Эмери (СИ) - Виннер Лера

В тот день в тени старого клена Серджио впервые любил меня.

В его взгляде читалось благоговение, а каждое касание было таким нежным, словно это он мог причинить мне боль.

Впрочем, боль эта и правда была – короткая, резкая, заставившая меня сначала испуганно прижаться к нему, а потом разозлиться.

– Все хорошо. Так больше не будет. Это только в первый раз, – он поцеловал меня за ухом и принялся гладить по голове, улыбаясь.

Подобное и правда не повторялось впредь. Тело привыкло ко мне, – и к нему, – очень быстро. День ото дня, ночь от ночи мои движения становились все ловчее. Я полюбила запах лошадей и лета. Аромат яблок и леса. Ощущение бумаги под своей ладонью.

С каждым разом я все смелее тянулась к Сержу, без глупого человеческого стыда и утайки наслаждалась им, изучала его ставшими такими чувствительными пальцами.

Мне казалось, что если я лишусь возможности касаться его, для меня наступит небытие, вечная холодная пустота, но без него даже это было не страшно.

Мы приняли решение странствовать, пока не увидим место, которое нам обоим понравится, и каждый рассвет сулил нам новый путь.

– Ты знаешь, я думаю… Ты ведь принесла такую жертву ради меня, – сказал он однажды. – Ты была свободна, могла лететь куда пожелаешь, в мгновение ока очутиться где угодно. Никто и ничто не могло причинить тебе вред. Но ты добровольно заперла себя в этом теле, согласилась на человеческую жизнь со всеми ее лишениями.

– Это потому что я люблю тебя, – я удивилась так сильно, что даже приподнялась на локте.

Стоял знойный послеполуденный час, и мы лежали в тени на берегу пруда.

Мне не было жарко, но на дороге я заметила, что по вискам моего Сержа катятся капли пота и уговорила его сделать остановку.

Он совсем не щадил себя, зачем-то стараясь приблизить свои потребности к моим. Как будто не понимал, что это невозможно – просто потому, что он, в отличие от моего тела, продолжал жить.

– А я люблю тебя, – он отозвался мгновенно и столь серьезно.

Словно ни о чем другом речь и вовсе не шла.

В этом был весь он, настоящий Серджио.

Многие из подобных мне возвращались от людей другими, изменившимися. Одних превращали в бессловесных рабов под печатью молчания, иных боготворили.

Серджио Амани сделал меня равной.

Я не могла покинуть полученное тело, но могла нашептывать ему мысленно – слова и сюжеты. Оживлять их для него, превращая в ослепительно яркие картинки.

Где бы мы ни останавливались, Серджио писал. Неистово, страстно, отдавая делу всего себя. Как будто в этой жизни у него было лишь два дела – переносить на бумагу свои истории и любить меня.

Через несколько месяцев нам перестали быть нужны слова – достаточно стало того, что я просто сидела с ним рядом. Лишь изредка поднималась, чтобы принести ему еды или воды, без которых он не мог обойтись, но о которых забывал, погружаясь в работу.

Счастливые, легкие, беззаботные дни.

Они закончились вместе с зимой, когда весна была уже так близко.

Когда тело, которое я столь опрометчиво привыкла считать своим, сносилось.

Все эти месяцы я не забывала о нем, и всеми силами старалась поддерживать в нем крупицы жизни. Даже помня, что оно лишь на время, я хотела это время продлить, но тщетно.

Сначала пришел неприятный запах, после кожа сделалась дряблой.

– Оно умирает, – я первой произнесла это вслух.

– Значит, тебе нужно другое? – на долю секунды в глазах Сержа мелькнула обреченность и страх.

Он все еще не мог убить, но теперь уже готов был сделать это, если бы в противном случае рисковал потерять меня.

Я поморщилась, чувствуя, как плохо слушается меня это лицо и эти губы:

– Нет, не получится. Она пригласила меня сама. Кто, по-твоему, согласится на подобное?

– Я, – он ответил так тихо, что я едва расслышала. – Не оставляй меня, Эми.

Эта мольба была хуже того, что нам предстояло.

Не позволив телу ведьмы, – телу, с которым он был так нежен, – истлеть окончательно и стать безобразным, мы похоронили его под горой, и я стала жить с Серджио.

Оставаться рядом с ним бесплотной, не имея ничего, за что могла бы ухватиться в его мире, я не могла. Мне пришлось объяснить ему, что одно тело на двоих – плохое решение, временное. Чем дольше я соседствовала с ним, тем больше своих жизненных сил он на это тратил.

Тратил на меня.

Хотела ли я отговорить его?

Быть может, отчасти.

Вот только Серж не мыслил жизни, в которой останется без меня.

Мужское тело оказалось сильнее и больше, и мы ютились в нем, как обезумевшие от страсти любовники в крошечном доме, – так хорошо, так тепло, так сладко. Он в буквальном смысле стал частью меня, а я – продолжением его.

Тогда я еще не знала, что много лет спустя он именно так об этом напишет: “Она стала частью меня, моим продолжением”.

– Я подслушал твои мысли, – оправдается он потом.

Дни складывались в недели, недели в месяцы, а месяцы – в годы.

Мы утратили необходимость общаться вслух, и делали это лишь в тех случаях, когда Сержу хотелось меня развлечь. подарить мне немного жизни.

Мне больше не были нужны слова, чтобы дарить ему его, – наши, – истории, он просто видел их перед своим внутренним взором.

Смотрел и улыбался, утешая меня, потому что с течением времени мы оба все острее начинали понимать, чего именно лишились.

Без тени страха он позволял мне управлять своим телом. Ни на секунду не забывая о том, как я избавилась от ведьмы на его глазах, он, улыбаясь, отдавал мне бразды правления и тем самым позволял мне хотя бы изредка себя касаться, ведь сделать это иначе я больше не могла.

И именно от этого во мне начала рождаться ненависть. К каждому, кто смотрел на него и пожимал ему руку. К каждой девке, что смела улыбаться ему, с разной степенью навязчивости предлагая себя.

– Не злись, милая. Это просто люди, Эмери. Моя Эми, – утешал он меня.

Тщетно.

Все понимая, я металась, не находя выхода своей ненависти и той неизбывной злости, что захлестывала через край, но никогда и ни за что не должна была выплеснуться на моего Сержа.

Его тенью – только так я могла быть с ним. И пусть эта тень была основной частью его жизни, этого было так мало, хотя и я не осмелилась бы просить о большем.

Становясь старше, Серджио становился еще красивее. С течением времени в нем все явственнее чувствовалась та сила, что рождается в человеке, точно знающим, что живет не зря.

Книг, написанных им, становилось все больше, и люди читали их. Покупали у него и передавали друг другу, но чем дольше это продолжалось, тем сильнее становилась моя досада, родившаяся из понимания: мы ошиблись.

Серджио Амани ошибся, и я, очарованная им, это позволила.

Он просил талант, и этого таланта теперь было у него в избытке – я щедро отдавала ему и делилась с ним, а он так много и усердно работал, развивая то, что было ему дано.

Это не спасало нас от ночевок под прохудившимися крышами чужих сараев и старых амбаров или вовсе в лесу.

Сержу часто не хватало денег на безбедную жизнь, и видеть, как он терпит лишения хоть в чем-то, было для меня нестерпимо.

Как часто, как отчаянно я уговаривала его пересмотреть и заключить заново наш договор…

Не счесть ночей и дней, в которые мы ругались до его хрипа.

Он попросил талант, когда следовало просить признания, богатства и славы.

Серж отказывался что-то менять.

Он говорил, что деньги с известность неизменно сопутствуют таланту. Да, пусть даже приходят иногда после смерти, но он готов подождать, чтобы заработать их честно.

Готовая зарыдать или прикончить кого-нибудь от отчаяния, – к примеру, очередную толстую хозяйку трактира, с презрением взглянувшую на его повозку и на него самого, – я из последних сил держалась, потому что все же не могла приказать ему.

Он мне приказать мог, но ни разу не сделал этого.

Написанных им книг стало к тому моменту так много, что возить их все с собой сделалось непросто, и нам пришлось осесть.