Ученица мертвеца (СИ) - Федорова Любовь Борисовна

— Эх, — сказал инспектор Вернер. — А я силу-то отдал…

Огляделся, быстро пробежал к сторожу и отнял у него нож. Через десять ударов сердца Белка была свободна. Только говорить нормально не могла — челюсть затекла, и я зык не слушался.

— Не сметь! — крикнул было прокурорский помощник. — Не самоуправничать!

Но в то же мгновение из-за сруба выскочил предатель Бури, прятавшийся там все время от прокурорского дознания, и с воплем бросился бежать прочь по сугробам. Метель скрутилась в белый плотный жгут, хлестнула по нему, сбив с ног, изогнулась, накрыла воронкой, и что с ним произошло, осталось невидимым. А когда снеговая круговерть ушла, поле было чисто и пусто. Кощей стоял во весь рост на настиле, держал в руках голову за уши, и рот той головы раззявлен был в безумном смехе, просто звука не шло — нельзя смеяться в голос с отгрызенной головой.

Глава 24

— Это Кощей! — крикнула Марашка и подняла ухват.

— Бегите, он голодный! — заорала Мурашка, взмахнув лопатой. — Быстрее, за обереги! Быстрее! Поднимайте деревню! Вместе сдюжим! Петра, за нами!

Но бабы словно попримерзали. Смотрели, раскрыв рты, и только тоненько запричитала мачеха Бури — не как родного, но все-таки она любила пасынка. Заломил шапку на затылок школьный сторож, почесал плешь и внятно произнес запретное ругательство.

И тогда Кощей повернул страшную голову к толпе. В глазах его был синий лед, пасть проросла кривыми неровными зубами волкодлака, волосы торчали в разные стороны, бурая борода всклокочена, лапищи, которыми он держал голову за уши — в крови.

До оберегов было шагов полтораста, но проторенный в снегу путь преграждали санки, протиснуться мимо них можно было лишь по одному.

— Спасайте женщин и детей, я сам выберусь! — опомнился прокурорский помощник и стал отступать. — Без паники! Он не ударит, он только готовится! Лошадей сберегите! — схватил под уздцы свою лошадь и, загораживаясь ею от Кощея, первым побежал к выходу с площадки.

От Хрода-Кощея расходился в стороны мороз. Мелкой частой волной, словно плещется в стороны вода от погрузившейся в пруд коровы. Накатывал, отступал, накатывал, отступал, трепетал, касался кожи, пробирал до мурашек и пропадал. Трещало общинное древо — вбирало стужу в себя, защищало деревню. На сколько его хватит? Не такой уж старый и большой у общины Школа дуб. Хорошо ли сам Хрод при жизни его кормил?

С криками метались над обмерзающим лесом сотни черных птиц, а Белка не могла сказать ни слова. Как нарочно. И рот закрыть нормально не могла. Язык онемел и распух, зубы не смыкались. Она схватила горсть снега, растерла лицо, положила на язык ледышку — все равно не помогло. В руки вернулось тепло, когда ей отдавали силу, плечи сразу оттаяли, а шея и челюсть — совсем нет.

— Бежим! — инспектор, видя ее замешательство, сграбастал одной лапищей под плечо Белку, другой Кириака и потащил их к деревне. — За оберегами сольешь мне запас обратно, как вы тут это делаете. Я сам так не умею. Где старуха, которая меня подставила?.. Предупреждать надо было!

Лошади не стали дожидаться, покуда их сберегут, взвились с визгом. Кто-то из солдат успел соскочить, один упал коням под ноги. Махнув копытами в ладони от головы помощника прокурора, вырвалась из рук его толстая лошадка и, мотая оборванными поводьями, припустили по узкой тропе за огороды, а остальные рванули вслед за ней. Последней опомнилась и ушла лошадь инспектора, в три удара копыт избавившись от санок и освободив деревенским путь для отступления.

Шапка с прокурорского помощника упала, плащ он сбросил сам, чтобы не мешал ему возглавить отступление отряда деревенских баб. Инспектор бежал вслед за бабами, прихватив Белку. Та, спотыкаясь, семенила за инспектором, а тот волочил ее за руку, отпустив Кириака спасаться самостоятельно. Позади всех, опираясь на клюку, медленно брела Кракла. Пробежав неполную сотню шагов, инспектор оглянулся на старуху, выпустил Белку. Бросился назад, подхватил бабку на руки и помчался с ней к обережным костяным столбцам. Большой и сильный, он двигался быстро. Теперь последней шла Белка, которая без инспктора сразу замедлилась и шагала как в дурном сне, словно она переставляет ноги, а ее что-то держит.

Во сне или в сказке, думалось Белке. Словно не по-настоящему. А ты бежишь, бежишь, но с места почти не движешься, увязла…

Кощей, в отличие от деревенских, никуда не спешил. Напитывался силой, выпитой из Бури, перегонял ее в мороз. Страшнейшее существо такой мертвец. В отличие от живодушных зверей, он по-человечески разумен, способен строить и воплощать планы, способен даже использовать людей в своих целях. Но сначала ему нужно как следует поесть, иначе он полностью не воплотится в явь. И не торопится он потому, что знает — свое возьмет, что задумал, сделает. Не сразу, так попозже. Для него сейчас нет ни времени, ни жалости, ни страха. Только голод и стужа.

Каждый следующий шаг в сторону деревни давался Белке все с большим трудом. Она отставала, отставала, и, наконец, отстала окончательно. Точно так же отстала и Петра. Не доходя до оберегов на какой-то десяток шагов, они обе увязли, словно мухи, севшие на мед. Лапки шевелятся, крылышки жужжат, а толку никакого. Зря тянули руки к дочке из-за защитной линии убежавшие вперед Марашка с Мурашкой. Зря махал руками Белке Кириак. Зря прокурорский помощник забрал у солдата палаш и пробовал разрубить поймавшую его преграду.

Инспектор, поставив на ноги бабку Краклу, хотел вернуться за Белкой, сунулся назад, но ударился в невидимую стену лбом, отлетел в толпу, изумленно накрыл ушибленное место ладонью. Людей, зашедших внутрь оберегов наружу уже не выпускало. Даже голосов оттуда не было слышно.

Белка издала вопросительный звук, обращаясь к самой себе, дескать, что за дичь? Но ей ответила Петра. Неожиданно человеческим, спокойным голосом, без преувеличенной обиды и без кривляния перед старшими и власть имеющими.

— Не сможем, — сказала она. — Не пройдем. Эти обереги он сам и ставил. Его работа. Для деревни они теперь что есть, что нету — всех собрал, будет выбирать, кого съест. Сначала нас, мы тут самые сильные, самые ему вкусные… А эти там внутри — его овцы в загородке. Он их потом доест.

«Какая же ты умная, Петра! Как же ты так изумительно устроила. И сама Кощею в пасть, и всю деревню — туда же скормить в ближайшей перспективе. И выхода никакого нет, обереги кругом тоже теперь Кощеевы», — хотелось бы сказать Белке, но она даже мычать не стала. Отвернулась. Противно даже думать о таком.

Прекратила сопротивляться невидимому барьеру, не пускавшему ее в деревню. Не стоило на это тратить силы. Снова осуждающе посмотрела на Петру, покачала головой и сменила направление. Что толку пытаться преодолеть непреодолимое? Нужно вернуться к общинному дубу. Он еще стоит. Покуда в дубе не истратилась заложенная в него поколениями общая сила, это единственная их с Петрой защита.

Двигаться назад тоже оказалось непросто. Но все же не так безнадежно, как в деревню. Пришлось медленно выдирать себя из липкой паутины обернувшихся злом оберегов. Сначала Белка пятилась — даже повернуться было сложно. Вот так влипает в эти обереги нечисть. Проверила на себе, как работает обережное колдовство.

Петра решила поступить иначе.

— Эх, — сказала она. — Жаль, вилка твоя оказалась не настоящая. Была бы она из настоящего серебра, никто бы мое колдовство порушить не смог. Плохо. Не тот сегодня день, чтобы просто на крови призывать. — И обратилась напоследок к Белке: — Ты рот снегом промой, ежели выжить хочешь. Там тряпка была немой травой пропитана. Ну, вдруг бы ты освободилась. Все равно бы ничего сказать не смогла…

Петра отвернулась от Белки, решительно вскинула вверх руки, в одной из которых была зажата злосчастная вилка, и гнусаво заныла речитативом: «Тень в тень, след в след, был мертвый, стал нет… Кость к кости, зуб к зубу, выходите, волки, к дубу…» — повторила песню несколько раз, укусила себя за руку, брызнула кровью на снег.