Соломенное сердце (СИ) - Алатова Тата

— Кхм, — напомнила о себе Поля.

— Что? — встрепенулся он. — Хочешь попробовать?

— Кто знает, что я такое, — сказала Поля. — Старое, новое, человек, дух или кукла. Может, хоть анки разберутся.

— Не надо нас поливать чем попало, — испугалось пламя.

— Мы чуть-чуть, — не самым искренним голосом заверил его Даня.

Крови Поля не боялась, а вот заносить руку над огнем — очень даже. Даня мягко и твердо взял ее за запястье, морща брови так несчастно, будто это ему предстояло пораниться. В сочетании со страшными ожогами на губах его переживания о Поле выглядели трогательно.

— Я быстро, — пообещал он, достал из кармана рюкзака острый и тонкий нож, украшенный множеством рун, а потом ткнул его острием в подушечку пальца Поли — аккуратно и быстро, она даже зажмуриться не успела. Он занес ее руку над огнем, полыхнуло жаром, она невольно дернулась, но Даня держал крепко.

Казалось, что алая капля летит вниз очень медленно, вот она коснулась верхних языков пламени, оно зашипело, заискрилось, Поля вскрикнула, но упала вторая капля — и огонь приник к земле, будто прячась. Застонало в лесу, затрещало, а потом из огня взметнулась веточка плюща — но не та чахлость, которая лежала в круге прежде, а сочная, упругая, зеленая. Поля отчетливо ощутила от нее что-то злое, а Даня нажал на ее палец, выдавливая еще крови — прямо на самый крупный разлапистый листочек, и тот вдруг лопнул, брызнув зловонным соком, явно ядовитым.

Даня отпрыгнул в сторону, увлекая за собой Полю, прижал ее к себе, закрывая собой и от сока, и от взбесившихся искр, запахло приторно-удушливой гнилью, перебившей даже силу рун чистого дыхания. У Поли слезы выступили на глазах, и она уткнулась носом в футболку Дани.

— Ну вот и все, — прошептал он, — видишь, было почти не больно.

Ленька выскочил наружу, закрывая рот ладонью.

— Что это было? — прокашляло пламя, совсем теперь крошечное, превратившееся буквально в несколько алых угольков.

— А что это было? — спросил Даня с живым интересом.

— Да всего понемногу… Древняя кровь, древнее нас, даже древнее богов. Что-то животное, хищное. Что-то от духов… аромат поля, скошенной травы, предвкушение урожая. Мы слышали колыбельные, и мы чуть не оглохли от одиночества.

— Но теперь вы свободны? — спросил Даня, укачивая ослабевшую Полю в своих объятиях.

— Но теперь мы свободны, — подтвердило пламя. — Не поминайте лихом.

И угольки окончательно погасли.

Сытоглотка праздновала, но как-то устало. Потери были велики: предстояло долгие годы восстанавливать лес, и Дане наутро нужно было поговорить с вьерами, которые ужасно пострадали от анков.

— Хорошо, что с нами батюшка Леонид, — лениво заметил Даня, — уж он напомнит духам волю ушедших богов: не ссориться между собой.

Поля сонно таращилась на тарелку, едва его слушая. Длинный стол был заставлен разнообразными, но нехитрыми закусками, из которых преобладали дичь и соленья.

Ленька играл что-то нежное на балалайке, мелодия разрывала душу, пробуждала забытое, потерянное. Возможно, одиночество, от которого так легко было оглохнуть.

Глава 14

Даня чувствовал себя разбитым и усталым. После беспокойной ночи короткий отдых в машине не принес особого облегчения, на фоне недосыпа губы и лицо в целом болели сильнее обычного. Переговоры с анками измотали его эмоционально, а колоть Полю ножом оказалось ужасно неприятным занятием.

Надо ее поцеловать, вот что. Такая необычная девочка, чью суть даже духи не могут понять, могла или не пробудить проклятие, или убить Даню на месте. Очень интересно, что случится.

Но, пока безобразные волдыри не зажили, лезть к девушке с поцелуями было как-то бессердечно, и Даня решил заняться этим после того, как его раны затянутся.

Сытоглотка гудела — и его голова плыла и гудела тоже. Вот бы добраться до кровати и продрыхнуть сутки без перерыва на еду.

Арра хотела отдать им свой дом — гостям, остановившим анков, охотники предлагали лучшее. Но Даня с Полей решили, что прекрасно переночуют в опустевшей хижине Федоровского, потому что оба были готовы упасть где угодно.

Наконец, им удалось покинуть застолье, по очереди смыть с себя пыль и гарь в летнем душе, что, впрочем, не сильно помогло — ведь пепел еще кружил в воздухе. Едва двигаясь, они в четыре руки застелили чистое белье из деревянного сундука и вытянулись рядом друг с другом на постели.

— Осталось четыре дня, — пробормотала Поля, поворачиваясь к нему спиной, — а потом мне пора будет отправляться в обратный путь.

Дане как будто зарядили кулаком по челюсти. Нет, он конечно помнил, что время у нее ограничено, и понимал, что вот-вот Поля от него уедет, но вдруг понял, как скучно ему будет без нее. Даня годами болтался по княжеству в одиночестве, не испытывая из-за этого ни малейшей печали, но теперь утратил этот вольный дух. Ему нравилось Полино спокойствие и завораживали ее тайны. Она вела себя чуть отстраненно, порой выглядела равнодушной до бесчувственности, но Даня чувствовал с ней какую-то общность. Не скованная никакими привязанностями, Поля еще не познала страх, горе, страсть или нежность. Даня никогда не видел человека, который бы настолько напоминал ему белый лист, и очень хотелось написать там что-то хорошее. Такое, что согревало бы Полю и поддерживало еще много-много лет.

Ошеломленный целым вихрем мыслей и чувств, которые взметнуло в нем известие о Полином отъезде, Даня спросил:

— А внизу, возле КПП, есть какое-нибудь селение?

— Ага, деревня Заградыня, довольно крупная и зажиточная.

— Значит, там я тебя и подожду, — решил Даня и вдруг обеспокоился: — Ты же вернешься?

— Ну куда я денусь.

— Ну вот, закончим все дела в Сытоглотке и рванем в Заградыню. А при удобном случае мне бы хотелось еще побывать в Златополье.

— А мне — в Размене, — отозвалась Поля задумчиво.

— Что это?

— Серебряные рудники.

Рудников Даня насмотрелся вдосталь, правда, по большей части гранитных и янтарных. Но раз уж Поле хотелось, то и ладно. Размена так Размена, какая разница, куда ехать.

— А представляешь, — протянул он, скрещивая руки под затылком и уставившись в темноту, — что приезжаем мы такие в Златополье, а в тебе как проснется дух поля…

Поля так резко развернулась, что едва не заехала Дане локтем в глаз.

— Даже думать об этом не хочу, — зашипела она сердитой кошкой, ладно хоть не зарычала грозной волчицей. — Я не могла быть тьеррой! Бегать голой за мужиками по полям — это же уму непостижимо!

— Ну, в плодородии нет ничего плохого, — деликатно ответил Даня, позабавленный этой вспышкой. — Это гимн жизни…

— Ох, замолчи немедленно!

Она едва не закрыла ему рот рукой, но вовремя вспомнила про его волдыри, и ее ладонь замерла в сантиметре от Даниных губ. Пахла хвойным мылом.

— Да ну, перестань, — сказал он. Улыбаться было больно, а не улыбаться — невозможно. — У духов нет понятия целомудренности или стыдливости.

— Без разницы, — Поля чуть отодвинулась, но все равно лежала совсем рядом. — Мне бы не хотелось такого прошлого.

— А это имеет значение — откуда и как ты появилась? Сейчас ты обычная человеческая девочка.

— Мне почему-то это важно, — призналась она. — Ты перекати-поле, человек, у которого силой вырвали его корни, но ведь ты хотя бы знаешь о том, какими они были.

— Одна морока от этих знаний, — буркнул Даня.

Поля промолчала и совсем скоро тихонько засопела. Он потрогал ее волосы, осторожно, чтобы не разбудить.

Да, обязательно надо будет ее поцеловать.

Он разбудил Полю перед самым рассветом. Сонные, они прошли по тихой и темной Сытоглотке, кутаясь в теплые кофты, вышли на дорогу, и там Даня заставил Полю разуться, встать босыми ногами на пыльную землю.

— Прекрасно, — сказал он, — как раз вовремя.

Первые неохотные солнечные лучи начали подсвечивать унылое небо. Ветер шевелил Полины волосы, и Даня распустил их, высвободил из ленточек.