Утилитарная дипломатия (СИ) - Грей Дайре

Клара еще раз поправила одеялко и взялась за коляску. Чудесную, удобную коляску с большими колесами и откидным, кожаным козырьком, приятно пахнущую свежим маслом, которым смазали рессоры, чтобы они не издавали ни звука. О таком чуде в ее крохотном городке даже не слышали. А уж коляска, которой она пользовалась для братьев и сестер, и вовсе оставляла желать лучшего. Ее использовала еще бабушка для отца. И об удобстве речь даже не заходила.

– Ну, что? Посмотрим, какая чудесная жизнь происходит за пределами нашего дома?

Малышка снова скорчила рожицу, похожую на улыбку, и выдала восхищенный возглас. Сегодняшний день ей явно нравился. И значит, все будет хорошо.

Клара уже выкатила коляску на улицу, а я все стояла в холле и не могла сделать последний шаг. При одной только мысли, что придется покинуть безопасный особняк и выйти во внешний мир, внутри что-то сжималось. Голова начинала кружиться, сердце стучать как сумасшедшее, а руки становились липкими. Даже под перчатками.

– Позвольте?

– Что?

Я обернулась и наткнулась взглядом на стоящего рядом камердинера Герхарда. Он галантно предлагал мне локоть.

– Можете опереться. Вы давно не выходили. От свежего воздуха может закружиться голова, а никто из на не хочет, чтобы с вами что-то случилось.

– Правда?

Вопрос вырвался раньше, чем я успела подумать. Кто задает такие вопросы людям? В обществе принято лицемерить, вести себя прилично и учтиво. Быть вежливым и галантным. А не спрашивать в лоб то, что приходит в голову. Тем более не совсем здоровую.

– Простите… Я…

Никаких приемлемых объяснений в голову так и не пришло, поэтому я просто оперлась на подставленный локоть и позволила вывести себя на улицу. Герр Вагнер сделал вид, будто ничего не заметил, что лишь подтвердило мои мысли. Нужно снова учиться жить по правилам…

Солнце ударило по глазам, заставив зажмуриться. Если бы не мужская рука, поддержавшая за талию, я бы растянулась на мостовой.

– Осторожнее, фройляйн. Вот так.

Камердинер продолжал медленно вести меня вперед, пока глаза привыкали к свету, а нос – к свежему воздуху. Я словно ребенок вцепилась в его руку, наверняка причиняя боль, но мужчина не сказал ни слова. И постепенно, с каждым новым шагом, ужас начал растворяться.

В какой-то момент мы остановились, и я смогла вдохнуть полной грудью, впитывая ароматы влаги, оставшейся после грозы, первых листьев, свежести и, кажется, даже солнца, которое грело кожу.

Весной земля просыпается. Дома я всегда чувствовала прилив сил. И, как только сходил снег и земля хоть немного прогревалась, выходила в сад босиком. Бегать по первой траве – ни с чем несравнимое удовольствие. Сила, которую отдает почва весной, надолго остается в теле. Поэтому я редко болела. После поступления в Академию простуды стали значительно чаще…

Мы шли по парку, еще пустому, почти лишенному людей, детских криков и смеха. Весной он казался покинутым. Заброшенным. И тем страннее оказалось почувствовать запах свежей выпечки. Корицы, мака и сдобы. Желудок издал неожиданный рев, привлекая внимание.

Голод оказался столь сильным и внезапным, что рот мгновенно наполнился слюной, которую пришлось проглотить несколько раз, чтобы не подавиться.

– Она уснула, – неожиданно сказала Клара, обернувшись. – Можем присесть на лавку и отдохнуть, если хотите.

– Отличная мысль, – ответил герр Вагнер быстрее, чем я успела понять, о чем идет речь. – Вы отдохнете, а я раздобуду нам перекус. Этим ароматам невозможно сопротивляться. Думаю, фрау Бауэр нас простит.

В следующее мгновение я уже сидела на скамейке с удобной спинкой рядом с няней, покачивающей коляску, а камердинер удалялся широким шагом. Вокруг не было никого. Только тишина и отдаленные крики птиц.

Взгляд невольно остановился на безмятежно спящей малышке. Она так и не проснулась прошлой ночью, пока элементаль не ушел, и я не положила ее в кроватку. Будто ничего и не было. Будто мне все приснилось. Снова. И, если бы не нож для бумаг в кармане халата, я бы вряд ли поверила в реальность произошедшего. Ничего ведь не изменилось.

Впрочем нет. Шелест исчез. Этот ужасный, мерзкий звук, не позволяющий сосредоточиться ни на чем ином, преследующий даже во сне, заглушающий любые иные звуки и слова, вдруг пропал. А я даже не сразу заметила…

Картинка перед глазами неожиданно расплылась. В горле встал ком. Я больше не схожу с ума. Все закончилось. Все закончилось.

На сцепленные пальцы вдруг легла мягкая ладонь.

– Все хорошо. Мы просто гуляем. И скоро вернемся обратно. Для малышки получасовая прогулка на первый раз – настоящее приключение.

Я кивнула и вытерла слезы. Раньше я плакала напоказ, легко вызывая водопад по собственному желанию, теперь слезы приходили сами, и, видят элементали, я бы обрадовалась, если бы они исчезли.

Клара смотрела на меня с сочувствием и такой бесконечной добротой, казавшейся совершенно нереальной. Ей хотелось верить. И быть откровенной.

– Я так испугалась, когда поняла, что беременна, – признание прозвучало скрипуче, будто голос несмазанной телеги. – Это казалось невозможным. Я всегда была осторожна. Принимала все меры, а тут… Ничего не заметила, не поняла… Исправить что-то уже было невозможно. И я… так испугалась. Просто не знала, что делать.

– Так бывает, – мягко заметила фройляйн Гессен, даже не отдернув ладонь. – Моя соседка понесла от сына аптекаря, а тот не захотел жениться. Сунул ей какую-то настойку, чтобы решить проблему. Она и выпила. До сих пор помню, как она кричала. Аптекарь потом сказал, что она превысила дозировку. И умерла от кровотечения. Наш доктор ничего не смог сделать. А сын аптекаря через год женился. Другой соседке повезло больше, ее родители были достаточно состоятельны и успели найти ей жениха, быстро выдали замуж, а через семь месяцев родился малыш. Здоровый и крепкий.

– Юстас хотел жениться, – говорить стало легче. – Я отказала. Понимала, что так нельзя. И правильнее будет согласиться. Выйти замуж. Только… Я уже едва не заключила одну помолвку ради того, что считала правильным. А потом оказалось, что все не то, чем кажется. Меня обманули, а я поверила. И верила так долго, что не замечала, как превращаюсь в чудовище, которое не ценит чужие жизни. Конрад едва не погиб, потому что верил мне. А потом Юстас… Казалось так неправильно, что из-за ошибки мы навсегда должны быть связаны.

– Мне очень жаль.

Мягкое пожатие руки и такие добрые глаза. Искреннее сожаление. Поддержка. Тогда все было иначе. Никто не попытался меня понять, кроме Герхарда. И я вцепилась в него, как сегодня в герра Вагнера, боясь, что если отпущу, то захлебнусь в чужом осуждении и ненависти.

– Ох, какая очаровательная малышка! Ваша?

Откуда взялась эта женщина? Клара не слышала шагов или шороха кустов. Незнакомка просто возникла рядом. В темно-бордовой накидке и шляпке с пером. Невысокая, дородная, уже немолодая. С круглым лицом и глазками-пуговками темного цвета. Тонкие губы растянулись в улыбке, почему-то напомнившей лягушку.

– Добрый день! Я – всего лишь няня, но благодарю вас за комплименты.

Фройляйн Гессен взялась за ручку коляски обеими руками, понадеявшись, что секретарь герцога не станет вмешиваться в беседу, и украдкой огляделась. Вокруг никого не было, а герр Вагнер куда-то запропастился.

– Ах, няня. Наверное чудесно заботиться о такой прекрасной малышке? Знаете, я сама отработала няней сорок лет, столько детей перенянчила. Теперь-то уже отдыхаю… Ноги болят. А вы наверняка знаете, что няне в первую очередь нужны крепкие ноги для прогулок и беготни за непоседами и крепкие руки, чтобы их нянчить и удержать от шалостей.

– Вы совершенно правы! Наверное было очень тяжело оставить службу и уйти на покой?

– Ох, я порой так скучаю по деткам! Дети – это такое счастье! И чем их больше, тем лучше! У вас пока только одна воспитанница?