По праву сильного (СИ) - Лифановский Дмитрий

— И Анастасия… — обернулся я, уже за порогом.

— Да, ярл?

— Твоей свитой будет заниматься князь Лобанов. Гибель своих людей я не прощу. Если ты решишь остаться, тебе придется стать одной из нас. И не смотреть волком на слуг, — я кивнул на замершую у порога служанку, — Они ни в чем не виноваты. И здесь Пограничье. Здесь нет рабов, холопов, колонов, илотов или как там у вас называют невольников. Здесь все равны, все свободны. Просто одни воюют, другие выращивают хлеб, третьи работают на фабриках. Подумай и над этим тоже.

После ухода ярла комната будто сжалась, стены пещеры стали ближе, а тишина — тяжелее. Анастасия сидела неподвижно, всё ещё сжимая бокал, который он наполнил. Это вино с виноградников Таврии, осталось единственным, что связывало её с домом — с тёплым солнцем Понта, с запахом моря и цветущих садов. Но даже оно теперь казалось чужим, как будто пропиталось сыростью этих проклятых пещер. Её пальцы дрожали, и она поставила бокал на стол, боясь, что он выскользнет из рук.

Слова Рагнара эхом отдавались в её голове. «Ты не пешка, Настя». Это имя, произнесённое на славянский манер, резануло, как нож. В Константинополе её звали Анастасия, с почтением, с придыханием, как подобает патрикианке. А здесь… Здесь она была Настей, девчонкой, отданной, как выкуп дикому варвару, от которого теперь зависит её судьба. Она сжала губы, чувствуя, как внутри борются страх и гордость. Он видел её насквозь — её страх, её слабость, её мечты. И это пугало больше, чем ушкуйники у входа, больше, чем сырые стены, больше, чем эта служанка с её грубой похлёбкой.

Она бросила взгляд на поднос, всё ещё стоящий на столе. Похлёбка пахла чем-то простым, деревенским — луком, крупой, может, щепоткой трав. В Константинополе она бы не прикоснулась к такой еде, даже в худшие дни. Но здесь выбора не было. Или был? Рагнар дал ей выбор — уехать к отцу, вернуться в привычный мир, или остаться, стать Раевской, принять этот суровый, чужой мир.

Она сглотнула, чувствуя, как горло сжимается от подступивших слёз. Уехать — значит снова стать пешкой в политических играх отца, знать, что в любой момент ее продадут как бесполезную вещь за интересы рода. И ждать этого. Она с детства знала, что такова судьба любой аристократки. Ее так воспитывали, обучали, что, даже выйдя замуж, ей предстоит продвигать в семье мужа интересы рода Евпаторов. Словом, делом и телом.

Да ее научили и этому — искусству ублажить мужчину так, что он станет податливым, как глина в умелых руках скульптора. А сейчас она ясно осознала, что с этим юным варваром все ее умения и изученные под руководством опытных гетер женские хитрости, на которые она так рассчитывала в своих планах, не стоят медного нуммия.

Её пальцы теребили кольцо — подарок матери, с выгравированным гербом Евпаторов. Она всегда гордилась этим гербом и своим родом настоящих воинов, испокон веков стоящих на страже Великой Империи. Но Империя предала их. А отец предал ее. Она закрыла глаза, пытаясь вспомнить свои мечты — балы, платья, смех, любовь. Она готова была к браку по расчету. И приняла бы его, смирилась, привыкла. Но не в этой Богами забытой глуши, откуда нельзя даже сбежать, потому что везде смертельно опасные Проклятые земли!

И ей только что предложили стать одной из хозяек этих земель. Но для этого надо отринуть, забыть все, о чем мечтала, чем жила до сих пор. В мыслях замелькали образы роскошных залов Императорского дворца с веселящимися, кружащимися в танце парами, изумрудные виноградники родной Таврии, сверкающая в лучах золотого солнца лазурная гладь Понта. Радостная, теплая, уютная… тюрьма? Она всегда делала то, что надо. Что говорили ей учителя, наставницы, братья, отец. А сегодня впервые в жизни ей предложили выбрать свою судьбу самостоятельно.

Она поднялась, подошла к очагу и посмотрела на огонь. Пламя танцевало, отбрасывая тени на шёлковые ковры, и в этом танце она видела свою жизнь — яркую, но хрупкую, готовую сгореть в любой момент. Выбор, который дал ей Рагнар, был не просто выбором между отцом и Пограничьем. Это был выбор между тем, кем она была, и тем, кем она могла стать. И этот выбор пугал её больше, чем всё остальное.

— Ты не пешка, Настя, — прошептала она чуть слышно. Странно, но чужое звучание имени не вызвало раздражения. Перед глазами появилось лицо Рагнара. Твердый, слегка ироничный взгляд, теплая, понимающая улыбка. Его сила пугала, но манила, как огонь — опасный, способный обжечь, но в то же время готовый согреть в промозглой сырости опостылевшего каменного мешка. — Ты не пешка, Настя, — еще раз прошептала девушка, и в глазах ее заплясало пламя очага. — О, да! Я не пешка! — на губы наползла злая, змеиная усмешка, — И кто-то в этом очень скоро убедится!

Я ушел, слыша за спиной одобрительное бормотание ушкуйников. Пост у покоев эллинки распорядился убрать. То, что Анастасия не знала о предателе, можно утверждать практически со стопроцентной уверенностью. Она, конечно, не все мне рассказала. Но это не касается политики, скорее ее личных желаний и мечтаний. Ну так у девушки должны быть свои тайны. Значит, Настю можно выпускать из-под стражи. И попрошу Наташу за ней присмотреть. А вот свиту ее я бы оставил в Заброшенных землях. Навсегда. Тайга большая, скроет все. Но ссориться с родом невесты не хочется, врагов у меня и так больше чем друзей. Пусть с ними разбирается князюшка, тесть мой потенциальный. Это его работа.

На следующий день я с утра занялся защитой лагеря от аномалии — артефакты и схемы истощились под давлением хаоса, что творился в энергопотоках. Раньше их поддерживала Сольвейг — это была хорошая тренировка для нее, сейчас же пришлось делать нудную, кропотливую работу самому.

Обратил внимание, что в отсутствие меня, Рогнеды и Радомиры руководство над лагерем взяла на себя Наталья. Она сумела расположить к себе и заставить беспрекословно слушаться практически всех обитателей пещер — от ушкуйников до мелких непосед-«наложниц». Получалось это у нее легко и гармонично, словно княжна всю жизнь занималась управлением разномастного табора, которым по факту и являлся наш лагерь. Она умела выслушать, вникнуть в проблему, шуткой или, в случае необходимости крепким словцом, заставить работать. Даже абсолютно безбашенный грубиян Стрежень ходил у нее по струнке, шарахаясь от княжны, как бес от ладана.

— Демон, а не баба! — бормотал он, незаметно свинчивая подальше от Натальи.

— Не узнаю тебя, ватаман, — подсмеивался я над ним.

— Боюсь я ее, ярл, — серьезными глазами посмотрел на меня Стрежень, — Сильней Радомиры боюсь. Ты где откопал такую невесту?

— Не откапывал. Навязали. Ей — меня, меня — ей.

­– Это кто такой смелый? — округлил глаза ватаман.

— Так Великий князь с князем Лобановым.

— Эллинку понятно. А эту-то зачем?

— За нами присматривать. Не может же Юрий Мстиславович нас, да в союзе с Евпаторами без пригляду оставить. Вот и прислал доченьку.

— Так она? — Стрежень запустил пятерню в шевелюру.

— Ага, княжна Лобанова. А ты что — не знал?

— Так откуда⁈ — ошарашенно помотал головой ватаман. Княжна и княжна. Много их всяких. Вон, старая ведьма, — он сделал оберегающий жест рукой, — И вовсе княгиня. И что с того? А тут вона как… Да, ярл, — он сочувственно посмотрел на меня, — Обложили тебя.

— Ничего — прорвемся, — самоуверенно усмехнулся я, — Зови Ворона, обсудим грехи наши тяжкие.

— Не понял…

— Что непонятного? Кочки брать надо, Хлынов удержать надо, людей отсюда в обжитые места переселять надо. Так что давайте, думу думать будем.

— Княжну звать?

— Княжну? — я задумчиво посмотрел на Наталью, — Нет. Не надо.

Весь день проспорили со Стрежнем и Старым Вороном, елозя пальцами по картам Пограничья. Теперь, когда Вятка, вернее уже Хлынов, в наших руках, а гарнизон Чердынки разгромлен, взять Кочки не проблема. Проблема удержать все это. Фактически, с взятием городка, все Пограничье переходит под наш контроль. Немногочисленные гарнизоны, остающиеся в крупных поселках, и банды мародеров-наемников уничтожат сами местные, узнав, что поддержки захватчикам ждать неоткуда.