Леона. На рубеже иных миров (СИ) - Яровая Лана

Внимательно осмотрев повязки, женщина встала и вновь скрылась за пологом, чтобы мгновением позже вернуться с небольшой плошкой, наполненной пахучей, исходящей паром жидкостью.

— Ну-ка, выпей. Только гляди, пей осторожно, не обожгись, — сказала она, усаживаясь на перину рядом с девочкой и протягивая ей плошку[1] с отваром.

Девочка постаралась приподняться, но тело вновь прошибло болью и она, болезненно сощурившись, рухнула обратно.

— Давай–давай, ты уж постарайся, тебе попить надо. Ну-ка, я подсоблю, — женщина осторожно помогла девчушке сесть и подложила ей под спину подушку. — Вот так вот, давай-ка пей, — она слегка наклонилась вперед, так что на груди качнулась угловатая подвеска, и поднесла плошку поближе, приложив ее к губам девочки.

В нос ударил резкий чуть горьковатый травяной запах. Она сделала небольшой глоток и тут же закашлялась.

— Ну-ну, давай пей, тебе надо сил набираться, легкое ли это дело с хворью бороться, да раны залечивать.

Девочка, скривившись, сделала еще несколько глотков и резко прикрыла рот ладошкой. Ее едва не вывернуло от противного вкуса и вяжущей горечи.

— Ну дитя, эко тебя помотало, — сочувственно покачала головой женщина и достала из кармана кусочек черного хлеба. — Давай глотай, нечего оплевываться. Водица зело[2] целебная, быстро на ноги поставит. На вот, зажуй хлебным мякишем.

Девочка осторожно проглотила горькую жидкость, и скуксившись, быстро запихнула в рот протянутый хлеб. Она уже догадывалась, кто перед ней, но все же хрипло уточнила:

— Ведагора?

— Нет, дитя, — женщина вздохнула, — это имя уже давно мне не принадлежит. Теперь меня Руженой зовут, а деревенские бабушкой Ружей кличут, — сказала она, забирая опустевшую плошку и ставя ее на пол. — Но ты не переживай, — быстро поправилась она, увидев недоумение ребенка, — ты пришла куда нужно, я ждала вас.

— А мама… — подавшись вперед, взволнованно начала было девочка, но ее перебили:

— Она еще не появлялась.

Ружа, откинула с ее ног простынку и внимательно стала осматривать наложенные повязки.

У девочки перехватило дыхание, и она судорожно выдохнула, глядя на женщину быстро наливающими влагой глазами. Заметив это, знахарка поспешно добавила:

— Но-но, рано ты слезы по ним льешь. Живы они, живы. Так что нечего тут горевать. Лучше сил набирайся скорее, чтобы здоровой их встречать.

Девчушка промолчала, только тихонько шмыгнула и быстро утерла уголки глаз, а Ружена споро развязывала забинтованные ноги и складывала грязные тряпицы в стоявшую рядом пустую миску.

— Нет, ты только погляди сколько хвори из тебя вытянули травки-то. Ты посмотри–посмотри, видишь на тряпице кашица вся темная, желто-грязная стала? А была как зелень свежая. Так-то вот, травка хорошая, и не таких на ноги ставила.

Девочка слабо улыбнулась, а Ружена продолжила, не прекращая осмотра:

— Я тебя сразу почувствовала, как ты появилась в окрестностях-то. Не ладно, конечно, вышло, совсем не ладно. Вы должны были прямо к дому моему выйти, аккурат у крылечка. А ты была одна, да еще и далеко. — Ружена недовольно цокнула. Она хмурилась и огорченно качала головой. Затем вздохнула, успокаиваясь, и продолжила: — Ну как уж вышло, так вышло, чего уж тут теперь. Я сразу направилась тебе навстречу. Ох, и витиевато же ты шла, петляла, словно заяц. У меня все не получалось тебя нагнать. А в какой-то момент я вдруг поняла, что ты уж совсем близко к дому подобралась. И как умудрилась только.

Бабушка Ружа закончила снимать повязки с ног, придирчиво осмотрела их, повертев с боку на бок, и перейдя к тонким девичьим рукам, продолжила:

— Ну, и поспешила я назад, да поскорше. Потом уж, на, самом подходе, услышала, как завыл мой Рыжик. А когда я наконец во двор-то вышла, ты уж лежала у меня на крыльце без сознания. Под бдительной охраной мохнатого стража, — добавила Ружена, улыбнувшись. — Хорошо, что ты успела дойти до него. Крыльцо — часть дома, а дом-то у меня уж под надежной охраной, там ты уже была под его защитой и спрятана от чужих глаз. Я тебя как увидела, сразу в баньку понесла, благо ты легкая как пушинка. А то, на тебя и взглянуть-то страшно было, да и прогреть тебя хорошенько требовалось, и раны обработать, чтоб не загноились и не пошло воспаление.

— А я и не помню даже, — слегка расстроено и одновременно удивленно проговорила девочка.

— Еще бы ты помнила, — проворчала женщина, внимательно осматривая детские руки там, где только что сняла тряпицы, — в таком-то состоянии. Бледная, грязная, измотанная. Забей в бубен тебе под ухом ты б и то не проснулась.

— Бабушка Ружа, — вновь прозвучал неуверенный детский голос, — а кто был на крыльце, когда я пришла?

Ружена даже бровью не повела, лишь еле заметно плотнее сомкнула губы и невозмутимо продолжила разворачивать и снимать тряпицы.

— А кто там мог быть, дитя? Рыжик мой там с тобой лежал.

— Нет, там еще кто-то был, — не унималась девочка, — будто маленький ребенок, только странный какой-то.

Раздался тихий каркающий смех.

— Я ж говорил, Руженька, — проскрипел смеющийся старческий голос.

Девчушка повернулась на звук и увидела, как, словно из воздуха, соткался низенький, не выше трёхлетнего ребенка, длиннобородый старичок в расшитой светлой косоворотке, с аккуратно причесанными седыми волосами до плеч.

Ружена нахмурилась и бросила на девочку тревожный взгляд.

— Да не боится она меня, не серчай, — так же весело проговорил старичок, — стал бы я дите пужать.

Девочка удивленно смотрела на появившегося из ниоткуда, весело щурящегося старичка, и сама, не заметив того, начала улыбаться в ответ.

— Ну шо, Руженька, представь меня нашей гостье.

— А то ты сам не можешь, — проворчала женщина, не отвлекаясь от осмотра и снимая последнюю перевязь. Но все же ворчание это было больше для порядка, потому что она тут же продолжила:

— Знакомься девонька – хранитель дома это наш, Добролю́бом зовут.

Она снова посмотрела на старичка, поклонилась, насколько могла это сделать лежа, и, улыбаясь, поприветствовала, как было положено:

— Здравия тебе, Добролюб.

— Хороша девица́, ай, хороша-а, — весело сощурившись, одобрительно протянул старичок, — а зовут-то тебя как?

— Ле́оной, — тихо ответила засмущавшаяся девочка.

— Ну чтож, и тебе здравия Леона, и тебе, — хохотнув, добродушно проскрипел старичок, поглаживая бородку.

Ружена тем временем собрала в миску все оставшиеся тряпицы и встала с соломенной постели.

— Ты полежи еще маленько, скоро в баньку тебя свожу, — сказала она, выходя из комнаты.

Девочка снова взглянула на свое тело. Там, где Ружена сняла повязки, остались грязные, желто-черные разводы, а множество вчерашних ран и царапин уже затянулось тонкой розовой кожицей, немало удивив малышку — они успели зажить так, словно она провела без сознания не меньше трех дней.

За стенкой слышался стук посуды, плеск воды и тихий монотонный шёпот бабушки Ружи. Судя по тому, что из дверного проема лился яркий свет, солнце уже стояло высоко.

Добролюб, до того с веселой хитринкой рассматривавший девчушку, вдруг перевел взгляд куда-то в пустоту и нахмурился.

За окном залилась громким лаем собака, послышались всхрапы лошадей и скорый перестук копыт. Бабушка Ружа затихла.

— Не друзья это к нам пожаловали, — прищурившись и хмуро сведя к носу брови, проворчал домовой, когда в проеме вновь появилась Ружена. Та молча кивнула ему и повернулась к девочке.

— Ты не пугайся, дитя. Сиди да помалкивай. Даже если эти гости по твою душу, так уедут они несолоно хлебавши.

Через мгновенье полог опустился, вновь погружая комнатку в темноту, и лишь слабая полоска света не давала полностью потерять возможность что-то видеть.

Девочку сковал леденящий душу страх. Ее нашли? Что же тогда стало с мамой? Неужели они с отцом все же погибли? «Нет, этого не может быть!» — мысленно запротестовала малышка. Горло сдавило, из глаз ручьем потекли слезы. Она с трудом сдерживала рыдания и всхлипы, понимая, что нужно сидеть тихо и не выдавать своего присутствия, как было наказано.