Двойник короля 19 (СИ) - Скабер Артемий

Не понимаю, почему они сразу не напали на мою территорию. Смогли бы застать врасплох, без подготовки, хотя… Если использовали артефакт ментальной магии, то мои вышки гасят это. Да, скорее всего, так и есть.

Кожа зудит. Тело бросает то в жар, то в холод. Лихорадка? Может быть. Или магическое истощение, или просто реакция на травмы.

Продолжил мысленный разбор ситуации. В целом даже реализация хорошая у императора вышла. Моих людей схватили, когда те прибыли помогать горожанам, потом выманили Жору. Тут всё логично: на переговоры пойдёт кто-то важный и нужный роду, кто-то, кого я ценю, уважаю. Вторая фигура после меня.

Моя поверхностная разведка… Надеялся, что сначала просто попугают, а они тут же все козыри на стол выкинули. Из-за этого я показал свои.

В сознании неприятно кольнуло: «Бабочки… Их стало в два раза меньше, потеряно слишком много. Восстановить популяцию удастся, но нескоро».

Монстры показали высокую эффективность в бою. Жаль! Хорошо, что гусеницы по большей части остались живы. Их паутина блокировала даже заклинания пятнадцатого ранга — впечатляюще. Бесценные экземпляры, нужно будет разработать стратегию их использования. Сосредоточиться на защите, а не на атаке.

И самое главное… Мой голем. Вот тут аж всё крутит от злости. Воспоминание острое, как нож. Его разорвало от атаки генерала. Взрыв силы, и каменная плоть разлетается осколками.

Сука… сука… сука… Если бы Вон Тон остался жив, сам бы устроил ему самую сладкую смерть из имеющихся. Урод! Зубы непроизвольно сжались, челюсть напряглась до боли. Ярость внутри словно помогла. Отлично! Злость — хороший мотиватор.

Тогда подкинем дровишек, вспомним потери во всех деталях. Тени Магинского — минус тридцать пять штук. Духи остались, но другие?.. Внутренний хомяк плакал. Хранитель ресурсов внутри меня скорбит о каждой потерянной единице. Нет, он рыдал. Хотя уже началась истерика: бьётся лапками и пищит, прям захлёбывается слезами.

«Изверг! Душегуб! Тиран!» — как только меня не называли.

Давайте открывайтесь, глазки. Попытка. Мышцы лица напрягаются, веки дрожат, и… У меня получилось. Кое-как разлепил веки. Боль тут же накатила волной, словно штыки вонзились в глазные яблоки. Свет — тусклый, едва заметный, но он жалит зрачки раскалённым железом.

Я передумал, возвращайте меня обратно. Захлопнул глаза. Темнота, приди. Мало мне, что ли, сложностей? Живот, руки, ноги, рёбра и отсутствующая кисть — всё кололо, болело, пульсировало, горело… Список можно продолжать.

Огляделся. Я где-то лежу. Только темно. Ночь? Сколько я без сознания? Часы? Дни? Чёрт, как не вовремя! Армия императора у стен, а я валяюсь.

Попытался двинуться. Твою мать! Какого хрена я весь в бинтах? Тело не слушается, будто не моё. Рука дёрнулась в попытке пошевелиться, и тысяча игл вонзились в мышцы. Голова кое-как двинулась, и я увидел, как меня замотали, — белые полосы ткани от шеи до пят. Перебинтованная культя вместо правой кисти. Грудь стянута так, что дышать тяжело.

Они решили, что я помер, и мумифицировать собрались? Напряг руку и потрогал голову — тоже в бинтах. Ух… Нормально, так я ещё в себя не приходил. Запишем в список достижений Магинского.

— Па-па? — прозвучало рядом, сначала неуверенно.

Звук разрезал тишину комнаты — тонкий, с вопросительной интонацией, детский почти. В нём столько надежды, что становилось неловко.

Я повернул голову на голос. Каждый градус поворота — как гвоздь в шею. Темнота отступила, глаза привыкли. Увидел худую фигуру, блестящую лысую голову, широко распахнутые глаза. А потом…

— М-м-м… А-а-а… — издал я горловые звуки. Попытка заговорить отозвалась болью в пересохшем горле, голосовые связки словно наждаком обработали. — Ти-ше!

Лысый засранец тряс меня. Его пальцы впивались в плечи, ногти царапали кожу сквозь бинты. И так всё болело, что еле держался. Каждое прикосновение — как электрический разряд по нервам.

Ам застыл, будто боялся, что я исчезну, если он моргнет. Дыхание сбитое, частое. Пацан сидел рядом, ждал моего пробуждения.

— Ты живой?

Слёзы катились по щекам — крупные, блестящие в полумраке. Капали на мои бинты, оставляя тёмные пятна. Его плечи вздрагивали от рыданий. Лысая голова склонилась к моей груди, как будто прислушивалась к сердцебиению.

— Нет, — я упал на подушку. Мышцы шеи сдались, голова потяжелела. — Просто решил тебя проверить.

Сарказм — моя естественная защита. Даже сейчас, когда каждый вдох требовал усилий, это был рефлекс, выработанный годами. Возможно, не лучший ответ ребёнку, но что поделать… Я не образцовый «отец».

— Правда? — насторожился подросток.

Его лицо изменилось мгновенно. Сначала облегчение — яркое, как вспышка. Потом недоверие — морщинка между бровей, прищуренные глаза. И, наконец, осознание: я шучу, значит, точно жив.

Выдохнул. Воздух вышел со свистом сквозь сжатые зубы. Боль пульсировала в такт сердцу от виска до пят, словно огонь тёк по венам вместо крови.

— Отчёт! — рефлекторно произнёс.

Командный тон вернулся автоматически. Слабость — непозволительная роскошь сейчас, нужна информация, нужна оценка ситуации.

— А? Я? — указал зачем-то на себя лысый.

Палец дрожал, ноготь обломан. Следы боя остались и на нём: синяк на скуле проступал желтовато-фиолетовым пятном, ещё нос почему-то сломан

— Ну, если никого рядом нет, — закрыл глаза. — То, выходит, ты.

— Значит, так, — стул заскрипел, когда Амус устраивался поудобнее. — Двое ублюдков мертвы. Первого я одолел одной левой, и ты повозился с другим. Тот косой, который на тебя напал… Он теперь как две половинки целого. Слабак!

Голос Ама звенел от гордости. Подбородок вздёрнулся, глаза сузились — хищный оскал водяного медведя проступил сквозь человеческие черты. Его пальцы сжались в кулаки, вены вздулись на тонких запястьях. Он вспоминал бой, переживал снова те моменты.

— Дальше что? Сколько я тут? Ситуация вокруг? Что требует немедленного вмешательства? — задал правильные вопросы.

— Дальше? — тон подростка выдавал задумчивость.

Ам почесал лысую макушку, смешной жест — совсем человеческий. Ноготь царапнул кожу, оставив белую полоску. Он хмурился, собираясь с мыслями, вспоминая последовательность событий.

— Ты отдыхаешь, выздоравливаешь. Я тебе твою ранку на руке полечил, должно помочь.

Ранку. Он назвал отсутствующую кисть «ранкой»? Посмотрел на забинтованную культю. Странное чувство — фантомная боль в несуществующих пальцах. Кажется, что могу ими шевелить, что они всё ещё там. Обман нервной системы, не более.

— Как? — повернулся и посмотрел на Ама. — Хотя не надо.

— Ты в городе моей фамилии, — продолжил лысый.

Грудь расправилась, плечи выпрямились.

— Моей! — поправил его.

— Ну да, у тебя же такая же, как у меня, — кивнул он. — День и ночь, и сейчас снова день.

Ам показал руками движение солнца — дугу от востока к западу.

— Сутки, — посчитал он вслух.

Значит, без сознания почти сутки. Слишком долго. Армия императора не будет ждать, пока я оклемаюсь. Они наверняка разрабатывают новую стратегию, готовят следующий удар.

— Людишки бегают, что-то делают, кричат, снова бегают. Странные существа. Одно дело мы с тобой — человеки… — ударил в грудь себя Ам. — Пришли какие-то косые, маленькие. Как я понял, монолы.

Его лицо исказилось презрительной гримасой. Глаза сузились, ноздри раздулись. Видимо, не любит чужаков на своей территории.

— Монголы! — поправил я.

— Во-во, — кивнул пацан. — Они самые. Серьёзные такие, все напряжены. Лошадей привели, и ещё у них язык странный. Тебя искали, особенно один из них — старик.

Ам морщил нос, вспоминая, его лоб пересекали морщины. Забавно видеть такую глубокую задумчивость на лице подростка.

— Хан, — зачем-то ответил я.

Тимучин тут. Хорошо… Это упрощает ситуацию. Мне бы ещё пару минут отдохнуть.

— Ну, я не знаю. Он дёрнулся тебя проведать. Так я сказал, что ты не можешь. Давай требовать. Ну, я ему и объяснил.