Закрыв кран, я направилась к последней двери. За ней оказался кабинет, и, кажется, это было настоящее сердце всего дома. Комната была завалена книгами, свитками, какими-то чертежами на плотном пергаменте. Они лежали на большом письменном столе, на полках вдоль стен, даже на полу. Везде царил творческий беспорядок.
На столе среди бумаг я заметила странные инструменты из металла и дерева: циркули, какие-то измерительные приборы, сложные механизмы непонятного назначения. В углу стоял верстак, на котором в полуразобранном состоянии лежало что-то, отдаленно напоминающее металлическую птицу со сложенными крыльями. Рядом еще один механический паук, но больше того, что внизу и явно неисправный, у него не хватало двух ножек.
Воздух был пропитан запахом старой бумаги, чернил и смазочного масла. Это было убежище ученого, мастерская изобретателя. Или сумасшедшего гения.
Я осторожно подошла к столу, стараясь ничего не задеть. Чертежи были покрыты мелкими, аккуратными записями. Схемы механизмов, расчеты, формулы… Кто бы ни жил здесь, он был настоящим мастером.
Чувство, что я вторгаюсь в чужую, сокровенную жизнь, стало невыносимым. Я поспешно покинула комнату и осторожно спустилась на кухню.
В зале было тихо, подростки, видимо, закончили свою работу. Когда я вошла туда, то увидела разительные перемены. Уцелевшая мебель была аккуратно расставлена по местам. Столы и скамьи стояли ровными рядами, готовые принять посетителей. Осколки посуды исчезли, пол был чисто подметен, а половицы даже протерты влажной тряпкой. А вся сломанная рухлядь: обломки стола, скамьи, стульев — была аккуратно сложена у самого выхода.
Увидев меня, русоволосый гном почтительно кивнул.
— Мы все, хозяйка. Отцы починят, занесем обратно, — коротко бросил он, смущенно потирая нос. — Извиняемся за отцов. Они… когда выпьют, буйные становятся.
Не дожидаясь ответа, они подхватили сломанные доски и, один за другим, вышли из харчевни, оставив меня снова в полном одиночестве.
Я медленно обвела взглядом прибранный зал. Он все еще выглядел простовато, но уже не безнадежно. Здесь можно было работать, принимать гостей.
Мой взгляд снова упал на входную, незакрытую дверь. На ней, на ржавом гвозде, висела небольшая деревянная табличка и на ней было что-то написано.
Я подошла ближе. «ОТКРЫТО». Слово было выжжено на дереве незнакомыми, угловатыми буквами, но я понимала его смысл так же ясно, словно всегда умела читать эти письмена. Только сейчас, на фоне относительного спокойствия, эта мысль ударила меня с новой силой. Я понимаю их необычную, грохочущую речь. Я читаю их буквы.
Но я уже ничему не удивлялась. Усталость и тупая головная боль вытеснили все остальные эмоции. Руки двигались сами собой, я сняла табличку, перевернула ее другой стороной, где было написано «ЗАКРЫТО», и повесила обратно. Затем снова заперла дверь на тяжелый засов, чувствуя, как металл холодит ладони.
Все. На сегодня с меня хватит. Хватит гномов, открытий и оживших механизмов. Хватит вопросов без ответов. Голова раскалывалась все сильнее, а сил разбираться в том, что происходит, у меня уже не было.
Шаркающей походкой, словно древняя старуха, я направилась обратно к потайной двери, поднялась по скрипучей лестнице в спальню. Не раздеваясь, не умываясь, я просто рухнула на кровать лицом в колючее серое одеяло, которое пахло сухими травами.
И спасительная темнота накрыла меня мгновенно, стоило мне только закрыть глаза.
Глава 3
Проснулась я от звука.
Тихого, настойчивого скрежета металла по камню, словно кто-то точил нож о точильный камень где-то внизу, в глубине дома. Звук повторялся с монотонной регулярностью: скреж-скреж-пауза, скреж-скреж-пауза. Я лежала на жесткой кровати, уткнувшись лицом в колючее одеяло, и не могла понять — сон это или явь.
Постепенно сознание прояснилось. Серое утреннее небо за маленьким окошком, запах сухого дерева и старой пыли, грубая шерстяная ткань под щекой. Я была в спальне на втором этаже харчевни. В чужой спальне, в чужом доме, в чужом мире.
А внизу что-то методично скреблось по камню.
Память забрезжила туманными клочками. Гномы с окладистыми бородами, говорящие низкими, рокочущими голосами. Разгромленная харчевня с перевернутыми столами и осколками посуды на полу. Механический паук, который мыл тарелки своими латунными лапами…
Я резко открыла глаза и села на кровати, ощущая, как комната легонько закружилась вокруг меня. Голова еще гудела, но не так остро, как вчера. Серые каменные стены, простая деревянная мебель, маленькое окошко под потолком, через которое пробивался тусклый утренний свет. Да, я здесь. В этом странном мире, который никак не мог быть сном, как бы мне того ни хотелось.
Я осторожно спустила ноги с кровати. И держась за стену, медленно добралась до ванной комнаты. Повернула один из причудливых латунных кранов и холодная вода полилась тонкой струйкой. Я сложила ладони чашечкой, набрала воды и плеснула в лицо.
Ледяные капли мгновенно прогнали остатки сонной одури, заставив меня вздрогнуть и резко вдохнуть. Еще раз. И еще. Вода стекала по щекам, капала с подбородка на каменный пол, и мне стало легче дышать, словно прохлада вытеснила из груди спертый воздух кошмаров.
Я подняла голову и встретилась взглядом со своим отражением в полированной медной поверхности над раковиной. И замерла.
Из зеркала на меня смотрела совершенно незнакомая девушка.
Молодая, с огненно-рыжими волосами, падавшими на плечи тяжёлыми волнистыми прядями. Лицо резкое, с отчётливыми скулами и прямыми бровями, под которыми горели зелёные глаза — яркие, полные вызова, словно готовые метнуть искру. На переносице и щеках рассыпались едва заметные веснушки, придавая этому строгому облику живое, почти дерзкое очарование.
Я подняла дрожащую руку и коснулась щеки. Девушка в зеркале повторила жест. Я разжала и сжала пальцы. Она сделала то же самое. Это было мое лицо. Мое тело. Но не мое…
И тогда память обрушилась на меня подобно разрушающей лавине.
Еще мгновение назад я была Екатериной Николаевной Дерябиной женщиной сорока трех лет. С морщинками-лучиками вокруг глаз, предательскими седыми волосами у корней, которые я упорно закрашивала раз в месяц, и усталостью такой глубокой, хронической усталостью, что она пропитывала каждую клеточку тела, каждую мысль. Усталость от жизни, которая шла не туда, от работы, которая высасывала душу, от одиночества, которое стало привычным, как старый халат.
А теперь я была Мей.
Просто Мей — без отчества, без фамилии, как было принято среди простолюдинов в этом мире. Двадцатилетняя девушка, до недавних пор жившая в крошечной деревушке Ольховка, что в полудне пути на лошади от города Либрен. В маленьком домике тетушки Марты, которая заменила ей мать после того, как настоящая мать нежная, болезненная женщина по имени Эльза умерла от чахотки, когда Мей едва исполнилось пять лет.
Отец… Отец был человеком сложным. Марк Изобретатель, как звали его в деревне, человек умный, но странный, мечтательный, одержимый механизмами и всякими хитроумными приспособлениями. Его мастерская в подвале дома была заставлена непонятными железяками, а по ночам оттуда доносились звуки: скрежет, стук молотков, шипение пара.
После смерти жены он словно сломался изнутри. Не выдержал тяжести ответственности, бремени отцовства. Маленькая дочка напоминала ему об Эльзе каждым жестом, каждым взглядом, и эта боль была невыносимой. И он, не справившись с болью утраты — ушел.
Оставив пятилетнюю Мей на попечение сестры покойной жены, он собрал свои инструменты, погрузил самые ценные механизмы в телегу и уехал. Далеко. На край королевства, к гномам, которые, в отличие от людей, ценили мастеров его склада и не задавали лишних вопросов о прошлом.
Здесь, на торжище у подножия величественных Железных гор, он открыл харчевню. «Три таракана» так он назвал ее в приступе мрачного юмора, вспоминая насекомых, которые бегали по стенам его мастерской в Ольховке. Название прижилось, хотя постояльцы часто морщились, услышав его впервые.
