Остаток дня прошел в напряженном ожидании. Я то и дело посматривала на небо за окном, готовая в любой момент среагировать на новые капризы погоды. Но тучи разошлись, выглянуло солнце, и торжище вернулось к привычной жизни.
Когда за последним посетителем — пожилым торговцем кожами, который долго рассчитывался медными монетами — закрылась дверь, я с облегчением повернула табличку и задвинула тяжелый засов. День закончился. Теперь можно было заняться поисками ответов.
Мы с Тарой устроились за столом, разложив перед собой два потертых дневника и арифмометр для расшифровки. Тара поставила рядом кружку крепкого чая, а я зажгла несколько свечей — магический свет ламп мог привлечь внимание с улицы.
— С чего начнем? — спросила Тара, осторожно открывая один из дневников.
— С самых последних записей, — ответила я, настраивая арифмометр. — Если отец прятал «Сердце Голема», то он должен был записать, где именно.
Расшифровка шла медленно. Каждая строка требовала манипуляций с арифмометром, проверки, перепроверки. Мои пальцы болели от тонкой работы, а глаза слезились от напряжения. Тара читала вслух получившийся текст, и постепенно перед нами начала раскрываться история, которая заставила меня похолодеть.
«День сто семьдесят второй после смерти Эльзы, — читала Тара размеренным голосом, словно декламировала заклинание. — Они снова приходили. Гномы из Черного Железа. Предлагают больше золота, чем я видел за всю жизнь. Хотят Сердце. Говорят, что без него их древние защиты слабеют, что враги у границ, что настали темные времена. Не верю ни единому слову».
Я отложила арифмометр и потерла ноющие виски.
— Значит, гномы добивались этого артефакта еще при жизни отца. И он отказывался его отдать.
— Читай дальше, — попросила я.
«День двести первый, — продолжала Тара. — Стихии ведут себя все более странно. Вчера в Железных горах ураган такой силы, что с трех пиков снег сдуло. А за неделю до того — пожар в лесах восточнее, хотя дождей не было месяца. Торговцы рассказывают страшные вещи. В Северном королевстве маги потеряли контроль над силами. Водники топят собственные дома, огневики сжигают то, что призваны защищать. Мир теряет равновесие».
Мы продолжили чтение. Последние записи отца были полны тревоги и решимости.
«Прячу Сердце в единственном месте, где оно будет в безопасности. В сердце моего дома. Там, где бьется его пульс. Там, где огонь никогда не гаснет и где мой дух всегда будет на страже».
— Сердце дома, — медленно повторила я. — Там, где бьется его пульс…
— Печь, — одновременно выдохнули мы с Тарой.
«Сердце Харчевни». Массивная печь в углу кухни, которая грела дом, готовила еду, была центром всей жизни. Конечно. Гениальная простота.
Я встала и подошла к печи. Даже сейчас, когда огонь почти погас, от нее исходило тепло. Она была живой, дышащей, бьющимся сердцем дома.
— Но как достать? — спросила Тара, подходя ко мне. — Там же огонь, жар…
Я изучила сложную панель управления печью. Медные циферблаты, система вентилей, переключатели режимов. Где-то здесь должен быть потайной механизм.
— Отец был гением, — сказала я, кладя руки на теплую медь. — Он не стал бы прятать артефакт там, где к нему нельзя добраться. Должен быть способ.
Я закрыла глаза и сосредоточилась, пытаясь почувствовать скрытые механизмы внутри печи. Постепенно до меня дошло: это была не просто печь. Это было сложнейшее техномагическое устройство, замаскированное под обычную кухонную утварь.
Я мысленно потянулась к глубинным механизмам, почувствовала сеть тонких рычагов и противовесов. Там, в самом сердце конструкции, было что-то особенное. Камера, защищенная от огня и жара.
— Отойди, — предупредила я Тару.
Я представила себе последовательность действий: поворот вентиля влево, нажатие на скрытую кнопку, медленный сдвиг панели. Печь ответила низким, глубоким гулом. Один из циферблатов повернулся сам собой, открывая за собой узкое отверстие.
Внутри, в небольшой нише, защищенной от жара термоизоляционными пластинами, лежала маленькая шкатулка из темного металла.
Я осторожно достала ее. Шкатулка была теплой, но не горячей. На ее поверхности виднелись сложные гравировки — руны и символы, смысл которых ускользал от понимания.
— Открывай, — прошептала Тара.
Крышка поддалась легко, без всякого сопротивления. Внутри, на подкладке из черного бархата, лежал камень размером с куриное яйцо. Он пульсировал мягким, ровным светом, словно живое сердце. Цвет его постоянно менялся: то глубокий синий, то зеленый, то золотой, то багряный. И от него исходила сила — не агрессивная, не жгучая, а теплая, успокаивающая, как объятия матери.
— Сердце Голема, — выдохнула я.
В тот момент, когда я произнесла эти слова, камень пульсировал ярче, откликаясь на мой голос. И я почувствовала его. Связь. Тонкую нить, протянувшуюся между мной и древним артефактом. Он был живым. Не разумным, но живым. И он узнал меня.
— Место идеальное, здесь его никто искать не подумает, но что делать с дневником? — сказала Тара, оглядывая кухню.
Я осторожно положила камень обратно в тайник и тщательно все закрыла, вернув как было.
— Спрятать, — ответила я. — Мы перенесем дневник с шифром и помощников в мастерскую, и по последним записям отца, я создам иллюзию…
Следующие несколько часов мы работали не покладая рук. Нужно было спрятать самое компрометирующее — механизмы, которые явно двигались и работали как живые существа.
«Полоскуна» я осторожно извлекла из таза, его хрустальный глаз тускло мигнул, словно он сонно протестовал против пробуждения. Паук был удивительно легким — весом не больше кота. Я завернула его в мягкую ткань и отнесла в мастерскую.
«Жук-Крошитель» поддался сложнее — его бронзовый корпус был тяжелее, а шесть ножек зацеплялись за край стола. Когда я подняла его, внутри что-то тихо звякнуло, словно россыпь монет.
Сложнее всего было с «Ветошкиным» — маленький уборщик семенил на своих трех ножках за мной следом, словно щенок, не желающий расставаться с хозяйкой. Мне пришлось взять его на руки и донести, игнорируя его жалобное позвякивание.
Счетовода-паучка с барной стойки я сняла особенно осторожно. Его деревянный корпус, инкрустированный латунью, был произведением искусства. Крошечный грифель в одной из лапок все еще был испачкан чернилами.
«Толстяк Блин» остался на месте. Его массивный чугунный корпус весил больше, чем мы могли поднять, да и выглядел он достаточно невинно — как причудливая, но явно неподвижная скульптура какого-то древнего мастера. Любой посторонний принял бы его за дорогое, но бесполезное украшение кухни.
Когда все механизмы были перенесены, я принялась за самое сложное — маскировку входа в мастерскую.
Простого сдвигания шкафа было недостаточно. Слишком очевидно. Мне нужно было что-то более хитроумное, что-то, что обмануло бы даже внимательного мага.
В мастерской я нашла небольшой кусок темного металла — того же, из которого отец делал свои самые тонкие механизмы. Размером он был с мою ладонь, толщиной в палец. Идеально подходил для задуманного.
Я принялась за работу с ювелирной точностью. Сначала выгравировала на поверхности металла тончайшие линии — имитацию трещин и сколов, которые должны были состарить поверхность на несколько десятилетий. Затем, используя крошечное долото и молоточек для часовых механизмов, создала систему микроскопических углублений и выступов.
Это была не просто маскировка — это был механизм оптической иллюзии. Когда коробочка будет установлена правильно, игра света и тени создаст впечатление сплошной каменной кладки. Любой, кто посмотрит на стену, увидит обычные, старые камни без единого намека на скрытую дверь.
Но самое сложное было впереди — магическая настройка. Я взяла коробочку в руки и закрыла глаза, сосредотачиваясь на ее внутренней структуре. Мне нужно было вложить в металл частицу своей воли, заставить его постоянно излучать слабую иллюзию.
