Гнездование - О&#39

Они его любят. Он хороший папа. Хороший же?

Под визги восторга Киара закрывает кухонную дверь, достает пачку пасты пенне, открывает банку помидоров в собственном соку, и вскоре на плите уже булькает что-то наподобие соуса. Потом она обнаруживает себя в ванной в резиновых перчатках, со спреем «Флэш» и упаковкой салфеток в руках.

Эта привычка появилась у Киары, когда она была беременна Софи. Тогда она называла ее «гнездованием». Чем-то подобным занимаются многие женщины, когда чувствуют приближение родов. Свежая штукатурка, пылесос, безумная идея покрасить заднюю стену во дворе в цвет «Азорский синий». Только теперь Киара ощущает нечто совсем иное: нависшую угрозу. Уборка, покраска, мелкий ремонт по дому кажутся ей единственными безопасными занятиями.

– Девочки! Ужин готов!

Софи с грохотом заваливается на кухню, стонет от жажды. Элли упорно пытается самостоятельно залезть в свой высокий стульчик, никому не дает помогать. Райан изучает пасту на тарелке, пару раз тыкает в нее вилкой, резко встает.

– Мне нужно пройтись.

Киара на кухне, оттирает соус от подложек со Свинкой Пеппой, когда в прихожей щелкает замок. Она чувствует себя измотанной, истощенной. После ужина рутинные дела: пенная ванна для девочек, чистка зубов, сказка на ночь. После этого она разбирает пляжную сумку, вытряхивает полотенца, в темноте споласкивает под садовым краном маленькие гидрокостюмы. От яркого кухонного освещения болит голова, поэтому она выключает верхний свет и вместо него зажигает лампу на столе. Щиплет в глазах, болит все тело. Наступил тот страшный час, когда дочки уснули, а значит, больше не могут защитить ее своими детскими ссорами и песнями.

Райан заходит в кухню. Кипятит воду, заваривает ромашковый чай только для себя, садится за стол. Киара удаляется к раковине, начинает мыть кастрюли металлической губкой со щедрой порцией «Фейри».

Когда молчание становится совсем невыносимым, она спускает воду, вытирает руки о футболку и поворачивается к мужу.

– Так куда ты уходил? – спрашивает она как можно более беспечным тоном.

– Гулял. Почувствовал, что мне нужно больше пространства. – Он складывает пальцы в замок и поднимает на нее взгляд. – Я сегодня испытал такое унижение. А ведь всего лишь хотел искупаться с собственными детьми, как любой нормальный отец.

– Но мы же искупались! Какое-то время побыли в воде.

– Я тебя умоляю, – фыркает он. – В воде мы были максимум две минуты, а потом ты настояла на том, чтобы мы вышли на берег. Ты вечно пытаешься меня контролировать. Прямо как твоя несчастная мать. Хлебом не корми, дай все за всех решить.

– Послушай, Райан, так нечестно. Я же просто… И не впутывай мою маму, пожалуйста. Знаю, ты ее терпеть не можешь, но…

– Ты что, шутишь, что ли? Да я про твою маму дурного слова за всю жизнь не сказал. Короче, – в его взгляде теперь сквозит ненависть, – где деньги, которые я давал тебе на гидрокостюмы? И сдача с покупок на прошлой неделе?

Она уже не находит слов.

И снова это чувство, голова идет кругом. Словно ей больше нигде нет места. Киара хватается за воспоминания, но те ускользают, стоит их нащупать. Когда мама в последний раз приезжала из Шеффилда, ей пришлось остановиться в мини-отеле, потому что Райан не пустил ее на порог. Вот бы нажать на кнопку и остановить момент. Или общаться с ним посредством невозмутимых переводчиков, как на конференции ООН. Но это невозможно, поэтому Киара вынуждена прервать разговор, пока дело не зашло слишком далеко. Деньги на гидрокостюмы спрятаны вместе с другими банкнотами, которые мне удалось у тебя стянуть. Заначка на случай побега. Сердце начинает биться сильнее от едва заметного напряжения его скул. Остается мало времени, близится неминуемое.

– Голова болит, Райан. Надо закончить уборку…

– Голова болит? Ха! А как я себя чувствую, об этом ты не подумала? У меня пять лет подряд голова болит от этого бесконечного дерьма. Лживая сука. Завтра же вернешь мне деньги.

Пожалуйста, не делай этого. Пожалуйста.

Что бы она ни сказала, все будет неправильно. Слова бессмысленны. Ей пора перестать полагаться на слова, ну их к черту, нужно чистое действие. Она тянется за тряпкой.

– Какого черта ты собираешься делать?

– Раковину мыть. – У Киары дрожат руки. – Слушай, мне жаль, что я тебя расстроила, я не хотела…

– Ты что, опять шутишь, я не понял? Ничего тебе не жаль. Что с тобой не так? Ты просто сумасшедшая. Неудивительно, что у тебя нет друзей. Я больше не могу, сил нет.

– Райан, прошу, можно мы…

– Я сказал, я не могу тебя больше терпеть.

Он встает, громко чиркает ножками по плитке, а потом отодвигает стул с такой силой, что тот с грохотом опрокидывается назад. Сердце подпрыгивает у Киары в груди.

Он обходит ее, как источник смертельной заразы, швыряет в раковину чашку, отчего у той откалывается ручка, и осколки фарфора остаются в мыльной пене и на Киариных руках. Выходя из кухни, он хлопает дверью так сильно, что лампа падает со стола на пол. Лампочка разбивается, и комната погружается во тьму.

Руки трясутся, продолжая сжимать клетчатую салфетку для уборки. «Фейри» с ароматом лимона. Кровь стучит в ушах, оглушительно стучит. Киара стала этим домом. Она – этот перевернутый стул. Разбитая лампочка. Отломанная фарфоровая ручка. Кости и кровь.

Она ждет, смотрит, слушает.

Один. Два. Три. Четыре.

На кухонном полу дрожит лучик света. Тяжелые шаги дают понять, насколько он далеко – или близко.

Эти ночи. Киара знает: все происходит на самом деле. Она ничего не придумывает. Страх – яркий, животный, глубинный. Голубая сердцевина огня.

Самое трудное будет потом. Он не извинится, а если она сама заведет разговор, презрительно оскалится. О чем ты вообще говоришь? И она тут же засомневается: что, если все это только у нее в голове? Наконец скрип ступеней. Хлопает дверь в спальню. Ей внезапно становится холодно. Пронимает дрожь. Киара бросает в раковину жирную тряпку, тянется за голубым худи на спинке стула.

Она включает свет над духовым шкафом. Потрясенная кухня пристально смотрит на нее. Блеск разбитого стекла на серо-коричневой плитке. Она собирает тарелки, ставит на место стул, подметает осколки. Двигается медленно, словно дом сделан изо льда.

В понедельник утром Киара подкрадывается босиком к окну в спальне и осторожно отодвигает жалюзи. Джипа нет на месте. Значит, Райан уже уехал на работу. Наверное, паркуется рядом с Сент-Стивенс Грин и идет пешком к Министерству государственных расходов и реформ на Мэррион-сквер. И его не будет дома как минимум до пяти тридцати. Киара ждет волны облегчения, но ничего подобного не происходит. Вместо этого снова и снова возвращаются картины того, что случилось, когда она наконец легла спать. Хватит, шепчет голос у нее в голове. Так нельзя жить, это не по-человечески. С меня хватит. Эта мысль придает Киаре сил, она мгновенно выдвигает ящик прикроватной тумбочки, нашаривает рукой гладкие обложки паспортов…

– Мам? – В дверном проеме в пижамке с единорогами стоит Софи и чешет попу. – Что у нас на завтрак?

Пойманная с поличным, Киара сует паспорта в первую попавшуюся плечевую сумку и натягивает улыбку.

– Как насчет каши?

Разумеется, она не сможет снова уйти, это исключено. Нужно заняться делом, задвинуть подальше эти предательские мысли. Стирка! Сейчас она загрузит стирку. Киара несет на первый этаж корзину с грязным бельем, отделяет белое от цветного, выбирает режим быстрой стирки. Проснулась Элла, зовет ее подойти.

Процесс одевания затягивается, Элла настаивает: «Я сяма!» Когда Киаре удается спустить девочек на кухню, машина почти достирала партию белья. Пока они едят кашу, она вынимает стирку из барабана. Завтракать не хочется, может быть, позже. Тошноты нет, только полное отсутствие аппетита. Глубоко внутри она знает причину. По тому, о чем Киара пишет в сообщениях, ее сестра Шинейд тоже догадалась.