Ворон, каркни на счастье (СИ) - Разумовская Анастасия

Кариолан вдруг обнял меня. Обхватил и прижал к себе. Судорожно вздохнул. Отпустил и отвернулся, по-прежнему держа меня за палец.

— Я, Кариолан, сын Бариорга, Седьмой ворон великого кагана, муж этой женщины. Моя воля, моя власть, моё право решать, цто делать с тем, цто принадлежит мне. Элис — моя жена перед богами, данная мне на Безликом алтаре, и ей останется. Я оставляю ей её жизнь и милую моему по праву миловать.

Я почувствовала, что ноги подкашиваются, схватилась за его плечо. Он что… он… Кариолан повторил всё это же на своём языке.

— Её бесцестье ляжет на тебя, брат, — предупредил Аэрг сухо.

— Я принимаю его, — глухо отозвался Кариолан.

Эйдэн вдруг как-то расслабился. А я и не заметила, как Третий был напряжён всё это время. Безжалостное выражение незаметное поменялось на привычное насмешливое. Во́роны зашептались.

— Твоё право, Кариолан, — согласился Первый ворон, — и твоё решение.

— Моё право и моё решение.

— А цто делать с ведьмой? — спросил кто-то. Тот же, кто предлагал раздавить Армана.

— Сжец, — бросил Аэрг.

— Кариолан, — прошептала я с отчаянием. — Спаси её…

— Я не могу. Это закон. А я не её…

Кара отчаянно замычала. Эйдэн снова сорвал повязку с её рта. Я бросилась было к фее, но муж удержал.

— Ты ницего не сможешь сделать, — зашептал на ухо, прижимая к себе.

— Но нельзя же…

— Да вы сдурели, чёрные? Вы совсем оморковились? — завопила Кара. — Да вы знаете, кто я? Да принц Марион… королева Илиана… Да я с самим Румпелем знакома! Мы…

— Заткнись, женщина, — посоветовал ей Эйдэн.

И неожиданно для меня Кара замолчала, побледнела и как-то съёжилась, став вдруг похожей на перепуганную девчонку.

— Я, Эйдэн, Третий ворон великого кагана, возьму эту женщину, Кару, в жёны. Когда доедем до алтаря.

Аэрг скинул с лица капюшон. Я увидела совсем узкие глаза, бороду, заплетённую косичкой, и коротенькие брови, по ширине превосходящие ширину глаз.

— Ты сдурел, Эйдэн, Третий ворон? — растеряв весь пафос, уточнил Первыйю

— Поцему нет? Она красивая. Рыжая. Всегда хотел рыжую.

— Разве он имеет право…? — заволновался жабодав.

Он тоже скинул клюв капюшона и оказался беловолосым и костлявым.

— Поцему нет? — Третий пожал плечами. — Мужцина, у которого нет ни одной жены, имеет право первого на любую девицу, попавшую в плен его отряда. Кара, твои отец или братья или иные мужцины твоего дома возражают?

— Нет, — Кара облизнулась, я впервые видела её настолько растерянной.

— Ну и всё. Хотя для пленницы такие вопросы и не имеют смысла. Все законы соблюдены. Перед вами моя невеста, братья. Будьте с ней вежливы и добры. Кто обидит её — обидит меня.

— А как же твои жёны? — прошептала я, понимая, что ничего не понимаю.

Эйдэн обернулся ко мне, наклонил голову набок.

— Волей кагана они мертвы. Я — вдовец, Сиропцик.

А ещё лжец. И что же из того, что ты мне говорил, правда? Чему можно верить? И вообще можно ли доверять Третьему ворону?

Гарм согласно тяфкнул, подхватил с травы лягуха и завилял хвостиком.

Дополнение 1

Аврора сидела на постели, обняв колени и положив на них подбородок, и смотрела в зеркало напротив. Ей было тоскливо. Она понимала, что ей всё не нравится, а почему не нравится — не понимала. Вечерний разговор с герцогом раздосадовал принцессу и довёл до глухого раздражения.

— Настоящий феодал, — пожаловалась она отражению и передразнила: — «Вы так переживаете за этих плебеев, Ваше высочество. Полно, народ тем счастливее, чем безграмотнее». Сам он плебей. Высокородный индюк, вот он кто.

Но она не могла не понимать, что герцог де Равэ прав. И король, её отец, которого она плохо помнила, был бы согласен с Его светлостью, и вообще Аврорины идеи — это блажь юной романтичной девицы, но… Душа всё равно болела.

«Ангел мой, — вновь зазвучали весёлые слова любезного Кретьена, — если пожелаете развлечься и выучить ваших служанок чтению и письму, я не стану вам препятствовать. Но с подлым народишкой позвольте разобраться мне. Вот скажите, зачем мяснику уметь читать? Чтобы что? Его дело — отличать шею от карбонада. Или дровосеку какая разница, где лежит Волчий перевал?»

И Аврора снова понимала: он прав, а она ведёт себя как избалованная принцесска, но… вопреки доводам рассудка начинала ненавидеть жениха. За вот этот его реализм и правоту.

— Я злая и испорченная, — с горечью заметила Аврора и поднялась.

Весь мир был злой и испорченный, не она одна. Феодалы тиранили свой народ, вовсе не заботясь о нём и не считая вилланов такими же людьми, как аристократы. А вилланы, стоило дать слабину, хватались за вилы, жгли и громили всё подряд, и залогом общего мира и благоденствия выступала социальная несправедливость. Пусть ненавидят, лишь бы боялись — старая, добрая истина, придуманная не ей.

Перестанут бояться и мир погрязнет в хаосе. Вспыхнет бунт, междоусобица, война. И Монфория захлебнётся в потоках крови, сгорит в пепел в огне пожарищ. Мир держит только страх, только сильная рука.

«Это просто безумная старая нищенка» — послышался ей испуганный дрожащий голосок. Элис. Странная девушка Авроре понравилась сразу, и сразу же начала бесить. Потому что, потому что… но это просто тупо относиться ко всем как к невинным ягняткам и всех жалеть.

— Я ей завидую, — призналась Аврора себе шёпотом, набросила на плечи шубку и открыла дверь. — Потому что она может быть доброй, а я — нет. Но кто-нибудь когда-нибудь спрашивал ли меня: хочу ли я быть принцессой?

Она сбежала вниз по чёрной лестнице, вышла во двор. Ошмётки облаков заслоняли луну, да и звёзд было как-то мало. Ночь стояла промозглая и безветренная.

Аврора подошла к каменной статуе, вгляделась в лицо, невидимое в ночной темноте. Но она его как-то уж слишком хорошо помнила. И отчего-то жалела, хотя, спрашивается, зачем жалеть статую? Это просто камень, над которым поработал скульптор.

— Я слишком сентиментальна для принцессы. Если так пойдёт дальше, я не выживу.

Ей вдруг безумно захотелось, чтобы кто-то обнял её и прошептал на ухо: «хочешь, я всех убью?», а она бы могла сказать: «нет, не хочу», но при этом знать, что, если вдруг, есть кто-то с кем рядом можно позволить себе быть доброй к врагам.

— Глупости. Романтика, — проворчала принцесса несчастным голосом.

И всё же она встала на цыпочки и нежно провела рукой по холодной щеке бездушного горемыки. И вздрогнула, кожей почувствовав влагу.Поднесла ладонь к лицу, лизнула. Солёная вода? Камень плачет? Аврора вздрогнула и в ужасе попятилась.

— Чепуха, — прошептала дрожащим голосом, — просто конденсат.

Но несмотря на разумное объяснение, Авроре всё равно стало жутко. Она поспешно покинула двор. Замок спал. Скоро должно начать светать, и лишь одни стражники на стенах уныло перекликивались друг с другом. Девушка закуталась в плащ поплотнее. Ей казалось, что она продрогла до самых костей, но она понимала: замёрзла душа, и отогреть её может только другой человек, его доброта и любовь. А, значит, Арман или Элис. Но маркиз… Не самая здравая идея идти за утешением к бывшему жениху.

— Можно подумать, у меня был выбор.

А Элис…

Аврора вспомнила вчерашнее происшествие и закусила губу. Надо было ей вообще ввязываться в эту авантюру! Ну сходила бы Элис сама. Тем более, в сопровождении Армана. И ничего бы не случилось. А сейчас что делать?

Вчера принцесса до смерти испугалась, поддалась панике и приговорила безумную старуху. Может, и не безумную, может, гадалка действовала намеренно, публично, вслух, при всем возбуждённом народе заявив «лучше бы тебе не просыпаться» так, как будто Аврора навлечёт проклятье на весь мир. Много ли толпе надо, чтобы разорвать собственную правительницу, оказавшуюся без войска и защиты? Искры достаточно, чтобы вспыхнул целый город.

И всё же…

Это было глупо. Не разобравшись, сразу произнести приговор, а теперь — как принцесса может отречься от собственных слов?