По праву сильного (СИ) - Лифановский Дмитрий

Её лицо побледнело, пальцы сильнее вцепились в ткань платья, и она быстро отвела взгляд, будто ища, за что уцепиться. Но тут же нашла в себе силы, чтобы посмотреть мне в глаза.

— Я… я не знала, ярл, — её голос сорвался на мгновение, но она выпрямилась, пытаясь вернуть достоинство. — Клянусь. Я не посылала его. И мой отец… Он не мог! Я не… — она замолчала, её губы дрогнули, и она снова прикусила их, чтобы скрыть это, — Я не рада находится здесь. Но я не хотела, чтобы кто-то погиб. И род Евпаторов никогда не был связан с предательством! — Анастасия замерла, задрав подбородок. На ресницах блеснули капли слез, которые девушка тут же стремительным движением руки смахнула.

— Разве? — я посмотрел на нее с ироничной улыбкой, — Тогда почему ты здесь?

Она растерялась, а потом, поняв, о чем я говорю, вспыхнула краской. В глазах зажегся огонек ярости:

— Это Империя предала нас! — зло зашипела она, — А мы просто хотим выжить! Император душит нас. Мы погрязли в долгах. Да. Нашему роду принадлежат порты на Понте. Не все, только в Таврии. Виноградники. Мы выращиваем зерно и фрукты. Но этого мало, чтобы своими силами держать восточную границу Империи. Последние десять лет из Константинополя не получено ни одной драхмы на оборону. А Император оскорбил нас, унизил отца, — её глаза вспыхнули обидой, но тут же потухли, — Отец отправил меня сюда, чтобы найти союзников. Не для предательства, а для спасения. Я не знаю всех его замыслов. Но я… не хочу быть пешкой. Я хочу, чтобы мой выбор значил что-то.

Я сделал шаг ближе, наблюдая за ней. Она не лгала — или была чертовски хороша в этом. Страх в её глазах был настоящим, но она боролась, цепляясь за выученную в Константинополе манеру держаться. Я молчал, зная, что тишина тоже может быть пыткой, заставляя говорить лучше каленого железа.

— Чего ты хочешь, Анастасия? — наконец, спросил я, смягчив тон, — Не твой отец, род, Император, Великий князь, а именно ты. Почему ты здесь? Что держит тебя в этой игре?

Она сглотнула, её пальцы нервно теребили кольцо на руке. Её взгляд метнулся к очагу, потом ко мне, и я увидел, как она борется с желанием опустить глаза.

— Я хочу, чтобы мой род жил, — её голос был тихим, почти шёпотом. — Отец… Он видит в этом браке спасение рода, возможность вернуть брата из плена, — здесь её голос дрогнул от обиды, — Заручиться поддержкой Новгорода и Великой степи, получить доступ к Пограничью с его ресурсами, — она запнулась и затравленно посмотрела на меня.

От холодной аристократки не осталось ничего. Маленькая, насмерть перепуганная девочка, которую выдернули из привычной среды и выбросили, как ненужную вещь в страшную, жестокую реальность. Еще вчера она наслаждалась беззаботной юностью, строя планы на балы, развлечения, любовь. А сегодня оказалась под арестом в жутких сырых пещерах посреди ужасных Заброшенных или(,) как их называют в Степи и Империи — Проклятых земель.

Я ободряюще улыбнулся ей и плюхнулся в удобное кресло. По-хозяйски разлил вино, стоящее тут же на столе, в два бокала.

— Садись, — я кивнул на кресло, в котором она только что сидела.

Девушка осторожно, словно боясь поломаться, опустилась на мягкий бархат. А эллинка умеет добиваться своего. Кажется, эти пафосные табуретки я видел у Олега в каюте. И вино шикарное! Я втянул ноздрями солнечный аромат и пригубил янтарную жидкость.

— Отличное вино, — качнул я головой.

— Это с наших виноградников, — тихо пролепетала Настя, — Лучшее.

— Выпей, успокойся. Не съем я тебя, — я кивнул ей на налитый бокал. Она изящно подхватила дрожащими пальцами тонкую ножку и… присосалась к чудесному напитку, как нищий к утренней бормотухе.

Да уж. Проняло красавицу. Но по-другому никак. Мне надо было ее раскачать на эмоции. На самом деле я действовал аккуратно, практически нежно, учитывая, что передо мной почти ребенок — ровесница Зоряны.

— Итак, — я дождался, когда девушка немного успокоится, — Чего ждет от нашего брака твой отец, я знаю. Но я так и не услышал, чего хочешь ты?

Анастасия сжала бокал так, что пальцы побелели, и её взгляд, всё ещё влажный от недавних слёз, замер на мне. Она молчала, словно слова застряли где-то внутри. Её губы дрогнули:

— Я… — начала она, но голос предательски сорвался. Она сглотнула, опустила глаза на бокал, потом снова подняла их, и в них мелькнула смесь страха, надежды и сомнений, — Я не знаю, ярл. Я никогда не думала, что мне придётся решать самой, — она замолчала, её пальцы нервно теребили край платья, — Я мечтала выйти замуж за прекрасного, мужественного патрикия, блистать при дворе Императора, потом родить детей, вести хозяйство, — она горько усмехнулась и еще раз приникла к бокалу, который я подновил, — А теперь… Я не знаю… Ты… Ты другой. Сильный. Необузданный. Дикий. Не как те, в Константинополе, что говорят одно, а делают другое, — она запнулась, её щёки слегка порозовели, глаза заблестели, а кончик языка пробежался по губам.

Эхей, а девочка-то созрела. И что-то подобное я уже слышал. От Зоряны. А впрочем, чему удивляться — они ровесницы. Гормоны играют, а мозги отсутствуют.

— И это манит, привлекает и будоражит кровь, — она подняла на меня шальные глаза, — Но я… — её голос стал тише, — Я боюсь. Тебя. Этого места. Всего. И… — она сжала губы, словно боясь сказать лишнее. Хотя, чего тут бояться: и так, как открытая книга! А ведь даже не давил ментально. Но тут и не надо было. Она сама себя накрутила еще до моего прихода, — Я не хочу быть третьей. Не хочу стоять в тени. Это… это унизительно.

Я смотрел на неё, едва сдерживая улыбку. Усмехнутся сейчас — значит получить врага на всю жизнь. А женщины умеют мстить. И ждать своей мести. Девочка открылась, сам не понимая этого. Её страх, сомнения, тревоги, гордость, злость и боль осязаемы физически. Маска, созданная аристократическим воспитанием, треснула, показав кусочек души — нежной и ранимой. Анастасия видела во мне силу, но боялась ее, боялась утонуть в тени конкуренток, стать лишь послушной пешкой, безмолвной частью чужого плана.

— Понимаю, — сказал я, мой голос был ровным, без тени насмешки. — Выбор — тяжёлая ноша. Особенно когда от него зависит всё. — Я сделал паузу, глядя ей в глаза. — Но для меня ты не пешка, Настя, — она вздрогнула от своего имени произнесенного на славянский манер, — Мне не нужны пешки.

Она подняла взгляд, её глаза расширились, и в них мелькнула надежда, смешанная с недоверием. Её пальцы замерли на бокале, но она не отводила глаз, словно пытаясь найти подвох.

— Тогда… что ты хочешь от меня? — спросила она, её голос был тихим, но в нём появилась твёрдость, которой не было раньше.

Я откинулся в кресле, держа бокал в руке, и посмотрел на неё с лёгкой улыбкой. Каждое слово, что я собирался сказать, было взвешенным, как и подобает в разговоре двух аристократов. Я не угрожал, не давил — лишь предлагал путь.

— У тебя два пути. Первый — через неделю прилетит «Сокол» и ты вернешься к отцу. Ты останешься со своим родом, его надеждами, долгами и борьбой. Выйдешь замуж, как хотела, будешь блистать, заниматься хозяйством, растить детей. С Ираклием и Ингваром мы можем договориться и без таких жертв, — я криво усмехнулся, — Второй — остаться здесь. Но тогда ты станешь не Евпатор, а Раевской. И род — мой род — будет превыше всего! — я сделал паузу, давая словам осесть, закрепиться в ее сознании, — Думай. Пусть это будет твой выбор. Я приму любой.

Её дыхание стало быстрее, пальцы сжали бокал так, что я подумал, он треснет. Она смотрела на меня, и в её глазах боролись страх, гордость и что-то ещё — желание доказать себе, что она способна выбрать. Её губы дрогнули, но она не отвела взгляд, хотя я видел, как ей тяжело держать эту маску.

— Я… подумаю, ярл, — наконец сказала она, её голос был едва слышен, но в нём была искра решимости. — Я дам ответ.

Я кивнул, поднялся и поставил бокал на стол. Она следила за мной, её плечи чуть расслабились, но пальцы всё ещё теребили край платья. Я повернулся к выходу, бросив последний взгляд на неё — юную, напуганную, но не сломленную. Ушкуйники у входа молча расступились, пропуская меня: