Тайная помощница для ректора-орка (СИ) - Демидова Татьяна

А потом, когда я без единой подсказки настраиваю синтезатор на нужную частоту, он произносит негромко:

— Умница, Кьяра. О такой помощнице не мог и бы мечтать.

Эти слова разливаются по всему моему телу непередаваемо приятным теплом.

Переведя дыхание, я сдержанно отвечаю:

— Спасибо, ректор.

И в этот момент что-то внутри меня даёт сбой.

От его сдержанной похвалы во мне будто натянутая струна лопается.

Весь этот долгий день с публичным унижением, напряжённой уборкой, невыносимой близости с ним, пока мы шли в полумраке тоннеля и работали сейчас…

Да и то, что было раньше… Всё разом накатывает. Всё. Сразу.

Всё, что я сдерживала в себе весь этот долгий день накатывает, накатывает…

Ректор протягивает руку за следующей колбой.

— Подай...

Но вместо того, чтобы передать колбу ректору, я… ставлю её на стол, боясь уронить из-за внезапно задрожавших рук.

Понимаю же: процесс ведь идет, время поджимает, нужно срочно продолжать, испортится же всё.

Но ничего больше не могу с собой сделать. Мои руки трясутся так сильно, что я просто грохну на пол, если хоть что-нибудь возьму.

Всё расплывается перед глазами.

На щеках пощипывает, и понимаю, что плачу. Слезы текут ручьем, тихо, неудержимо, и я ничего не могу с этим поделать.

— Я... простите... — выдыхаю я.

Ненавижу себя за эту слабость, за эти предательские слезы именно сейчас, когда он наконец-то начал мне доверять.

Я отворачиваюсь, скрестив руки на груди в тщетной попытке сдержать дрожь. Плечи предательски вздрагивают.

Как же это всё некстати… Как невовремя я…

Съёживаюсь, ожидая его гнева, раздражения, ледяного выговора.

Но вместо этого слышу лишь тихий щелчок отключения основного аппарата. Затем его шаги. Медленные. Приближающиеся.

Глава 21. Признание

Дорхар ни слова не говоря, просто подходит сзади и обнимает меня.

Его большие, сильные руки скрещиваются у меня на груди, прижимая мою спину к его твердому торсу.

Я замираю, изо всех сил стараясь сдержать постыдные рыдания.

Вся лаборатория вокруг — сияющие приборы, сложные механизмы, драгоценные реактивы — плывет перед глазами из-за слёз, которые мне никак не удержать.

— Тихо, — его голос звучит прямо у уха, низкий и спокойный. — Все в порядке.

Я прерывисто вздыхаю, и ректор легко поднимает меня на руки, как тогда в купальне.

Его ладони обхватывают меня так уверенно, так бережно, что мое тело на мгновение расслабляется, забыв о дрожи.

Он садится в массивное кожаное кресло в углу лаборатории, усаживая меня к себе на колени. Его объятия большие, надежные, окутывающие меня, укрывающие от всего мира.

В его руках я чувствую себя такой защищенной… Именно это становится последней каплей.

Рыдания вырываются наружу, сотрясая все мое тело. Я цепляюсь пальцами в ткань его камзола, пряча лицо у него на груди, и плачу…

Плачу громко, навзрыд, от унижения, от усталости, от этой невыносимой смеси стыда и желания. Пытаюсь сдержаться, но это просто невозможно, слезы текут рекой, горячие и соленые, оставляя влажные пятна на его одежде.

Он не пытается меня останавливать. Просто держит, одной рукой прижимая к себе, а другой гладя мои волосы, спутанные после долгого дня.

И ещё… что-то неразборчиво шепчет. Не могу распознать слова, воспринимаю как просто утешающие звуки, глубокий рокот в его груди, который я чувствую щекой.

С лабораторного стола вдруг раздаётся громкое шипение.

Вздрагиваю и оглядываюсь.

Пена из перегретой колбы валит через край, капая на идеально чистый пол и оставляя едкие пятна. Драгоценный состав, над которым мы работали, булькая, стекает вниз.

Эксперимент безнадежно испорчен, хотя, если прямо сейчас…

— Ингредиенты... — всхлипываю я, пытаясь вырваться, — Портятся... Я сейчас...

— Нам плевать, — твердо произносит ректор, не ослабляя хватку. — Сделаем новый. Сотню новых, если понадобится.

Эти слова, сказанные так просто и уверенно, ломают последние преграды.

Сотню новых?..

На меня накатывает осознание его слов: ему плевать на драгоценные компоненты, на потраченное время. Ему важно то, что происходит со мной.

И я сдаюсь. Полностью. Рыдания становятся глубже, отчаяннее. Это уже не слезы сегодняшнего унижения, а что-то старое, накопленное за годы.

— Папа... — вырывается у меня сквозь рыдания, голос срывается на шепот. — Он тогда пришел... и просто сел... а мама плакала... а я ничего не могла сделать... Этот контракт... я так боялась... все эти годы... работала, старалась... чтобы нас не раздавили...

Я говорю бессвязно, выплескивая наружу годы страха, отчаяния, работы наизнос.

Все, что копилось во мне с того самого вечера, когда отец вернулся из главного офиса Веритека с пустым взглядом. Я плачу о его усталом лице, о молчаливых слезах матери, о своем собственном страхе, что мы никогда не выберемся из этой долговой ямы.

Он не перебивает. Просто слушает, удерживая меня в своих больших, невыразимо бережных объятиях, пока буря не начинает стихать. Пока рыдания не сменяются тихими всхлипываниями, а потом и вовсе не затихают, оставляя после себя лишь дрожь и чувство полнейшей опустошенности.

Я лежу у него на груди, прижавшись щекой к ткани его камзола, слушая ровный, уверенный стук его сердца.

И в этой тишине, пахнущей гарью и испорченными реактивами, больше покоя, чем я чувствовала за последние три года.

Когда я наконец затихаю, истощенная, Дорхар не торопит события.

Сначала его пальцы осторожно разжимают мои, все еще вцепившиеся в его камзол. Затем он мягко, осторожно, поднимает мой подбородок, заставляя посмотреть на него.

Мои глаза наверняка красные и опухшие, да и лицо испачкано слезами.

Но его золотистый взгляд, серьезный и глубокий, — без тени раздражения или осуждения.

В его глазах я читаю понимание. И что-то еще, чего я не могу определить.

— Прости, — тихо говорит он, и его голос, обычно такой властный, теперь звучит приглушенно и... искренне. — Я недооценил, как тебе тяжело. Ты кажешься такой... несгибаемой. Держишь удар за ударом, будто тебе все нипочем. Я видел только твою силу. Но не видел цены, которую ты за нее платишь. Прости.

Я смотрю на него в полном, абсолютном шоке, не в силах вымолвить ни слова.

Ректор Ирд. Грозный, могущественный, непреклонный Дорхар Ирд, перед которым трепещет вся академия… извиняется?!

Он в самом деле просит прощения у меня…

Не просто констатирует факт, он признает свою ошибку. Он видит не просто студентку, допустившую оплошность, а человека. Не стал отчитывать за мои слёзы, за испорченные явно очень дорогие ингредиенты. Он заглянул за мою защитную стену и увидел ту боль, что я так тщательно скрывала.

И тогда, пока мой разум все еще пытается осознать произошедшее, он наклоняется и целует меня.

Его губы касаются моих с невероятной нежностью, легко-легко, словно опасаясь причинить новую боль.

Глава 22. Близость

Его поцелуй начинается нежно, но уже через мгновение я чувствую его властную уверенность. Его губы мягко, но настойчиво раздвигают мои, и я растворяюсь в этом ощущении.

Ректор вкушает это мгновение неторопливо, его язык скользит внутрь, и каждое его точное и опытное движение заставляет мое тело вспыхивать восторгом.

Я забываю о слезах, обо всем. Сдерживаемое желание вспыхивает огнём. Мои руки сами тянутся к нему, обнимают его широкие плечи. Я прижимаюсь ближе, отвечая на поцелуй с такой же жаждой.

Его большие ладони скользят по моей спине, расплетая завязки моего рабочего халата.

Ткань мягко соскальзывает с моих плеч. Его пальцы обжигают кожу, и я сама тянусь к застежкам его камзола, дрожащими пальцами пытаясь освободить его от одежды.

Мне нужна его кожа под ладонями, мне жизненно необходимо чувствовать его всего.

Внезапно с лабораторного стола раздается резкий хлопок, и стекло звенит, разбиваясь о пол. Я вздрагиваю, инстинктивно пытаюсь вырваться, обернуться на источник звука.