Островский. Вызов принят! (СИ) - Котович Виктор

Еда, доставленная с кухни за счёт заведения, превосходна, так что уплетаем за обе щёки. В смысле, культурно ужинаем в компании милых девушек.

Которые в этот раз льнут к Глебу с двух сторон сразу. Он не то чтобы думает от них отбиваться, наслаждаясь фанфарами в свою честь.

А я…

Я верю в тебя, друг! Тебе хватит сил и день простоять, и ночь прое… гх-м, достойно выдержать, в общем.

Будто не желая разочаровывать меня в предположениях, довольный портальщик соловьём заливается, развлекая девушек байками о наших приключениях.

Важную информацию — о наших способностях и тому подобном, тем не менее, держит при себе. Ну и правильно. Нечего об этом знать незнакомкам, пусть даже и весьма соблазнительно выглядящим.

— И тут он срывается с места, а лапы так и стоят, к земле примёрзшие! — Да, Скороходов умеет рассказать так, что чувствуешь себя в гуще событий. — А Кирилл из второй пушки — бах! — и прямо между глаз его наповал!

Девушки синхронно охают от волнения и восторга, прижавшись с двух сторон к Глебу, — аж корсажи платьев трещат. Во взгляде напарника начинает сквозить призыв о помощи.

Что ж, друг познаётся в беде.

— Мы собирались остаться в городе на ночь, чтобы продолжить наши дела завтра, — деликатно перевожу разговор в более практическую плоскость. — Не знаете, есть ли поблизости хорошая гостиница?

Девушки знают.

Они приехали в Москву на целую неделю, сняв номер в «Сибири», что в двух кварталах отсюда. Поэтому час спустя, после сытного ужина и вороха рассказов о бурной студенческой жизни Глеба, отправляемся туда — проводить наших собеседниц и устроиться на ночлег.

Выходя из зала, ещё раз оглядываюсь на сцену.

Надеюсь, певица в порядке. Пусть не пострадала физически, но покушение на собственную жизнь — не то событие, что легко осознать и пережить. Особенно посреди казавшегося безопасным города.

Но такой голос не способен умолкнуть, даже если весь мир обратится в прах. Если бы он существовал в моём старом мире — Ордосу никогда бы не удалось подмять его под себя.

Номера нам выделяют на разных этажах. Глеб оказывается на втором, а я — на третьем, в самой дальней от лестницы комнате.

Обречённого на бессонную ночь Скороходова девушки едва что не под руки утаскивают за собой. Обернувшись, он бросает в мою сторону извиняющийся взгляд.

Одобрительно поднимаю большой палец вверх: не посрами честь героя дня, друг. И со спокойной душой поднимаюсь на третий этаж.

Перешагивая предпоследнюю ступеньку, вижу, как распахивается дверь ближайшего номера.

Рыженькая кудрявая девушка с россыпью веснушек на лице выскакивает в коридор и, что-то бормоча под нос, шагает вперёд. Но там, где, по её расчётам, должен быть пол, — уже ступенька.

Теряя равновесие, она заваливается вперёд — но я успеваю обхватить её рукой за талию, не давая упасть вниз.

— Цела? Нигде не болит? — спрашиваю у неё.

И вижу, как широко распахиваются серые бездонные глаза, в которые уже смотрел парой часов раньше в тени балкона на разрушенной сцене.

Да не может быть!

— Как… Это опять вы? — она делает шаг назад в коридор. — Вы что, за мной следили?

— Даже в мыслях не было! — сходу отметаю все подозрения в свой адрес. — Просто это ближайшая к ресторану гостиница. Вас она, видимо, тоже этим привлекла?

— Именно так, — певица смотрит на меня изучающим взглядом, будто решая, достоин ли я следующего вопроса. — Могу ли я рассчитывать, что вы не станете разглашать окружающим тайну моей личности?

— Разве я посмею? — склоняю голову в почтительном приветствии. — Кирилл Островский, к вашим услугам.

— Елизавета Орешкина, младшая дочь отставного артиллерийского офицера, — протягивает она тонкую руку. — Выступаю с песнями собственного сочинения под псевдонимом Услада Крапивина.

Легко прикасаюсь губами к прохладной мраморной коже, заставляя девушку вздрогнуть от неожиданности.

Псевдоним, значит. Ещё и выглядит в реальности совсем по-другому.

Тяжело, наверное, жить меж двух огней. Рвущийся наружу поток мыслей не даёт молчать, а высказать их от своего имени по какой-то причине невозможно.

Сложная ситуация, но вряд ли я чем-то могу здесь помочь. Тут специально обученный человек нужен.

— Куда же вы так торопились, не разбирая дороги, сударыня? — интересуюсь с осторожностью. — Или вас снова преследуют?

— К счастью, нет, — выдыхает она.

И продолжает запальчиво:

— Поверьте, я понимаю, как это выглядит со стороны. Но даже тот идиот с балкона не сумел бы причинить мне вреда. Хотя это вовсе не означает, что я не благодарна вам за спасение тогда, на сцене, и только что. Но сейчас нужно закончить начатое — так что простите, мне нужно идти.

Решительным шагом она спускается по лестнице в холл первого этажа и о чём-то общается с человеком у стойки регистрации.

Что ж, раз дама в порядке, — не буду ей мешать.

Отправляюсь в свой номер готовиться ко сну. Тщательно осматриваю окно и шкафы, не найдя по итогу никаких подозрительных вещей.

Едва успеваю снять куртку и положить сумку на тумбочку рядом с кроватью, как снова раздаётся стук в дверь. Открываю — и опять вижу на пороге свою новую знакомую.

— Обещаете не смеяться? — спрашивает Елизавета, нервно теребя в руках кончик собственного пояса. И, не дожидаясь ответа, продолжает. — Только представьте: впервые за всё время, что пишу, я не могу собраться с мыслями. И мне снова требуется ваша помощь.

— Что я могу для вас сделать? — вежливо отступаю в сторону, впуская гостью внутрь. — До сих пор переживаете, что идиот с балкона пытался вам навредить там, где должно быть безопасно?

— Всё не совсем так. — Она смотрит мне в глаза, боясь задать вопрос, но затем всё же решается. — Скажите, Кирилл, в чём, по-вашему, заключается важность человеческой жизни?

Всякого можно ожидать от вторгшейся вечером девушки, но такого вопроса — в последнюю очередь!

— Всё очень просто, — жестом предлагаю гостье сесть на единственный стул. Сам устраиваюсь на краешке кровати. — Пока ты жив, всегда есть шанс изменить текущее положение дел. А мёртвые, увы, не могут ничего. Только удобрять собой почву.

— Вам приходилось убивать? — смотрит не мигая Елизавета. — Отец говорит, что иногда лишь такой ценой можно спасти множество других людей. Простая арифметика: один погибший принесёт покой тысячам живых. Единственный человек во благо всего мира — очень выгодный размен, не правда ли?

С трудом подавляю внезапно попытавшийся прорваться наружу гнев. Подобные рассуждения как раз в духе ублюдка Ордоса.

— Жизнь несколько сложнее математики, — отвечаю максимально спокойно. — Никто не сможет точно предсказать, как поступят спасённые люди. Можно осудить уже совершённый человеком выбор. Но нельзя просто отобрать возможность выбирать у тех, кто ещё ей не воспользовался.

— Но он хотел отобрать! Хотел помешать мне выступать дальше! — слова даются моей гостье со всё большим трудом.

Слёзы катятся по щекам, плечи мелко подрагивают, но она даже не пытается это скрыть.

— Почему всегда так происходит? — продолжает. — Почему опять за меня решают — петь или нет? Что ещё нужно сделать, чтобы меня оставили в покое?!

Встаю, извлекаю из прикроватной тумбочки полотенце. Протягиваю его Елизавете за неимением платка.

— Всегда непросто осознавать, что не все люди милы и добры к другим, — произношу мягко, пока она комкает полотенце тонкими пальцами. — Реальность часто неприглядна. Но это не повод мириться с возникшим положением дел.

Задумываюсь на мгновение и добавляю:

— Пока ты помнишь, что дают людям твои песни — никто не сумеет заставить тебя молчать.

Внимательно слушавшая меня девушка отмирает и, будто разом смутившись, промакивает влажные глаза.

А у меня внезапно открывается второе дыхание.

И мысль облекается в слова без участия разума.

— Слушая твой голос сегодня в ресторане, мне хотелось свернуть горы, чтобы закончить начатое. Именно пение тогда позволило ощутить, что добиться успеха — посильная и выполнимая задача.