Оборона дурацкого замка. Том 8 (СИ) - Ютин Макар

Настоящий склеп: никаких следов чужого присутствия, лишь звенящая старина в мелких деталях: пыль, предметы обстановки, архитектурный стиль. Будто вскрытый курган, взломанная пирамида, шаткая древность, что цепкими старческими пальцами цепляется за свои давно мертвые секреты.

Стоять посреди такого места не хотелось, ему стало откровенно не по себе. Тем не менее, реальных опасностей Саргон там не нашел, сколько бы ни метался по углам.

Лишь разглядел под порогом разбитую шкатулку с маленькими косточками указательных пальцев — ее раскопали вполне осознанно, а затем почему-то бросили в мелкую ямку, из которой практик и достал свою находку. Достал, посмотрел, затем быстренько положил обратно и присыпал землей, от греха подальше.

В остальном волновался он совершенно зря: башня как башня. Если отбросить целый пласт людских суеверий, надуманных страхов и шепот интуиции.

Восьмиугольный зал в центре раньше делился ширмами на три части, их остатки гнили цветастой ветошью на полу. Личная комната сохранила часть сломанной деревянной мебели. Каменная лестница с выбоинами и светлыми разводами на серых булыжниках вела на ярус выше, к смотровой бойнице, но подняться туда казалось малореальным.

Дощатый пол второго этажа оказался наполовину проломлен и частично сожжен: его обугленные обломки разбросаны тут и там на первом этаже, вместе с остатками парочки стульев, разбитым в щепки столом и сломанной кроватью, при жизни весьма добротной.

Из примечательного, кроме лестницы, оставалась лишь толстая, совершенно нетронутая временем или людьми дверь во внутренние покои пагоды, виденной Саргоном сквозь проломы в стене.

Почему она не уступала в размерах внешним воротам? Зачем ее сделали такой прочной, дебелой, с огромным количеством клепаных железных пластин? И почему она выглядела настолько целостной, невредимой при общей разрухе, запустении, следах боя?

Никто не мог дать ответ.

В башню отряд входил уже после культиваторов и делал это неуверенно, с оглядкой, с мелкими ритуалами вроде: «чур меня», с дрожью, подгоняемые злыми окриками раздраженной Дун Цзе.

Впрочем, больше помогало то, что странного леса и кромешной, обезмолвленной тьмы за пределами Ясного Зала они боялись больше, чем разведанного культиваторами подозрительного места.

Для Саргона это были явления одного порядка.

Удивительно: пространства впритык, но хватило для тринадцати человек, с учетом малых размеров башни на взгляд снаружи. Люди из Первого Отряда сидели буквально на головах друг у друга, тогда как две девушки отгородили немаленькое пространство выцветшей лакированной ширмой из башни, а все еще бессознательного Алтаджина прислонили к стеночке рядом с собой.

Оставшееся место в центре обе группы использовали для костра.

Из-за холода им все же пришлось святотатственно разжечь огонь прямо в предбаннике святого места, сиречь Куньлуньской башне, от чего их долго, пускай и безуспешно отговаривал Юлвей.

Основной жар дал костяк большой, роскошной кровати, для продолжения заготовили стулья и деревянные обломки. Из «сгораемого мусора» в башне не использовали только двери. Не тронули ни остатки внешней (Саргон вспомнил о закопанных костях и полностью поддержал партию осторожных), ни, тем более, внутренней.

Ее даже не проверили. За окованной железом дверью шли уже ритуальные залы, туда никто не хотел лезть по темноте, несмотря на всю тесноту и обиду.

Стоило только воинам отгородиться от страшного внешнего мира толстыми крепостными стенами да баррикадой на воротах, как беспокойство отступило на второй план, а веселый, трескучий костер из столетних досок настроил на позитивный лад.

Разумеется, всем тут же захотелось поговорить.

Робкий, вздрагивающий гул раздался меньше, чем через кэ после розжига костра, когда большая часть успела насытиться остатками нехитрой снеди из прихваченного в дорогу и сходила до «кустиков», коими дружно нарекли нишу надо рвом. Ее лишь стыдливо прикрыли плащом Иккагецу.

А за проявленную в бою с культиватором трусость некоторые сочли возможным использовать рукава для почтительных вытираний грязных мест, недостойных в таком виде осквернять священную обитель.

Через несколько минут гул набрал мощь, вибрацию. До громкости казарменных криков не дошло, хотя ор не беспокоил покатые своды старой башни только из-за присутствия за ширмой практиков Старого Города. Но и так пережитый страх здорово развязал людям язык.

Говорили обо всем: бабах, прошедшем бое с дилоу (хорнов признали более опасными), бабах, битве с практиком (стремный ублюдок, какие же мы все везучие, что живые и одним куском), бабах, прошлых бабах, бабском отряде новобранцев, будущих бабах, составляли сравнительное бытописание отдельных, богатых бабами, регионов…

В этих беседах чувствовалась недосказанность. Две темы жгли язык, тенью мелькали в каждом предложении, неведомым зверем цензурой вторгались в умы и чувства достойных практиков.

Первая, самая опасная: бабы культиваторы. От двух напарниц Алтаджина, обсудить которых натурально зудело, причем до такой степени, что пытались изъясняться многозначительными подмигиваниями, ного-руко-махами и зверскими рожами, до всех остальных, включая мельком виденных охранниц на воротах, практиканток И Шенга и дочь коменданта.

Второй темой с молчаливым, очевидным для каждого запретом являлась сцена после отрубания головы демоническому практику. Каждый ощутил тогда высвобождение Зла, каждый распознал посмертное проклятие. Каждый до дрожи боялся обнаружить себя целью, поэтому…

…Каждый гадал, чем же является последнее заклинание демонопоклонника.

В итоге сам же Саргон и поднял наиболее безопасную тему — проклятие. А то кто-нибудь все же разовьет тему с новыми бабами. Шанс опасности и правильного проклятия есть, причем довольно высок. Старый-добрый мозговой штурм поможет накидать варианты. Авось, нечто полезное и сгодится.

Юлвей предпочел считать, что отвело, его в этом поддерживал Ма со всем религиозным пылом оторванного от священной бочки фанатика Богини Чанъэ. Каню оставалось все равно, пока проклятие не отрастит ноги, чтобы дать ему подсрачник.

Камей хотел отлить, но нишу оккупировал укакавшийся Вань, выходить из башни не горел желанием уже сам бандит, а если пожурчать на угол, то мало ли как отреагируют великомудрые бабы, еще более бешенные, чем обычные, раз дорвались до силы.

Уру отмалчивался, Акургаль перевязывал торс. И лишь благоухающий Вань, после возвращения из обители мудрых мыслей, уверенно заявил, что знает, о чем идет речь: именно так описывались посмертные проклятия в одном из ветхих свитков, которые он читал в своем уезде.

Тот практик много где путешествовал, а потом заносил в свиток заметки об увиденном. Правда, писал автор в собственном дурацком стиле, то есть совершенно бессистемно, зачастую без понимания о том, что произошло, как он или окружающие победили, преодолели, убили потустороннюю тварь или откупились от нее, что или к чему привела охота: в общем, ни начала ни конца большинства историй.

Высветленные фонарем детали длинного темного пути, не более.

Педантичного Ваня такая небрежность доводила до белого каления, поэтому он, невиданное дело(!), закончил книгу на середине. Как раз из-за упоминания посмертного проклятия, где сразу после шло многословное описание гаолянской бражки и начало следующей истории.

На этот моменте проснулся Алтаджин.

Он не стал громко орать, вопрошать, где они оказались, требовать немедленных ответов или проявлять свою эксцентричность.

Молча сел возле огня рядом с удивленными новобранцами, поел выданную такой же тихой Дун Цзе пустую адлайскую кашу, затем молча выслушал подробный пересказ того, что произошло, вяло отмахнулся от вопросов о своем состоянии, снова начал угрюмо пялится в огонь.

Через полчаса, когда неуютное напряжение вокруг него стало совсем уж невыносимым, он, наконец, поднялся, машинально отряхнул свой подбитый ватой халат, потоптался, оглядел башню изнутри, бросил равнодушный взгляд на перекрытые ворота и дал знак Саргону следовать за ним.