Моя мать прокляла мое имя - Сальгадо Рейес Анамели

Ангустиас купила кофе и не сказала дочери ни слова. Она не слишком обеспокоилась. Ольвидо приучила ее к кофе довольно рано, и, по мнению Ангустиас, ей это нисколько не повредило. Она знала, что ее осведомленность о секрете Фелиситас когда-нибудь пригодится, и так оно и случилось.

Наутро Ангустиас просыпается в гостиной Ольвидо от сигнала будильника в 6:30 и выключает телефон, пока он не разбудил Фелиситас. Потихоньку встает, надевает лифчик, обувается и приносит из кухни две кружки. Идет к соседскому дому и звонит в дверь. Как и ожидалось, когда перед ней появляется Самара, над ее головой висит ярко-розовое облако. Она уверяет, что уже давно встала.

– Входите. Входите. Я рада, что вы пришли. Нам нужно кое-что обсудить.

– Сколько у меня времени? – интересуется Ангустиас, когда Самара спрашивает, обдумывала ли она похороны. – Ой, вы тоже добавляете корицу в молотый кофе?

– Это я ее научила, – хвастается донья Сараи, мать Самары, сидящая за обеденным столом. Аура ее окрашена арбузно-розовым цветом гордости.

– Не больше недели, – говорит Самара, наливая воду в кофеварку. – Но похоронное бюро берет плату за каждый день. (Глаза Ангустиас округляются.) Не волнуйтесь! – успокаивает ее Самара. – Мы можем помочь с расходами. И я уверена, что другие тоже захотят поучаствовать.

Донья Сараи кивает в знак согласия.

– Другие? – недоумевает Ангустиас, переводя взгляд с одной женщины на другую.

– Ну да, другие жители нашего городка.

Ангустиас барабанит пальцами в такт капающему кофе. Хотя кофеварка Самары выглядит так, будто позаимствована из дорогого кафе, работает она чрезвычайно медленно.

– Простите, – в конце концов произносит Ангустиас, – но с какой стати местные жители захотят оплачивать похороны моей мамы? – Она понимает, что вопрос звучит грубо, но в такую рань у нее нет сил подбирать слова.

– Ну как же, – говорит Самара, будто ответ очевиден, – мы ведь любили ее.

Ангустиас настороженно смотрит на Самару:

– Но… почему?

Ольвидо была не из тех, кто дружит с соседями. Единственной соседкой, с которой у нее сложились хорошие отношения, была донья Тельма, да и то дружба с ней завязалась случайно.

В тот год, когда Ангустиас исполнилось семь, сын доньи Тельмы однажды утром случайно забросил футбольный мяч через их забор, сломав одно из горшочных растений. Это была молодая гардения, которую Ольвидо собиралась пересадить в открытый грунт. Вернувшись с работы, она обнаружила то, что осталось от растения. Восстанавливать там было уже нечего. Держа в руке драгоценные останки, она отправилась к донье Тельме и стучала в дверь до тех пор, пока соседка не открыла.

– Вам стоит отдать сына на футбол, – посоветовала Ольвидо перед уходом. – У него сильный удар, но ужасная меткость.

– Это будет получше, чем хорошая меткость при слабом ударе, вам не кажется? – усмехнулась донья Тельма.

Ольвидо нахмурилась:

– Нет, не кажется.

Чтобы возместить ущерб, донья Тельма согласилась присмотреть за Ангустиас в ближайшую субботу, пока Ольвидо будет на работе. Через несколько дней незадачливый футболист сломал еще одно растение, и донья Тельма снова присматривала за Ангустиас в субботу, потом в субботу через неделю, потом через две недели, и так до тех пор, пока у Ольвидо не осталось ни одного горшочного растения. К тому времени донья Тельма уже настолько привыкла к Ангустиас, что продолжала присматривать за ней без всяких просьб, а Ангустиас смирилась с тем, что под бдительным оком доньи Тельмы ей придется забыть про свои обычные развлечения – например, про украшение почтового ящика блестящими наклейками, которые она стащила у Хилари Гуэрры на уроке словесности, или ловлю бездомных кошек, с которыми можно поиграть, как с куклами.

Несмотря на некоторые ограничения, Ангустиас нравилось, когда донья Тельма за ней присматривала. Ей было приятно осознавать, что если она упадет и разобьет коленки или случайно подожжет дом, кто-то придет на помощь. А главное, у нее был рядом взрослый, который мог подтвердить, что Ангустиас вовсе не хотела причинять никаких неприятностей. Раньше, когда Ольвидо оставляла ее одну, на Ангустиас сваливалось слишком много ответственности. Она не могла обедать конфетами, потому что Ольвидо проверяла, исчезла ли из холодильника оставленная для нее еда и не попала ли она при этом в мусорное ведро. Она не могла залезть во дворе на дерево, потому что если бы она там застряла, то вернувшаяся домой Ольвидо обнаружила бы, что Ангустиас весь день играла, вместо того чтобы делать уроки или убирать. Донья Тельма тоже не разрешала ей обедать конфетами или играть весь день на улице, но, по крайней мере, если она не слушалась, могла приготовить ей чай, чтобы вылечить болевший после сладкого живот, или помочь ей и снять с дерева до прихода Ольвидо.

Позже тем летом сын доньи Тельмы признался Ангустиас, что специально разбивал цветочные горшки, чтобы она оставалась у них на выходных. Это показалось ей милым, но когда он наклонился, чтобы чмокнуть ее в губы, она съездила ему по физиономии из чувства преданности матери и ее любимым растениям. В результате она сломала ему нос.

К тому моменту даже больничный счет уже не мог разрушить дружбу доньи Тельмы и Ольвидо. Они успели сблизиться, ведь когда после работы Ольвидо шла забирать Ангустиас, донья Тельма предлагала ей какой-нибудь прохладительный напиток, а Ольвидо, в свою очередь, угощала ее остатками еды из закусочной. Женщины сидели на веранде весь вечер, пока закат не превращался в усыпанное звездами небо. Опьяненные смехом и дешевым пивом, они забывали о том, что надо пораньше лечь спать и что завтра их ждут новые заботы и хлопоты.

Ольвидо рассказывала донье Тельме невероятные истории о придирчивых, заносчивых посетителях, а донья Тельма делилась с ней сплетнями о соседях. Ольвидо жаловалась на своего бывшего мужа, а донья Тельма призналась, что все еще скучает по своему. Обе вспоминали, как оказались вынуждены покинуть Мексику, и донья Тельма обещала Ольвидо, что однажды они обязательно туда вернутся.

Ангустиас никогда не видела, чтобы мать так сильно плакала, как в тот момент, когда узнала о кончине доньи Тельмы. Это было за год до бегства Ангустиас. Каждый раз, когда Ольвидо случайно поворачивала голову в сторону дома подруги, на глазах ее выступали слезы.

Ангустиас не может представить, чтобы Ольвидо сама завела настоящих друзей, не говоря уже о таком их количестве и той степени близости, когда эти друзья готовы оплатить ее похороны. Хотя церковная община и школа Ангустиас давали ей возможности завязать приятельские отношения, Ольвидо никогда не вела себя с другими так же свободно, как с доньей Тельмой. Она не отпускала шутливых замечаний и только из вежливости смеялась над чужими шутками. После церковных служб ни разу не оставалась посплетничать, хотя бы из чистого любопытства, никогда не одергивала тех, кто вел себя грубо или бесцеремонно, хотя и жаловалась на них Ангустиас по дороге домой. Она общалась с родителями ее одноклассников ровно в том объеме, который позволял получать приглашения на всякие мероприятия, но ни с кем не пыталась сблизиться. Посещала школьные праздники, только если ее туда звали официально, рано уходила с родительских собраний, а в гости приглашала исключительно родственников. Иногда такое поведение матери беспокоило Ангустиас – как правило, в те дни, когда Ольвидо слишком долго лежала в постели или допоздна возилась во дворе. Потом она забывала об этом, как люди забывают, зачем вошли в комнату или открыли холодильник.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.