Двойник короля 19 (СИ) - Скабер Артемий

В его голосе звучала гордость. Подбородок приподнялся, глаза заблестели.

— Что? — напрягся я.

Мышцы живота сжались, отозвавшись острой болью. Только драки с монголами не хватало! Тимучин не из тех, кто прощает оскорбления, особенно от подростков.

— Не, мужик нормальный оказался, сильный, но он мне нос сломал, а я ему фингал под глазом поставил, — улыбнулся Ам.

На его лице расплылась широкая улыбка, гордость за свой «подвиг» сияла в каждой черте. Он потрогал свой нос.

— Сука… — выдохнул я.

Воздух со свистом вырвался сквозь стиснутые зубы. Политические осложнения — последнее, что нужно сейчас. Ссора с ханом может стоить союза, а без монголов против императорской армии не выстоять. Зная Тимучина, получить по морде от подростка для воина его ранга, его статуса — непростительное оскорбление. Придётся объяснить, что это монстр пятнадцатого ранга, а то ещё обидится. Иначе рискую потерять монгольскую поддержку.

— Армия? Заложники? Что происходит?

Нужно оценить все факторы, все переменные, подготовиться к следующему шагу.

— Ну, те, кто за стеной стоят, они там же и стоят. Странные. Может, ждут чего-то? Про заложников не знаю. А так всё нормально. Ты жив и здоров — это главное, — зачем-то лысый начал гладить меня по руке без кисти.

Его пальцы осторожно касались забинтованной культи. Нежность, совершенно несвойственная монстру, человеческий жест заботы, утешения. Странно видеть такое от существа, способного разорвать человека пополам.

Посмотрел на свой обрубок. Неприятно… Белые бинты, пропитанные кровью и какой-то мазью. Запах трав, лекарств. Нужно как-то восстановить. Может, дядя Стёпа что-нибудь придумает? Или стоит найти мага-регенератора? Или изготовить протез с магическим усилением?

Я попытался сесть, и мышцы живота напряглись. В бинтах это делать крайне неудобно: ткань натянулась, стесняя движения.

Раздались голоса, шаги, бряцание оружия. Кто-то приближается к комнате.

Дверь ударилась о стену с глухим стуком. Две фигуры заполнили дверной проём — контрастные, как день и ночь. Витас — высокий, подтянутый, в строгой военной форме. Тимучин — приземистый, жилистый, в традиционном монгольском халате, расшитом золотом. Лицо хана — как древний пергамент, иссечённый морщинами. Под левым глазом — впечатляющий синяк, уже наливающийся всеми оттенками фиолетового.

— Жив! — оскалился хан.

Его зубы блеснули — желтоватые, крепкие, как у старого волка. Глаза — узкие щёлки, в которых плескалось что-то среднее между раздражением и облегчением. Правая ладонь лежала на рукояти сабли — не угроза, но готовность. Мозолистые пальцы поглаживали потёртую кожу ножен.

— Господин? — уставился на меня Лейпниш.

В голосе Витаса — неверие и облегчение. Круги под глазами выдавали бессонные ночи. Волосы взлохмачены, одежда помята. Он держался прямо, но видно было, что из последних сил.

Хан тут же направился ко мне. Всё его тело напряжено, каждый шаг — как у хищника, готового к прыжку. Сапоги глухо стучат по деревянному полу. Рука лежит на мече, сам он периодически смотрит на Ама.

В плечо ударили кулаком. Неприятно, боль прострелила от плеча до позвоночника.

— Ну ты и козёл! — фыркнул старик. — Какой ты после этого друг?

Голос хрипловатый. Обвинение звучало почти ласково — так старые вояки выражают привязанность. Не словами, а действиями. Не заботой, а ударами.

Удар! Звук хлёсткий, как выстрел. Кулак Ама врезался в лицо Тимучина, и голова хана дёрнулась. Воздух сгустился, напряжение стало почти осязаемым.

— Ещё раз тронешь папу, я тебя покалечу! И не посмотрю на то, что ты дедушка, — пробурчал Ам.

Его голос дрожал от ярости. Кулаки сжались, мышцы напряглись под тонкой тканью рубашки. Глаза сузились, в них проглядывал водяной медведь, готовый разорвать любого, кто угрожает его территории, его семье.

— Дедушка? — повторил хан.

Тимучин застыл, как статуя. Рука, уже потянувшаяся к сабле, остановилась на полпути. На лице отразилась целая гамма эмоций. Обида — в опущенных уголках губ, ярость — в раздувающихся ноздрях, замешательство — в прищуренных глазах.

— Я дедушка? Правда? Я такой старый? — спросил он.

В голосе хана звучал почти детский протест. Он выпрямился, расправил плечи, подбородок вздёрнулся. Каждая линия тела кричала: «Я ещё полон сил! Я воин! Я не старик!»

— Да! Нет! — ответили мы одновременно.

Наши голоса слились. Я отрицал, а Ам утверждал. Комичность ситуации на секунду пробилась сквозь боль и напряжение. Вот уж абсурд момента: полуживой я, лысый монстр-подросток, оскорблённый хан, растерянный Витас.

— Сын? — уставился на меня хан с фингалом под глазом. — Как? Когда? Ты уходил, у тебя ведь не было детей? Да ещё и такой большой? А те трое? Они же беременны!

Тимучин наклонился ближе, разглядывая меня с новым интересом. Седые волосы, заплетённые в традиционную косу, упали на плечо. Глаза изучали моё лицо, затем переводились на Ама. Он искал сходство, пытался понять связь.

— Кто? — удивился Ам. — У папы будут ещё дети? У меня появятся братья и сёстры?

Голос подростка подскочил на октаву. Лицо осветилось детским восторгом, в глазах — радость и любопытство. Он подался вперёд, ожидая ответа.

А моя голова начала кипеть, висок пульсировал болью. Слишком много информации, слишком много эмоций. Тело требовало отдыха, а обстоятельства — решений.

— Магинский, ты меня удивил. Так вот чего не захотел моим наследником становиться? Уже сам настругал себе замену, да ещё и не одну… — подмигнул Тимучин. — Ты меня подвёл, — он стал серьёзным. — Тут у тебя бой, маги сильные, а ты всё один. Где моя битва?

Хан говорил быстро, перескакивая с темы на тему. Слова сыпались, как камни с горы. Его руки двигались в такт, глаза блестели азартом. Старый воин скучал по сражениям, по крови, по победам.

Витас понял, что эти двое начали меня доставать. Рука нервно поправила воротник, глаза бегали между мной, ханом и Амом. Он оценивал ситуацию, искал способ разрядить напряжение.

— Господа! — повысил голос Лейпниш. — Вы не видите, что господин ранен? Ему нужен отдых.

Слова прозвучали твёрдо, но с почтительностью.

— Кто? — удивился хан. Его вообще не смутило, что я весь в бинтах. — А кисть… Ерунда! Будет одной рукой есть. Вот если бы что-то ниже пояса оттяпало, тогда да.

Тимучин фыркнул, махнув рукой. Для него потеря конечности — обычное дело, рабочая травма воина. Глаза скользнули по моим бинтам без всякого сочувствия, только оценивающий взгляд: сколько времени на восстановление, когда снова в строй.

Очень хотелось помассировать виски. Я даже был бы не против ещё раз в битву окунуться, лишь бы не оставаться тут. Может, стоит рвануть к ним?

— Значит, так! — сел на мою кровать Тимучин. — Император твой.

Матрас прогнулся под его весом. От резкого движения боль прострелила рёбра.

— Он не мой, — поправил его.

Голос звучал хрипло, но твёрдо. Даже в таком состоянии нельзя допускать двусмысленностей, особенно политических. Император — не мой сюзерен, не мой покровитель. Я сам по себе, Магинский — отдельная сила.

— Ваш, — махнул он рукой. — Переступил черту. Тотчас прикажу наступать!

Глаза сверкнули азартом старого хищника, почуявшего кровь. Он готов был начать войну здесь и сейчас, одним словом, одним движением руки.

— Нет! — оборвал его. — У меня немного другой план.

Мой голос прозвучал неожиданно сильно — командный тон, не терпящий возражений. Тимучин замер, оценивающе глядя на меня. Ам напрягся, готовый защищать. Витас переступил с ноги на ногу, нервно одёргивая мундир.

— План у него, — выдохнул хан. — Ладно.

Старик поднялся и направился к выходу.

— Вставай давай! Мне нужна битва! — заявил хан.

— Будет, — кивнул в ответ.

— Сопляк, идём, я покажу тебе, что такое настоящий мужчина, — бросил он у двери.

Слова — как наживка для молодого хищника, вызов, провокация, проверка. Хан оценил силу Ама, почувствовал в нём достойного противника. Теперь хотел проверить его характер, дух.