Твое пламя и твои крылья, феникс (СИ) - Ковальчук Вера

Поуютнее устроившись в подушках, Шеника прикрыла глаза.

Ночью ей снова снился рынок, на котором она тогда оказалась.

Работорговцы привезли её в Предгорье сразу, не заезжая в другие городки с дурной репутацией. И не пытались хлестать её кнутом, клеймить или насиловать — берегли в целости для заказчика, поэтому она позже и задумалась, что, вероятно сам Меней оплатил её похищение. Тогда её ещё звали Лукина, и она, ничего не понимая, только плакала и отчаянно сопротивлялась, даже не задумывалась, на что надеется. Били её аккуратно, мягкой плетью с тонкими концами, по щиколоткам и ступням, чтоб если и оставить следы, то минимальные. А потом ещё заковали в цепи, чтоб не оставить надежды на побег.

И на рынке сразу поставили к столбу, а не в общие ряды. Посмотреть. Оценить будущую участь.

Там она стояла, дожидаясь своей судьбы, и с ужасом наблюдала жуткие сцены вокруг. Видела, как били и унижали других девчонок, как их выбирали покупатели, как кричали женщины, у которых отнимали детей. И в её душе обрастали ледяной коркой любая надежда. Не на кого ей было рассчитывать — вот что ей хотели показать, уверенные: такой демонстрации будет достаточно.

На явившегося за ней слугу Менея Лукина отреагировала с испугом.

Она не ждала ничего хорошего. Против ожиданий продавца вместо стремления выжить любой ценой в груди почему-то пробудились отчаяние и ярость. Желание во что бы то ни стало сопротивляться, отстоять хоть какую-то часть себя тогда совершенно затопила сознание. И то, что сам принц сразу повёл с ней разговор в тоне приказов и угроз, лишь усугубило ситуацию. Она не думала о том, что их общение могло бы закончиться как-то иначе, прояви она большее терпение или хотя бы если б боялась вместо того, чтоб ненавидеть. Боялась именно тем страхом, который в ней хотели пробудить.

Не смогла. Просто оказалась не в состоянии. Случилось то, что случилось. Она с облегчением швырнула ему в лицо обвинения, своё отвращение, отказ в чём-либо идти навстречу его желаниям. Всё своё отчаяние и нежелание так жить. Он же напомнил, что владеет ею, словно вещью, что её жизнь в его руках. И ей придётся подчиниться, как бы она к этому ни относилась. Иначе пусть пеняет на себя.

Ну что хорошего могло получиться после такого разговора? Да ничего, само собой.

Вот так и вышло… И всё же в новую жизнь бывшая Лукина, а теперь Шеника принесла именно память о рынке, а не о том роковом наказании кнутом, которое в итоге отняло у неё жизнь. Только рынок… Ощущение пыли и песка под ступнями, выглаженное телами дерево столба с вкрученными в него огромными металлическими кольцами, цепи на руках и шее, подчиняющая магическая капля между ключиц, взгляды мужчин, которые проходили мимо. Они-то на рабском рынке ничего не стеснялись: и разглядывали, и обсуждали, и посмеивались, тыкая пальцем во всё, что их заинтересовало.

Шеника понимала, зачем принцу это было нужно. Он тогда хотел, чтоб будущая наложница побывала на торгах, чтоб по-настоящему испугалась за себя… И с радостью уступила всем его желаниям, просто мечтала бы оказаться в руках только одного хозяина, который, так уж и быть, станет обращаться с ней по-человечески.

Да, понимала — и в итоге ненавидела Менея ещё сильнее. Холодно, кристально, с отторжением. Нет, не настолько, чтоб мечтать о его смерти или мстить лично. Девочке хотелось только одного — никогда больше этого человека не видеть. Умрёт ли он или будет счастлив вдали от неё — без разницы.

Вот только кто ей самой вернёт душевное спокойствие?

Она свернулась в клубочек и затихла, надеясь, что не расплачется. Дурное это, лишнее. Увидев её покрасневшие глаза, братья Сверады обеспокоятся, занервничают, начнут хмуриться, выяснять, кто обидел, что произошло. А как она ответит на их вопросы? Всё ведь случилось уже давно, причём аж в прошлой её жизни. Ей просто хочется наконец выплакать свою память — а никак не получается.

— Шеника! — прозвучал голос Таяты, и девочка поспешно обтёрла лицо, так и не поняв, плакала ли или нет. — Ты здесь?

— Тут.

— Ну что такое? — Молодая женщина поспешила в её закуток и присела на корточки. — Что случилось? Опять накатило?

— Да… Сон снился. Вот я и…

— Бедняжка. Иди сюда. — Подтянула к себе поближе, прижала. — Маленькая наша, бедолажка… Тебе бы всё-таки съездить в храм, помолиться там, обратиться к Богине!

— Я боюсь, монахи вытянут из меня, в чём дело. И сообщат дракской правящей семье. Они ведь должны.

— Не верю я, что они такое сделают. Это ведь проклятия достойно — выдать тайну душевного страдания! — Шеника грустно пожала плечиками. — Ну, тебе решать. Идём, нам нужно на рынок. Купим продукты для торжественного ужина. Завтра прибудет отец Хиреама и других братьев. Хиреам сказал, ты согласилась войти в семью.

— Да, я… — промямлила девочка, понимая, что теперь уж не получится увернуться.

Нет, Хиреам прав. Её проживание здесь следовало как-то узаконить. Дело было даже не в её репутации (хотя ей вот-вот может быть нанесён удар, в здешних краях десятилетних девочек уже сговаривают), а в чести самой семьи. Если мужчины держат в доме незамужних женщин, на них со временем начинают посматривать задумчиво — а в самом ли деле они приличные парни? Вон как вольно обращаются с добрым именем зависимых девчонок. А что если и жён своих легко опозорят? Что если обойдутся с ними не по-мужски, а легкомысленно? Да ну, проверять ещё…

Так что не получится запросто отказать. Разве она может? К ней отнеслись по-доброму, и она должна тоже… По-доброму. Тем более что её вообще спросили, а могли и не интересоваться мнением. Ведь для всех окружающих она — маленькая девочка, едва вступающая в возраст хоть какого-то разумения. Только Сверады и Таята знают, что из её тела смотрят на мир глаза вполне взрослой женщины, понимающей, что она делает и зачем.

Таята вздохнула и, поднявшись, пожала ей руку.

— Идём. Не бойся, я повяжу тебе покрывальце, и тебя никто не узнает. Поможешь мне с покупками.

Она признавала, что, хотя и знает толк в приготовлении сластей, с остальными блюдами справляется заметно хуже. А вот Шеника отлично умела готовить. Из её рук выходило чудесное тушёное и запечённое мясо, вкуснейшие овощи, сочные каши, дивные соления, копчения, колбасы, и с фруктами девочка знала что делать. Не всегда ей хватало сил, роста, но Таята обязательно находилась рядом и была рада помочь. Только и на закупки ей приходилось брать малышку, потому что Шенике намного лучше удавалось выбирать и лучшие куски свежатины, и самые качественные овощи с фруктами, и зелень, которая требовалась для того или другого блюда.

— Откуда ты так много знаешь! — восхищалась Таята, но осторожно. Она сама не любила, когда ей напоминали прошлое, и старалась избегать напоминаний в адрес Шеники. Но как иначе похвалить? Очень уж ей хотелось ободрить девочку. Она, как и многие другие, то и дело забывала, что Шеника — не ребёнок. Её не требовалось подбадривать.

— Мне всегда нравилось готовить, — вздохнула малышка.

На рынке она придирчиво рассматривала товар, то и дело дёргала Таяту за подол, шептала на ухо, мол, вот этот кусок баранины можно взять, но надо поторговаться, обозначенных денег он не стоит. А вот этот хорош. Стоит для вида покривиться, чисто чтоб в последний момент цену не подняли, однако брать. И эти овощи вполне сгодятся. Вот эти, которые с краешку и ещё вот этот клубень, из серединки. А ещё нужны эти травы и коренья. И не бери вон ту муку, не попробовав. Похоже, в ней песок от новых, плохо обкатанных жерновов. Мелкий песок, не высеем потом.

Девочка брала в руки крупные фрукты, разглядывала с разных сторон, потом аккуратно укладывала обратно в пирамиду и, прижавшись к Таяте, словно к родной матери, шептала едва слышно:

— Не бери, они, похоже, овощные и перезревшие.

Таята нагибалась пониже.

— А что значит «овощные»?

— Такие фрукты используют и как овощи: жарят, пекут, даже варят. Только берут мучнистый, несладкий сорт, к тому же обязательно недозревшие. А эти уже перезрели, их пытаются продать как сладкую породу. Но они невкусные, да ещё и скоро испортятся.