Оборона дурацкого замка. Том 8 (СИ) - Ютин Макар

Да, наверное все же бывшего.

Как прежде больше ничего не будет.

На лице десятника легко читалась решительность, некая покорность, искренняя печаль, расстройство. Его взгляд то и дело скользил себе за спину, к защищаемому Уру, который только-только вставал на ноги.

Все вокруг застыли.

Кань перестал тащить тело отца к выходу. Уставился неверящими, шалыми глазами на такое массивное, такое… холодное тело Камея, своего всегдашнего недобровольного участника розыгрышей и раздатчика болезненных оплеух, что делало игру только интереснее.

Впервые за все время, голоса в голове Саргона дали ему минуту молчания.

— Чт… почему? — заплаканные глаза Ян метнулись от своего невольного противника к новому убийце, — все уже закончилось!!! Почему вы продолжаете убивать друг друга?!!! — сорвалась она в крик.

Саргон молчал.

Только руки больше не сдерживали буйство фантазии засевших в мозгах затейников.

Он не особо следил за своими действиями дальше.

Вот шаг.

Маленький, неуклюжий, как у свежих тел одержимого или неопытного кукольника.

Вот еще один шаг. Более умелый, голоса внутри кричат от энтузиазма, сноровисто делят между собой сферы влияния.

Безумная ярость прошла, теперь они могут мыслить более конструктивно.

В отличие от Саргона, который за один блядский день потерял уже второго товарища.

И, в отличие от Юлвея, этот был ему хорошим другом.

Одним из трех и единственным вменяемым среди них.

Первые несколько проклятий срываются, исчезают во вспышке или бездарно растворяются в воздухе. Голоса в своем высокомерии никак не учитывают аномалию, а Саргону не хочется им помогать.

Он лишь не сопротивляется некоторым идеям, подталкивает неуверенные, чужие импульсы своего тела собственным управлением.

Пока Акургаль не оглядывается в его сторону и на красном от недостатка воздуха лице не проступает понимание.

Он не пытается вымолить прощение.

Он бежит к Алтаджину, меч в руке трясется на воздухе.

Уру выдает диссонирующую ноту. Его навыки — единственные оформленные подобия заклинаний, которые худо-бедно работают в проклятом природной Ци воздухе.

Защитная пленка отсутствует, Ян добила остатки. Темная энергия никак не может защитить тело, поэтому Саргон подставляет под звуковой удар предплечье, безразлично отмечает, как трескается уже сломанная кость, как лопается кожа вокруг и так потревоженных Дун Цзе участков.

Короткая мелодия бьет как таран, затем Уру заходится в кашле, выдыхает, снова подносит флейту к губам. В глазах яркая, рассудочная ненависть безо всяких наведенных мороков пыльных залов давно мертвой династии.

Саргон срывается вперед, его мерзость летит впереди.

Совместные усилия голосов родили невразумительный мусор: заклинание срывается, новое попадает прямо в испуганного флейтиста, однако чисто физическое проявление язв, струпьев и гниющих ранок на его плече и открытом участке шеи — вот и весь эффект, не слишком отличный от стандартного описания последствий.

Ударить новым он не успевает.

Ян не дает ему совершить месть — отбрасывает его в сторону, ее рот открыт в крике, глаза смотрят с ненавистью, с преданым доверием, и, почему-то, с мольбой.

Ни единого звука снаружи не доносится внутри его головы, но Саргон интуитивно понимает: девушка просит остановится. Он хочет отмахнуться, отодвинуть ее в сторону, добраться до ублюдского чинуши, до двуличного десятника, сгноить на темной стороне Луны все их мерзкие секретики…

Вторженцы, кукловоды его безвольного тела имеют собственное мнение. Им не важна месть, они лишь хотят его проклятия, хотят причинить ему вред.

И хотят использовать. Темную Ци. Его самого. Щедро делятся первым в расчете на второе.

Использовать, использовать, использовать, пока он сам не станет одним из них, бесплотным, сошедшим с ума от разочарования и злобы темным духом, очередной сущностью, что сведет с ума следующего глупца, последователя Темной Богини.

Руки его и Ян соприкасаются, как тогда, после идиотской выходки Алтаджина с самоназначением Саргона в ученики Ксину.

Он ощутил холодный пот в маленьких девичьих ладонях

И в этот раз его голосам темная мерзость удалась на славу.

Ян вскрикнула.

Слабо, удивленно, почти доверчиво. Словно не ожидала атаки. Словно до сих пор не могла связать смерть своей старшей сестрицы и странного, дурашливого парня с самым большим талантом в Лагере Новичков за последние десятилетия.

Никакой избыточности, темных облаков, шаров энергии. Ци обратной стороны Луны оставалось не больше трети, львиную долю которой новые жильцы головы Саргона вложили в доверчивую ладошку Ян.

Он чувствовал, как каналы горят, плавятся, получают рубцы и внутренние раны от избыточной духовной энергии. Порог пропуска даньтяня и системы циркуляции уже давно пройден.

Но его страдания казались детским лепетом по сравнению с ранением несчастной шатенки.

Темная жидкость оказалась вязкой, прилипчивой, не оттираемой, как масло, едкой, словно кислота. И совершенно безболезненной… на первом этапе.

Девушка тупо смотрела, как въедается плотная, пахучая жидкость в пальцы, втягивается в ладонь, как вода в бумагу, смотрела, чтобы затем закричать от ужаса.

Она принялась вытирать руку об одежду, обволакивать ее собственной Ци, затем резко повернулась к Алтаджину, ее глаза заволокло пеленой боли.

«Отторжение»

Так он мог назвать извращенное, мерзкое проклятие, если бы придумывал его сам.

Как его именовали вторженцы, Саргону безразлично, он лишь пялился на Ян, на ее сморщенное лицо, на прижатую к груди руку.

Пялился, пока она пыталась войти в медитацию, пялился, пока Алтаджин отбрасывал от себя испуганного Акургаля, деревянной походкой шел к своей подопечной, садился перед ней на колени, брал руку, пытался воздействовать Ци на исторгнутую рукой Саргона мерзость.

Заклинание практика, как и следовало из несуществующего названия, заставляло отторгать. Что? Да что угодно.

Это был недоступный ему уровень концепции, абстракция, вложенная с единственным намерением навредить, хоть и строго определенным способом.

Заклятие начало отторгать все, до чего добралось: ткани и компоненты крови друг от друга, кости, мышцы, кровь и иные жидкости от организма и так далее.

Эффект длился лишь жалкие секунды, однако урон организму…

Он отвернулся, чтобы заметить тусклый блеск окровавленного лезвия.

Акургаль опустил клинок.

Саргон машинально поймал лезвие между ладонями. Бородач запыхтел, его свекольная рожа попа-расстриги выражала обреченность, неприятие, душевную боль. Он чувствовал, что совершает предательство. Чувствовал, что поступает неправильно.

И правильно в то же время.

Десятник считал, что таким образом спасает хотя бы те жизни, что еще остались.

Саргону плевать на его мнение.

Лезвие затрещало под пальцами, черная гнусь проскользила по мутному, дешевому металлу, побрела огромной каплей к примитивной рукояти.

Токкккк

Саргон ощутил толчок, странную волну в груди.

Звуки вдруг стали четче, наружний гул пробился в закрытую черепную коробку, начал сливаться в нечто простое, почти осмысленное, в человеческие голоса, а мерзкие возгласы вторженцев резко потеряли силу, отдалились, перетекли из главного блюда в общий фон, пятиминутную рекламу часового ролика.

— Ах, вот почему, — он улыбнулся, гордый от правильной догадки.

Каменный кинжал, которым Камей ранее нанес себе рану и прервал буйство Алтаря, теперь торчал из его плотного, стеганого халата. Кокетливо выглядывал из-под ворота, скрежетал по кости.

Кашель вырвал мягкий сонм красных капель, окропил бородатую рожу Акургаля. Тот хрипел от наведенной гнуси, руки повисли плетьми.

Чужое лезвие стало весить слишком, совершенно нестерпимо много.

Саргон выпустил меч десятника, вздрогнул от малинового звона расколотого о каменный пол металла, затем медленно, через силу повернулся к своему убийце.