Соломенное сердце (СИ) - Алатова Тата

— Летите, мунны, прочь, — проговорил он резко, настойчиво. Злокозненные духи сплетен подчинялись только силе и игнорировали мягкие уговоры. — Вас ждут сотни дорог и тысячи людей, а здесь вам делать нечего. Прочь, — повторил он властно, и ветер, распоясавшись, едва не сбил их обоих с ног, показалось, что захлопало множество крыльев, а Поля вдруг резко выдохнула и прильнула к Дане.

— Как хорошо, — прошептала она, — как стало свободно, спокойно.

— На самом деле это грустно, — ответил Даня, крепко ее обнимая, — сколько всякой пакости люди на себе таскают и даже не замечают этого.

Рассвет набирал цвета, становилось все светлее, розовее, нежнее. Вот только не слышно было пения птиц, не жужжали насекомые — все, кто мог, покинули место пожара.

— Ну что, пойдем дальше спать? — спросил Даня.

— Не-а, — отказалась Поля, — я уже проснулась. Мы пойдем петь твоей возлюбленной вассе. Настроение как раз для песен, я будто сбросила камень с плеч.

— Ты хоть обуйся.

— Вот еще!

Поля высвободилась из его рук, подхватила ботинки и пошла, беззаботно размахивая ими, по направлению к реке. Мелкие камешки заставляли ее время от времени ойкать, но все равно она выглядела довольной.

Даня пожал плечами и поспешил следом. Он бы, конечно, с большим удовольствием еще поспал, но обещания надо держать, иначе новых проклятий не избежать.

У реки воздух был чище, свежее. Густо-синяя, круто изогнутая излучина пряталась за камышами. Поля выбрала пятачок, свободный от них, и без колебаний сбросила кофту, штаны, осталась в длинной майке и трусиках. А потом она вошла в воду, медленно преодолела прибрежную тину и, наконец, поплыла.

Даня потрогал рукой воду — не такая ледяная, как в горах, но все равно по-утреннему прохладная, бодрящая. Решив дать Поле спокойно искупаться, прежде чем призывать васс, он уселся на траве, следя за светлой головой. Вода отражала облака, и казалось, что Поля плыла по небу.

Накрыло ощущением счастья: тихое, пасмурное утро, девушка в реке, слабые отблески рассвета в воде, брошенные на берегу вещи. Целая жизнь впереди, полная самых интересных событий.

А Поля подняла целый каскад брызг, перевернулась на спину и вдруг запела — прямо в хмурое послепожарное небо. Это не было колыбельной, определенно, — слишком задорно, слишком весело, будто весенняя капель заплясала по реке. Язык был незнакомым, ни на что не похожим, звонким, переливчатым.

Даня было заслушался, а потом спохватился — он же не призвал еще васс. Они могли таиться в любой воде, но не в каждой воде, никогда заранее не угадаешь. Впрочем, прозрачные тени уже скользили по реке, а потом одна за другой стали появляться на поверхности головы — песня будто приманила любопытных и непоседливых духов. Они водили хороводы вокруг Поли, не приближаясь слишком близко, но их становилось все больше. В проточной воде вассы могли развить очень большую скорость и теперь стремились сюда отовсюду.

На берег к Дане вышла Чуда, теряя прозрачность на ходу, становясь все плотнее, все больше похожей на обычную женщину, только обнаженную и мокрую. Вассы могли провести на суше довольно много времени, около недели, но вода не переставала течь по их волосам, лицу и телу.

— Это и есть твое подношение? — спросила она, опускаясь на траву рядом. Под ней тут же образовалась лужица.

— Хорошее ведь, — мягко сказал Даня.

— Хорошее, — согласилась она, — но что это за язык?

— Ты не знаешь? — удивился он.

— Я была там и сям, на юге и севере, но никогда не слышала ничего похожего.

Песня все не заканчивалась, возможно, Поля просто пела ее по кругу.

— Ты отказался от моего дара, — в голосе Чуды не было упрека, только печаль, и то светлая, легкая, как туман, — я ведь предлагала тебе вечность рядом со мной.

— Да, — согласился Даня, — но я настолько глуп, что выбрал свою коротенькую жизнь вместо долгой, призрачной.

— Возможно, сейчас я могу догадаться, почему, — произнесла Чуда. — Есть в этой песне что-то, от чего даже духам хочется попробовать, каково это — ваша коротенькая жизнь. Она очень человеческая, слышишь? Это нас очаровывает.

Она улыбнулась ему и провела ладонью по его лицу. Даня ощутил, как губы перестает саднить. Вассы обладали некоторыми способностями к целительству, когда были благожелательно настроены.

Самые переменчивые из духов, очаровательные, капризные, они не знали мук ревности и не грустили, прощаясь. Следуя за своими прихотливыми желаниями, они готовы были снести бурной волной любые препятствия, но умели становиться и нежными, щедрыми. Будь Чуда в другом настроении, Даню могло бы сильно потрепать ураганом ее гнева, но она была лиричной, меланхоличной. И, кажется, готова была уйти с миром.

— Когда-нибудь я найду тебя, — пообещала Чуда, — если мне станет скучно или если мне что-то от тебя понадобится. Надеюсь, что твое проклятие не сотрет тебя к этому времени.

— Ты видишь его? Чувствуешь?

— Сильное, на граните поставленное, вода с таким не справится, огонь не справится тоже. Ищи совета у итров.

Ну да. Духи гор, молчаливые и хмурые, не больно-то были расположены помогать кому-либо.

Песня прервалась, и наступила такая громкая тишина, что у Дани уши заложило. Казалось, исчезло что-то невероятно важное, нужное, прекрасное.

А потом вассы начали рукоплескать.

Даня торопливо отвернулся, чтобы не смотреть, как Поля покидает реку.

Теперь, когда Чуда залечила его губы, мысли о поцелуях становились все более навязчивыми.

— На каком языке ты пела? — спросил он.

— Не знаю, — ответила Поля. — Моя хозяйка из избушки называла это утренней песней. Когда-то мир был таким молодым, говорила она, что можно было знать каждого человека по имени.

— Хм, — только и ответил Даня.

Он спросил об этом батюшку Леонида, когда они после плотного завтрака шли к вьеррам:

— А кто появился раньше: люди или боги?

— Конечно, люди, — ответил Ленька, маясь похмельем. — Как могли появиться боги сами по себе, на пустом месте? Сначала мир вылупился из яйца, потом появились первые мужчина и женщина да как начали плодиться и размножаться! А потом все кругом стало слишком непонятным, и людям понадобилась вера, и они намолили себе богов. Ну а боги создали духов да и покинули нас, сиротинушек.

Поля, молчаливая как обычно, в их беседу не вмешивалась. Она шла, мрачно озираясь по сторонам, — на обугленные деревья было страшно смотреть. Пластырей с рунами чистого дыхания не осталось, и легкие как будто забивались пеплом.

— Всю жизнь брожу по этим лесам, — сказала Арра, — но никогда не видела вьерров.

— Да, — согласился Даня, — не больно-то они любят показываться людям. Вот смотри, например.

Он указал на старый, давно рассохшийся дуб, чья кора загрубела и заветрилась.

— Вьеры с возрастом теряют подвижность, — объяснил Даня, — они сливаются с каким-нибудь деревом и так коротают оставшийся свой век, в покое и молчании. Этого духа мы не докричимся, хоть глотку сорви. Нет, нам нужен кто-то помоложе.

Арра почтительно уставилась на дуб, а потом на всякий случай вежливо приветствовала его.

А Даня вдруг прыгнул вперед и ловко ухватил неподвижную на первый взгляд растопыренную ветку, притаившуюся у мощных корней дикой малины.

— Отпусти, неприятный, — заверещала ветка, дрыгаясь туда-сюда, — а то сейчас как дам тебе между глаз!

Подростки везде одинаковы, сплошь вопли и угрозы.

— Мы пришли с миром, — Даня опустил ветку на пенек, — мы пришли помочь.

— Помочь они пришли! — заголосила ветка, едва не плача. — Где вы были, когда мы тут уворачивались от анков! Да мой дед едва не сгорел из-за вас, непутевых!

— Анки бы не тронули вьерров, обошли бы твоего деда стороной. Они уничтожали только те деревья, в которых никого не было.

— А-а-а-а! А страху мы натерпелись! Все из-за вас, людишек! Пошто было запирать анков в нашем лесу? Гадость, гадость, пошли прочь!