Опасная любовь командора (СИ) - Муратова Ульяна

— Благодарю вас, Аделина.

Глубоко вздохнула. Необходимо на корню пресечь неподобающее поведение, сделать выговор и запретить называть меня по имени, но я медлила, растерявшись с непривычки. Ну не приходилось мне раньше отшивать столь настойчивых кавалеров! Да и обидеть Фоля не хотелось…

В этот момент за спиной вдруг раздался ледяной голос командора:

— Надо же, гарцель Боллар… Не прошло и недели, а вы уже позволяете целовать себе руки и называть себя по имени. Вероятно, я дождусь желаемого даже раньше, чем предполагал. Или я неверно понял ситуацию и стал случайным свидетелем гнусного домогательства со стороны капрала Фоля? Одно ваше слово, и он загремит в карцер на неделю, а затем до конца года лишится лётных привилегий и будет заправлять энергией маголёты для полуденников. Что скажете?

Краска бросилась в лицо. От унижения и обиды хотелось взвыть. Даже не знаю, кто злил сильнее — капрал Фоль с его неуместными приставаниями или командор с его способностью всё опошлить и застать самый худший из моментов.

Признать, что Фоль действовал с моего одобрения, было равносильно концу службы в части, но и наказание казалось чрезмерно жестоким.

Я замерла, пунцовая от смущения, ярости и нерешительности.

Восемнадцатое эбреля. Утро

Адель

Фоль не дал сказать ни слова.

— Гарцель Боллар, прошу прощения за моё вопиющее поведение. Командор Блайнер, вина лежит целиком на мне. Это я неподобающим образом отблагодарил нобларину за её доброту и заботу.

— Капрал Фоль явно перешёл все границы, и впредь я буду осматривать или лечить его исключительно в присутствии кого-то третьего, — максимально холодно проговорила я. — Уверена, он поймёт, что его авансы мне неприятны, и больше не станет допускать подобных выходок. И всё же прошу проявить снисхождение.

Командору Блайнеру смысл слова «снисхождение» явно был незнаком. Ледяным тоном, от которого вымораживало внутренности, он проговорил:

— Шесть нарядов на окрашивание ангара в дневное время. Двухмесячный запрет на полёты. И чтобы я вас в медблоке больше никогда не видел, капрал Фоль, если только речь не идёт о состоянии, угрожающем жизни. Это финальное предупреждение.

Легранд кивнул, уверенно расправил плечи, спрыгнул с кушетки, подхватил свою форму и двинулся к выходу. Уже из-за спины командора он улыбнулся и лукаво подмигнул, что окончательно вывело меня из себя.

Неужели у него совсем нет чувства самосохранения и осторожности? Или наложенный командором запрет на ухаживания делает цель лишь желаннее и слаще?

Сам Блайнер в этот момент смотрел на меня, и на его лице огромными, яркими буквами было написано: «Я был прав!», отчего стало тошно.

— Гарцель Боллар, скажите, какую реальную пользу вы принесли части за время службы? — сухо спросил командор.

Честное слово, лучше бы он на меня наорал.

— Сделала инвентаризацию и подала рапорт, чтобы пополнить запасы недостающих инструментов, перевязочных средств и ингредиентов для зелий, — сдавленно ответила я. — И вылечила панариций.

— Панариций — это какая-то смертельно опасная болезнь, требующая немедленного вмешательства целителя?

— Это воспаление пальца, — едва слышно проговорила я.

— То есть боец с этим панарицием вполне пережил бы транспортировку в Шестой гарнизонный госпиталь? — нарочито невозмутимо спросил Блайнер, хотя сам прекрасно знал ответ.

— Да, — просипела я, изо всех сил стараясь не расплакаться от обиды.

Командор едва заметно кивнул, скорее своим мыслям, чем мне, а надпись «Я был прав!» у него на лбу начала ещё и светиться алым.

— Ясно. Не забудьте о вечернем построении, а теперь отдыхайте. Отбой боевой тревоги, — равнодушно проговорил он и направился к двери. У самого выхода остановился обернулся ко мне и сказал: — А знаете, в какой-то момент я даже подумал, что вы отличаетесь от типичных хихикающих и строящих всем подряд глазки целительниц, которые стремятся не столько приносить пользу, сколько устраивать личную жизнь. Я разочарован, гарцель Боллар.

Я не знала, почему эти слова причинили так много боли. Почему меня вообще заботило, что обо мне думал командор? Но каким-то непостижимым образом заботило!

Хотелось кинуться следом и начать оправдываться, объяснять, что я не давала поводов и не поощряла Фоля, но вместо этого я осталась молча стоять в опустевшем медблоке, понимая, почему именно Блайнера назначили командором авиачасти. Как он умудрился обставить всё так, что мне стало важным его отношение и уважение?

Из тела словно высосали всю энергию, и силы остались лишь на то, чтобы запереть дверь в медблок и рухнуть на постель.

И почему всё так сложно?

Вечернее построение я едва не проспала, но успела прийти до того, как появился командор.

— Эскадрилья, сми-и-ирно! — скомандовал молодой офицер в звании майора.

Сотни мужчин на плацу вытянулись по струнке, и можно было биться об заклад, что никто из них не хотел разочаровывать командора. Он чеканным шагом подошёл к строю и отдал приказ:

— Вольно!

Сегодня на плацу собрали всех — и офицеров, и курсантов, и даже команду главного механика, стоявшую отдельным строем.

— Я собрал вас сегодня по двум причинам. Первая: хочу отметить техническую готовность маголётов к бою. Выражаю благодарность команде механиков. Ещё хочу отметить высокий профессионализм пилотов и особенно стрелков, проявленный в утреннем бою. Вы сработали чисто, слаженно и задавили прорыв на корню. Молодцы, — Блайнер окинул взглядом строй, и на лицах некоторых пилотов появились довольные улыбки. — Особенно отличилось звено капитана Димезета. Так держать!

Я попыталась найти в строю лицо этого капитана, но не смогла, поэтому в ожидании продолжения посмотрела на самого командора. Он ведь запланировал построение до боевой тревоги, о которой знать не мог, так что истинный мотив должен быть в чём-то другом.

— Вторая причина для общего сбора куда печальнее. На днях к нам распределили новую целительницу, и хотя я приказывал держаться от неё подальше, нашлось немало тех, кто моего приказа ослушался. Что ж, значит, пора ужесточать наказания. Сегодня утром один шутник решил, что будет весело прийти в медблок с жалобами на резь в паху и желанием снять перед гарцелем штаны. Я уже направил его в Шестой госпиталь, где эту резь у него будут тщательно искать, в том числе хирургическим путём. Когда он вернётся, его также ждёт увлекательное времяпрепровождение в карцере. В личной доверительной беседе он поведал мне, что среди неких курсантов был заключён спор, и проигравший обязан был таким образом подшутить над гарцелем Боллар.

Командор упёрся тяжёлым взглядом в строй курсантов и негромко, так чтобы пришлось изо всех сил прислушиваться к его словам, сказал:

— Мне эта шутка показалась несмешной. Начиная с этого момента все манипуляции, требующие снятия штанов, будут проводиться в присутствии одного из старших офицеров. Это приказ. А сейчас я хотел бы увидеть остальных шутников. Курсант Тэбутор не назвал фамилий тех, с кем заключил пари, поэтому варианта всего два: либо я наказываю весь курс, либо господа шутники сейчас выходят вперёд и получают по трое суток карцера.

Настала тишина.

Наконец высокая фигура в светлой курсантской униформе отделилась от строя и вышла вперёд. На меня этот парень не смотрел, его челюсти были плотно сжаты, а уши алели от стыда. Следом за ним вышли ещё трое. После этого строй снова замер.

— Майор Гордонан, проследите за тем, чтобы все шутники получили положенные овации. Всех остальных предупреждаю, что с каждой новой шуткой наказание будет ужесточаться. Следующая команда юмористов выступать будет выступать с недельным концертом исключительно в карцере. Мы друг друга поняли?

— Так точно, командор Блайнер! — грянуло в ответ.

Проштрафившиеся курсанты глаз не поднимали, но я им не особо сочувствовала. Во-первых, их предупреждали. Во-вторых, шутка действительно не смешная. В-третьих, это перед лицом командора они выглядят оступившимися, но раскаивающимися. А со мной ведут себя совершенно иначе!