Ученица мертвеца (СИ) - Федорова Любовь Борисовна

Всего-то проскочить вперед, пока лог с тенями закончится. Белка устала. Не рассчитала силы. По снегу, даже если наст держит птичий Белкин вес, идти все равно сложно.

Или вернуться назад. Пройти по собственным следам, по которым где-то, не так уж далеко от лога, шагает, тяжело проваливаясь в снег, инспектор. Попасть под горячую руку. Под не ей адресованный гнев. Ввергнуть себя снова в дурацкую ситуацию, которую не она создала, которой не она управляет, и которая пес знает, из чего вытекла и во что превратится. Зло или обида, говорили они. Кто-то на кого-то за что-то обиделся или накопил злобы, и вот это все натворил. Если бы Белка вызывала сейчас своих живоволков, на свою обиду, ее стая состояла бы из сотни зубастых голов. Обидней всего почему-то было не за себя даже, не за Хрода, а за тетерева. Зачем его-то порвали?

Наверное, от бессердечия это все. Жалеть дохлую птицу глупо. Жалеть нужно людей, так и учитель говорит. Просто никогда не ждать благодарности, потому что ее не будет.

Тот же Хрод Белке ничего плохого не сделал. По крайней мере, видимого, очевидного плохого. Просто он заметил ее впервые только в тот день, когда пришли живоволки. А до этого жил так, словно никакой Белки не существует.

Ну, сходила Белка в избушку. Все как будто в порядке. Было плохо, нервно, трудно, стало намного спокойнее. Но школа — значимая часть жизни общины. Туда ходят не только младшие, но, изредка, и старшие. Всем нужно познавать новое, всем требуются уточнения границ доброго, злого, правильного и ложного. А Белка как была для школы невидимкой, так и осталась. Зависело это от Хрода. Скажи он слово, к ней повернулись бы не в те моменты, когда на грани жизнь и смерть, свалилось и придавило горе, а просто, по-человечески. В быту, в общении, в радости. Но Хрод ничего никому не сказал.

Так что пожалеть деревенского словесника не получалось. История эта с колдуном, ученической клятвой и Хродовым обетом — дать из деревни ученика — была Белке к пользе. Учитель ей нравился, учиться было здорово. Не нравилась сытая ухмылка Хрода, который ничего более не должен, и его вечный взгляд мимо или сквозь нее. Не нравилось, что школьники кричали ей тогда «беги к мертвому колдуну, может, он тебя примет!»

Если сложить одно с другим, получалось, что Белку выводили на лесную избушку исподволь, чужими усилиями. Хрод велел — мальчишки издевались. Специально вложенными им в головы словами, а уж действий — тумаков, плевков, снега за шиворот — они прибавляли от себя. Может, и в обучение в деревенскую школу ее не брали не оттого, что Клара Водяничка никчемная разбойничья дочь, а оттого, что колдуну назначена хоть какая-то жертва,. Та, которую не жалко. Белку вынудили, Белка побежала. Но ведь хорошо все устроилось? Хорошо. Никто настолько удачной попытки — что деревня еще и знахарку получит — не ожидал, даже сам Хрод. И, уж подавно, изумились возвращению ее вечные обидчики. Думали, сгинет в лесной избушке, провалится в колдовской подпол и не выйдет назад. Или кровь из нее там выпьют, как принято у живодушных — оставшихся костями и душой, с вечной неутолимой жаждой.

А Белка вернулась с подарками. В первый же день своего ученичества притащила домой тетради, писчие принадлежности, цветные карандаши и красивейший букварь, весь в картинках — ничего похожего никогда не было в деревенской школе. То-то к ней случилась зависть. Чего стоило выудить эти подарки со ступеней колдовского подвала Белке, поначалу боявшейся спускаться, никто не знал, но оттого она только сильнее гордилась.

И что теперь? Сдаваться? Поворачивать инспектору в растопыренные лапы? Его уже слышно, он что-то вслед Белке хрипит.

Ноги подсказывали: беги! Разум говорил: Белка — дура. Лихая тебя понесла скрываться, пока тебе толком ничего не сказали. Тон ей, видишь ли, не понравился. И взгляд. И желание всеми командовать. Инспектор — лидер. После смерти местного словесника, пока не назначен новый, — он старший. И, как всякий старший, считает, что ведет себя принципиально и верно.

А Белка подчиняться не привыкла. Не приучили ее. Сразу и видно — выросла в стороне от общины, не знает, что такое коллектив и общая ответственность за общую же судьбу, за развитие деревни.

Нельзя так, Белка. Инспектор не деревенские подпаски. Пройдет по твоему следу до самой избушки и в подвал спустится. От учителя там только голос. Ну, или банку с заспиртованными кишками в воздух поднять, да по голове стукнуть — это учитель еще как-то может. Как ты будешь защищаться, Клара Водяничка, если этот начальственный мордоворот сграбастает тебя за шиворот и поволочет куда ему надо? Тут даже не деревня, бабы с матюгами не вступятся, ор не поднимут, не пристыдят, не отобьют со словами «плохонькая, но наша». Единственная защита — окошки в избе мелкие, инспектор не пролезет, а на двери нутряной засов.

Так что начала — не пяться. Так и учитель говорит. Ты уже побежала, Белка. Ты уже пробежала две трети дороги. Правильно, неправильно, твой путь лежит вперед. Не уйдешь от погони, так хоть учителя позовешь на помощь, он объяснит, что ты ни причем с этими упырями.

И, заслышав шум за спиной и очередное: «Бешеная, стой! Да подожди ты!» — Белка бросилась в кустарник.

У коринки, июньской ягоды, частые и прямые, как хлыст, стволы. Растет она кучно, густо, ломается с трудом. У оврага на солнечном месте ее насеяли птицы. Одно счастье — по остаткам зимы стоит она лысая, а дорожка промеж этих кущ протоптана четко, даже под снегом понятно, где пролегает. Белка тут еще и натоптала колею с почтовый тракт, и кабаны ей помогали. Поэтому треск и возгласы за спиной, отличные от обычной погони, сразу показались неправильными.

Инспектор выкрикнул что-то очень громкое и совершенно непонятное. Какое-то монахово пространство, потом запечатление. Чего, неясно, кажется, импетуса. Слова были полузнакомые, но ни значения, ни правил сочетания между собой Белка не знала, соответственно, использовать такие не могла. Но это точно были рабочие слова. Они не просто так. И, поскольку на себе действие словарной силы она не почувствовала, получалось, что словами останавливали не ее.

Белка зацепилась ботинком за настовую корку в глубоком кабаньем следу и упала на четвереньки, рассадив правый кулак. Инспектор выкрикнул какую-то аккумуляцию и закашлялся — слишком долго до этого орал, чтоб Белка вернулась.

Она постояла на четвереньках, разглядывая в двух шагах от себя пласт тени, уходящий за снежный гребень. Поднялась, отряхнулась, повернулась, и, не торопясь, пошла к инспектору.

Глава 10

* * *

Зверь стоял полностью на свету, уцепившись за ледяную корку когтями. Длинными, серповидными, совсем не волчьими. Да и сам он волком не был. Большой, длиннолапый, нескладный. Лежалая шкура сползала с него клочьями, дымилась от солнечного света и была грязно-белой с заметным черным пятном на боку. Звуки, которые зверь издавал, клацая оскаленной пастью, походили на дребезжащее рычание. Белка едва не поколебалась в своей решительности, чуть не уронила весь приготовленный запас слов, который несла с собой, чтобы применить на живодушном. Не волк вышел поперек дороги, а деревенский пес Жулик, известный своей страстью давить кур, когда срывался с привязи. Он пропал года два назад после очередного захода в соседский курятник.

Белка сначала испугалась. Потом воспряла. Потом огорчилась. Потом все поняла. Знала, что делать. Вместо чего-нибудь рабочего, вроде «непропорциональный» или «импрегнация инсектицидом», она крикнула:

— Жулик! Сволочь! Моего тетерева зачем съел? Чем он мешал тебе, паскуде? А ну домой! Быстро! В будку!

Наклонилась, подняла кусок ледяной корки, замахнулась на живодушного — Жулик, здоровенная дворняга, мог отбиться от пары волков, но до визга боялся, когда в него мальчишки кидались палками или камнями. Так его запугали со щенячьего возраста.

И мертвый Жулик попятился, поджал облезлый хвост с костяным сухим кончиком, затрясся и с тонким скрипом канул обратно в овраг.