Рысюхин! Дюжину шампанского – и в школу не пойдем! (СИ) - "Котус"

Пока добрались, пока нашёл, кому доложиться, пока сдал технику и людей отвечающим за них — ближе к семи утра получил от командира благодарность (устную) и приказ-разрешение идти отдыхать до полудня. Вот и моя палатка. Откидываю полог, и вижу внутри незнакомые вещи. Ага, пока я ездил — у меня появился сосед. А вот и он, выходит из спальной половины палатки. Погоны прапорщика, разница в звании невелика, всего одна ступенька… Мои рассуждения прервал грубый вопрос соседа:

— Ты кто такой вообще⁈

— Юрий Ры…

— Я не спрашиваю, как тебя зовут! Я спрашиваю, унтер, что ты тут делаешь?

— Я что здесь делаю⁈ — Согласен, не самый удачный ответ, но мне спать хотелось так, что аж шатало, и первая мысль была: «Я здесь живу, а вот ты что делаешь в моей палатке?»

— Ну, не я же! Пошёл вон отсюда! Совсем тут нижние чины распустились, как я посмотрю!

А вот это уже хамство. Да, формально зауряд-прапорщик до сдачи экзаменов к обер-офицерам не относится, но по традиции считается как бы кандидатом в офицеры, наподобие курсанта-выпускника военного училища. Этот же… Вот что с ним делать? Ругаться — лень и сил нет, да и орёт он всё равно громче. По морде дать? Тоже совсем не вариант, и не потому, что он сильнее, это как раз спорный вопрос, а потому, что Устав категорически не одобряет битие морды старшему по званию, пусть даже он сам напрашивается. Остаётся одно — рапорт по команде, так что пожал плечами и пошёл искать кого-то из командования. Нашёл, точнее, встретил на улице лично господина подполковника, командира нашего временного дивизиона, который заговорил со мной первым:

— Юрий Викентьевич, вам не нужен отдых⁈

— Нужен, ваше высокоблагородие. Но — недоступен.

— В каком смысле?

— В прямом — меня не пускают в мою палатку. Какой-то буйный прапорщик, возможно — новый сосед.

— Как это, «не пускает»?

— Ругательно. Говорит, что палатка офицерская, и, цитирую, «обнаглевшему унтеру здесь делать нечего».

— Ну надо же! Месяц, как звание получил, а гонору — как у генерала. Аркадий Лукьянович, — обратился он к начальнику штаба, — сделайте милость, разъясните вашему подчинённому, в чём он не прав.

Начштаба был недоволен, но куда деваться — пошёл воспитывать. Я, чтобы не мешать процессу, задержался в таком месте, чтобы видеть вход в палатку, но заведомо вне зоны слышимости, и этот манёвр был замечен и молчаливо одобрен. Во всяком случае начштаба, выйдя из палатки и увидев меня на приличном удалении, хоть и махал рукой, требуя идти быстрее, но при подходе одобрительно кивнул.

— Вопрос, я считаю, улажен. Надеюсь, в дальнейшем моё вмешательство не понадобится!

«Такое ощущение, будто это я виноват!»

«Спокойно, он не даром голос повышает — это не тебе говорится».

— Приложу к этому все усилия. — А что ещё я мог сказать?

Сосед по палатке был мрачен видом и красен лицом, при этом демонстративно игнорировал мои попытки поздороваться или познакомиться. Ну и флаг ему в руки. И барабан на шею. А я — спать.

Сразу уснуть не получилось, сосед на своей стороне спальной части, а потом и в гостиной, бурчал о том, какое это унижение — единственному из всех офицеров делить жильё с нижним чином, и что он будет жаловаться. Правда, вскоре его возмущение стало восприниматься как шум прибоя и стало наоборот — убаюкивающим.

Проспал я чуть больше четырёх часов, чего было явно маловато, но ничего, сейчас умоюсь холодной водой, сделаю зарядку, а там и обед вскоре, где можно будет и кофе выпить. Только для начала доложиться командованию, что я готов вернуться к службе.

Доложился, узнал, что мой непосредственный начальник наконец-то прибыл и ждёт меня в лаборатории, куда мне и надлежит отправиться. Так и поступил, проведя время до обеда за знакомством и рассказами обо всём, что здесь происходит и немного о себе.

На входе в офицерскую столовую мой сосед по палатке снова пытался возмутиться моим присутствием, на что получил разъяснение от распорядителя нашего небольшого офицерского собрания, что я сюда приглашён единогласным решением всех имевшихся на тот момент офицеров, и что если господина прапорщика это категорически не устраивает — он может инициировать новое голосование, собрав подписи как минимум трети офицеров, или питаться где-нибудь отдельно. Ни того, ни другого он предпринимать не стал, но и не успокоился. Например, устроил целый скандал, требуя запретить нижним чинам обращаться ко мне «господин прапорщик», а разрешить исключительно уставное «зауряд-прапорщик», но понимания не нашёл ни у кого, включая подполковника. Узнав об этом я задумчиво сказал, размышляя вслух:

— Да уж, поручиком ему точно не быть.

— Почему вы так думаете? — Голос зампотеха был неожиданным, но вопрос прозвучал заинтересованно.

— С таким отношением к армейским традициям? Да он в любом собрании очень быстро сделается нежелательной персоной! Как было сказано: «если ты плюнешь в коллектив — он может этого не заметить, если коллектив плюнет в тебя — ты утонешь».

— Замечательно сказано! — Рассмеялся техник-капитан. — А кем и когда, если не секрет?

— Не помню. Хоть стреляйте — не помню автора, совершенно.

— Жаль, жаль… Кстати, не только к традициям отношение наплевательское, но и к явно выраженному мнению командира части, что не менее фатально для карьеры. А подпоручика, на ваш взгляд, как получить может?

— По выслуге лет при увольнении в запас. Ну, или при переводе куда-то далеко, где его не знают.

Если в среду был поток транспорта без шоферов для него, то в четверг получали все недостающие миномёты — двумя партиями на двух станциях. Ежу понятно, что мне пришлось детально и вдумчиво, с оформлением протокола — тут я взял за основу выученный наизусть протокол криминалистической экспертизы — проверять каждый экземпляр. Идиотизма в ситуацию добавляло то, что между соседними станциями не было другого прямого сообщения, кроме как по железной дороге, подходящего поезда в расписании так же не значилось, и дрезины не имелось. Чтобы забрать миномёты в часть, требовалось подписать документы о получении, а их никто не хотел подписывать без проверки, так что пришлось помотаться: со станции в лагерь, а оттуда — на другую станцию. Причина в речке, на берегу которой стоял наш лагерь, и которая резко изгибаясь отсекала станции друг от друга. Единственный мост, способный выдержать грузовик, располагался таким образом, что от лагеря до одной станции было меньше десяти вёрст, до другой — более двадцати, причём на полпути к ней нужно было проехать мимо расположения части, но по другому берегу. В общем, пришлось понарезать круги.

При этом миномёты оказались все сделаны без ошибок, в двух колёсных лафетах были неисправности: бракованный подшипник, в котором шарики сделаны оказались из какого-то дешёвого железа и уже превратились в кубики и отвратительно приваренное буксировочное кольцо, что отвалилось, когда лафет уронили дышлом на бетонный пол. Кольцо я приделал намертво, словно это один кусок металла, с подшипником было сложнее. Зато с зарядными ящиками была куча недоделок и откровенного брака, наподобие незакрывающихся дверей или перекошенных направляющих. Что забавно: все неисправные лафеты собрались на одной станции, а зарядные ящики — на другой.

Получение людей, техники и материалов закончилось в ночь со среды на четверг. А на следующий день был вскрыт конверт — и мы двинулись на погрузку, на ту самую станцию, где собирали чуть ли не «на коленке» грузовики из ящиков. Причём некоторые, прибывшие в последний день, грузились буквально в те же самые вагоны, на которых приехали к нам: во всяком случае, какой-то солдат бурно радовался найденному в вагоне перочинному ножику, потерянному накануне при выгрузке. Так или иначе, суета закончена — едем на испытания!

Офицерский состав погрузили в вагон, который я до сих пор не встречал. Именовался он «экономическим купейным вагоном второго класса», но был, на мой испорченный вкус, слишком уж «экономическим». В вагоне имелось девять купе, в каждом — четыре полки в два яруса, всего тридцать шесть пассажиров, на них — один проводник и два туалета по концам вагона. И никакого душа!