Кровь вассалов (СИ) - Добрый Владислав

— Все, кто поднимается наверх, теряют, — сказала она, и голос её был как клинок. — Друзей, мужей, сыновей. Такова доля тех, кто нежится в славе и получает блага. Вместе с ними он принимает и риск, и скорбь.

— И потому тем важнее, чтобы время, что нам отпущено, ничем не было омрачено, — я снова попробовал успокоить её. Это была ошибка. Она лишь почуяла слабость. Брешь в защите.

Адель досчитала до трёх и вдруг, будто вспыхнувшая искра, перешла в наступление. Её голос стал тихим — но в этой тишине сверкала сталь.

— Ты называешь себя рыцарем, — сказала она, не отводя глаз. — Ты носишь доспехи и знамя, а утром садишься за стол с людьми, которые ждут от тебя закона. Но скажи мне честно: что это за рыцарь, который возвращается домой усталым от лавров, а не от дел? Что это за муж, который хвалится победами, а не заботой о тех, кто остался под его кровом?

Она сделала паузу, и в её лице — и в голосе — мелькнуло острое, почти театральное презрение.

— Я могла бы выйти за Короля, — продолжила она вдруг. С таким лицом, пренебрежительно брезгливым Магн в юности швырял монеты на стол в таверне, платя за всех. — Я могла бы быть королевой, жить в зале, где за окнами пахнет кипарисом и где придворные гудят как пчелы от восторга при одном моём появлении. Я могла бы обрести почёт, владения, почести, которые ты даже не можешь представить. Но я вышла за тебя. За кого? За мужчину, который предпочёл меч семейному покою. И ты называешь это любовью?

Она шагнула ближе, и в её голосе опять зазвучала уязвлённая требовательность:

— Я не прошу тебя быть маленьким фермером, Магн. Я прошу быть мужчиной, который защищает то, что ему дорого. Защищает так, чтобы сосед видел и боялся заступить за межевую черту. А не таскается с девками по дальним углам, еще и доверяя им нести свое знамя! Отвратительно! Как же низко!

Потом она вдруг улыбнулась — холодно и горько — и ударила точнее, чем меч:

— Сравни: король даст мне двор и пиры, но я выбрала ночи покоя у очага с тобой. Другой муж мог бы быть дома. Другой муж мог бы согревать тебя утром своей рукой. Другой муж — да хоть тот же король — не ушёл бы, неизвестно зачем, непонятно для чего. Защищая мужиков, городскую грязь, крестьянский навоз! Может, он и забрал бы от меня часть воли, но дал бы безопасность моему сыну. И что теперь? Ты хочешь, чтобы я благодарила судьбу за то, что ты выбираешь боевые знамена и чесночные рожи вместо нас?

В её голосе появилась жалость, искусно поданная как укор:

— Ты любишь свою славу, Магн. Ты пьёшь её, как вино, и от этого тебе становится жарко, но не спокойней. Если ты такой великий — докажи это здесь. А не там, где за каждым рукопожатием скрывается чужой интерес. Докажи тем, кто рядом, что им не страшно ночью. Докажи мне, что я не ошиблась, выбрав тебя, а не власть, не удобную жизнь у трона.

Она отступила на шаг, собрала волосы за плечо, и её голос стал мягче, почти шепотом, но каждое слово было как клеймо:

— Я не прошу невозможного. Я прошу быть мужем. Быть тем, кто возвращается. И бьется за свой род, а не ради черного быдла. И если ты не можешь этого дать, — сказала она ещё тише, — то помни: люди замечают слабость. И слабость, увиденная однажды, растёт как плесень.

Я стоял и слушал, чувствовал, как слова саднят, ранят, как ножом. В груди — смесь злости, стыда и бессилия. Хотелось кричать, объяснять, защищаться, выдвигать логические ряды причин и следствий. Но слова застряли горьким комом: голос Сперата, его молчаливое понимание — вот чего мне не хватает в этот момент. Я молчал. И молчание моё говорило за меня больше, чем любая оправдательная речь.

Я молча поднялся и направился к двери.

— Куда ты? — рявкнула Адель, словно на нерадивого слугу.

Я резко обернулся. Рука сама метнулась к Когтю, но я заставил себя остановиться. Прикрыл глаза, медленно досчитал до пяти. Открыл — и, глядя мимо неё, сказал:

— Знаешь, почему люди боятся змей? Часто даже больше, чем вооружённых мужчин?

Она фыркнула, но потом, заметно напрягшись, задумалась.

— Потому что не знают, когда она укусит? — наконец предположила Адель.

Теперь пришёл мой черёд издевательски хмыкнуть.

— Нет. Подумай ещё.

Я не стал объяснять. Просто вышел.

В Горящем Пике пустовали палаты для гостей. Сегодня я переночую там. А завтра уеду в поместье Караэна, чтобы быть ближе к городу.

Для этого надо было пройти по стене. Я вышел наружу — ветер ударил в лицо, пахнуло дымом и холодом. Внизу темнели склоны, а вдали, как россыпь светляков, горели огни Караэна.

Позади почтительно застыл отряд: стражники-щитоносцы и Волок. Я протянул руку и поманил своего пажа.

— Волок… то есть, Адреан. Подойди. Смотри — видишь огни Караэна? Красиво, правда?

Парнишка смущённо кивнул, не зная, что сказать.

— Никогда не молчи на прямой вопрос, если его задал не враг, — мягко пожурил я. — Так ты кажешься слабее. Не знаешь, что ответить — скажи, что думаешь. Или спроси о том, что тревожит тебя.

— Что случилось между вами и сеньорой? — выпалил через секунду этот змеёныш.

Я молчал. Потом усмехнулся уголком губ.

— Я спросил её, почему люди боятся змей. И она не смогла ответить.

— Потому что они могут укусить… и, может быть, ядовитые? — осторожно предположил Волок.

— Поэтому люди не шарахаются от стражников с алебардами? — уточнил я. — Они не кусаются?

— Нет, — Волок замялся. — Ну… они же… не кусаются. Смотря какие люди.

— У нас есть мечи и копья. Надёжнее, чем клыки. Ты ведь и сам знаешь, видел в деле, — возразил я. — Но нас боятся не так, как змей.

Волок нахмурился. Фарид учил его думать — и это было заметно. Но долго он не тянул.

— Змея… Она… противная, — наконец сказал он. — От неё не знаешь, чего ждать.

Я усмехнулся.

— Тоже мимо. Змеи почти всегда предупреждают перед атакой. Шипят, поднимают голову, скручиваются. Мы боимся их по другой причине. Очень опасно, если ты её не заметил. Даже если что-то лишь похоже на змею, в нас, в нашей крови, просыпается память предков: «опасность». Мужчины хватают палку, женщины визжат и бегут. Это древнее. Оно спит в нас — и вдруг встаёт во весь рост, если мы видим змею.

Волок нахмурился ещё сильнее.

— Вы ведь намекаете на Итвис, сеньор? Все знают, что вас называют змеями. Но… я не понимаю, к чему вы ведёте.

Я кивнул.

— Хороший вопрос. Молодец, Адреан. Змея не страшна, когда ты видишь её перед собой. Её и ребёнок может забить палкой. Опасна она, когда её не видно. Её единственный укус почти всегда смертелен. И незаметнее всего змея в высокой траве.

Я перевёл взгляд на огни Караэна.

— Меня прозвали Золотой Змей. Люди этого города и земель вокруг него. Это похоже на правду. Вот только входит так, что они сами, это трава, что скрывает меня. И я не позволю никому её скосить. А Адель… Адель придётся когда-то понять, что у меня есть дела важнее, чем она.

Я помолчал. А потом тихо добавил:

— Интересно, как назовут тебя, Адреан Итвис?

Он даже не успел что-то понять, как я уже развернулся и пошёл прочь, оставив его стоять в ночи среди мерцающих огней.

Глава 14

Чудесный век

— Где «горшок»? — спросил я.

— Разбился, сеньор Магн, — раздражённо ответил Бруно Джакобиан. — Это всё, что вы хотите сказать?

Я удивлённо глянул на него. Хотя, если честно, из состояния удивления я и не выходил. Но на этот раз удивление было другим — я машинально схватился за рукоять меча и бросил внимательный взгляд на человека, в чьих словах почуял вызов.

Однако это не был вызов. Это была ярость.

Бруно встретил мой взгляд прямо и твёрдо. От резких слов или действий меня удержало только то, что ректор был без доспехов и оружия. По умолчанию я воспринимал его как существо, скажем так, малоопасное и, уж конечно, ниже меня по статусу. Вроде как нельзя пнуть собаку на людях, даже если она гавкнула.

Разум, конечно, подсказывал, что статус ректора Университета Караэна — вещь серьёзная, но в тот момент я действовал на инстинктах. Бруно спасло вбитая в Магна привычка придерживаться социальных норм. Пришлось себя обуздать. Я выдохнул. Потом глубоко вдохнул. Что же так взбесило этого добродушного «ботаника»? Ах, ну да, конечно. Моё кажущиеся равнодушие.