере, у нас не все так плохо», – они-то не опускались до такого.

Зойд не мог не задаться вопросом, едва ль не вслух, где может сейчас быть Бирк Вонд, ее харизматичный федеральный дружочек. Прячется под кроватью у нее в номере, хавает лучики на пляже Вайкики? Зойду не хотелось разочаровываться. Именно неведение касаемо местонахождения федерального обвинителя США Вонда, в итоге, некое обратное присутствие его помогло Зойду перебраться через Тихий океан в самолете, чья годность к полетам становилась лишь, в памяти, все более сомнительной.

Саша тоже пользы не принесла.

– Ты меня в это не втягивай. Не собираюсь я гнать шары на собственную дочь, ведь так? Если б и вообще что-то знала, а нет такого, – с чего бы ей мне докладывать?

– Ну – вы ж ее мама.

– В точку.

– Тогда ладно, а как насчет Бирка Вонда, которого мы оба знаем как облупленного, что именно он за подвид преступного фашиста, вы таких завалить честно пытались всю жизнь – вы что ж, намерены терпеть такого типа? Я просто спрашиваю, – скакнув на мошеннический тон понежней, – вы с ним разве никогда не встречались? Лицом к лицу?

Саша распознала мольбу, уже близившуюся к нытью, а потому была на стреме. Этот бедный олух слишком легко бы мог удовольствоваться любой наименьшей тенью боли, казалось, ему хочется выстрадать все болезненные подробности до единой. Тупица. Зачем так время тратит? Вроде не юнец, видал уже такое, но кто знает, может, он тут девица, и это его первый рейс по зеленым морям ревности. Могла б его и в лоб спросить, но ее обязанность в эти дни, похоже, просто держать язык за зубами, оттачивать его для пущей готовности, но из ножен молчания не извлекать. Раздражает вдвойне, потому что на свою дочь злилась она как черт. Шашни Френези с Бирком, политически, сами по себе отвратительны, но она ж еще и о деле снова забыла, поэтому Саша сердилась, как это бывало не раз, на привычку Френези, развившуюся у той в жизни довольно рано, то и дело нырять под каждую ситуацию, которой обязанности требовали держаться, и ее исправлять. Насколько Саша могла разобрать, эта тяга делать ноги за годы отнюдь не потускнела, и последней жертвой ее был Зойд.