Леона. На рубеже иных миров (СИ) - Яровая Лана

— Я ненадолго уйду, деточка. Ты уж не пужайся тут, помни, что Руженька сказала, — проскрипел Добролюб и растворился в воздухе.

Во дворе тем временем раздались мужские голоса. Они быстро переговаривались между собой, придерживая пофыркивающих лошадей. Кто-то громко отдавал приказы. Спустя несколько секунд, Леона услышала глухой стук в дверь.

— Ась? Хто это тама? Иду-иду, — раздался голос Ружены, ставший как-то вдруг по-старчески глухим и скрипучим.

Леона услышала шаркающие шаги и звук с трудом открывающейся тяжелой двери, потом снова шаги, уже тихие и снова скрип дверей где-то в отдалении.

— Здравия тебе, матушка. — Донесся до Леоны гулкий мужской бас, и по ее спине пробежал противный холодок — голос был ей знаком. — Дочка у меня недалече как вчера пропала, в лесу заплутала видать. Может видела ее? Леоной звать. Волосы русые, лет девять на вид, немногим меньше двух аршин[3] ростком. Подсоби, всю ночь ее искал, не дай Боги волкам попалась.

Леона чуть не задохнулась от возмущения из-за такой наглой лжи. А если бы Ружена не знала кто она и поверила этому «Родителю»? А если бы она все-таки пошла в деревню и там бы ее спокойно отдали найденному «тятьке»? Девочку всю надуло от злого негодования и бессилия. Так хотелось выбежать и зло крикнуть: «Ты лжешь! Ты убийца!», а потом… потом сотворить с ним что-нибудь очень плохое, так чтобы он пожалел обо всем, что сделал. Но она была всего лишь маленькой слабой девочкой, и это ее бессилие злило ее еще сильнее.

Леона тихонько притянула к себе колени, на мгновенье скривившись от боли в мышцах, и, крепко обхватив их руками, сжалась, чутко прислушиваясь к происходящему.

— Ох, штож это делаться-то. Ты прости милок, прости родненький, нечем мне тебе помочь. Вчера хроза тутошки бушевала, так-с я из избы-то и не выходилась даже, поховалась[4] от непогоды-то. Я женщина зело старая ить, кости-то на хрозу ломить начинает, так я на печи косточки хрела. Не видывала я никохо, да нихто и не захаживал сюды. Да ты поди дальше, там вона по тропке деревенька стоит, авось туды твоя дочурка зашла-то, поспрашивай местных, милок, может видел хто.

— Не юли, матушка, — медленно и жестко проговорил мужчина, — я по следам ее шел, а они сюда ведут. Ты ведь не надумала скрывать дочь от родного отца?

— Да ты шо, милок. Я ни в жизь, за ково ж ты меня принимашь-то? Шо я зверь какой, али тать[5] бессовестный дитя от батьки утаивать? — воскликнула Ружена с неподдельным изумлением в голосе.

— Коли так, может позволишь мне осмотреться у тебя? Вдруг она спряталась тут-где от непогоды, уснула. Успокой отцовское сердце.

— Ну тык осматривайся, милок, осматривайся, чего бы и не осмотреться-то, раз за дите душа болит. Там вона хлев у меня, токмо вы поосторожничайте робятки, козочка тама стоит, не напужайте ее, а то молоко скинет ишо. Да ты проходи-проходи, родненьхий, охлядись, вон тама у меня лесенка на чердак-то идет, коли бы и забрался хто так, шобы я не увидала, так почитай токмо туды.

— Вы двое, — донесся до Леоны вновь мужской резкий голос, — осматриваете округу, что-то найдете, сразу ко мне.

Леону накрыл липкий страх безысходности. Как же Ружена позволила? Она ведь обещала, что ее не тронут!

Девочка уже видела, как вот-вот приподнимется полог. Видела, как расплывется самодовольная улыбка на морде ее преследователя, видела, как он хватает ее и вытаскивает из дома наружу, а Ружена ничего не может с этим сделать. Сердце заколотилось, как бешенное и, казалось, будто оно сейчас выпрыгнет из груди.

В комнатушке снова появился Добролюб, медленно подковылял к тюфяку, сел с противоположной стороны и, посмотрев на девочку, приложил пальцы к губам, мол, «не шуми».

В доме раздались тяжелые шаги. Стало слышно, как кто-то взбирается по лестнице на верх. Внутрь вернулась и бабушка Ружа.

— Ну, шо, сынок, есть хто тама? — крикнула скрипучим старческим голосом Ружена откуда-то из глубины дома.

Леона практически кожей ощущала, как ходит наверху ее преследователь. Что-то падало, грохотало, со скрипом тянулось по деревянному полу. Он не особо церемонился, осматривая чердак. Раздался резкий звук бьющегося стекла.

— Ишь, негодник! Охальник окаянный, чтоб его черти подрали, — грозно хмуря брови и потрясая крохотным сморщенным кулачком, прошептал потолку домовой.

Шаги затихли. Леона вся напряглась и страшными глазами посмотрела на потолок, затем опустив взгляд, на Добролюба, «Неужто услышал его?».

Вдруг, прямо над ее головой, мерзко, протяжно заскрипели половицы. И тут же мгновенно умолкли. Преследователь остановился, будто к чему-то прислушиваясь, и затих, не двигаясь дальше. Девочка, задержала воздух, будто он мог услышать ее дыхание, и, широко распахнутыми глазами, медленно подняла взгляд к потолку.

Он был сплошным с плотно подогнанными досками, и не было в нем щелей, через которые можно было бы что-то увидеть. Но Леона этого не знала. Она уповала лишь на то, что в комнате было достаточно темно, чтобы ее нельзя было разглядеть через узкие щели в полу.

— Ты б поосторожничал, сынок, я ж ведь женщина-то старая, помощников у меня ить нетуть. Как жежь мне тама опосля тебя порядок-то наводить? — раздосадовано прошамкала Ружена.

Мужчина постоял еще несколько секунд на том же месте, будто пытался в чем-то удостовериться, и быстро спустился с чердака. Прошелся по комнате, остановился.

— Что у тебя там? — спросил преследователь, очевидно обращаясь к Ружене.

— Та банька тама у меня махонька пристроена. Печка-то у меня большая, одна сторона тута, а другая в баньку выходит. Туташки кушанья хотовлю, а там помывочная, — ответила Ружена, — да тама и хлядеть-то неча, банька — есть банька, не забраться туды, снаружи-то.

Неохотно открываясь, заскрипела тяжелая дверь. Что-то гулко упало, с грохотом покатилось по полу, следом послышался звон метала и плеск опрокинутой воды.

— Та шож ты мне там хрязными-то сапожищами своим топчешь, окаянный, — начала сердиться бабушка Ружа, — хто мне там мыть-то потом будет, ты штоль?

Добролюб вновь недовольно нахмурился и покачал головой. Поди потом вычисти все за этими поганцами. И ведь не только видимую-то грязь чистить, а и зло их убирать надобно будет. Нечего тут у них на подворье-то тьме копиться.

Раздался быстрый стук сапог, поднимающихся по крыльцу, и в дом скорым шагом зашел кто-то еще:

— Хлев, осмотрели. Чисто. Вокруг дома тоже ничего не нашли, — услышала Леона другой, более молодой мужской голос.

— Осматривайте окрестности. И что б ни один куст не пропустили. Хоть каждую пядь[6] здесь вынюхайте, но достаньте девчонку, я знаю, что она здесь, — раздался злой, раздраженный голос ее преследователя. Того самого, который ударил тогда маму. Шаги быстро удалились, хлопнула дверь, и кто-то громко сбежал по ступенькам.

— Видно, шибко за дочку-то переживаешь, ишь как изнервничался, — прокряхтела Ружена сочувственно.

Мужчина ничего не ответил. Он уже получил дозволения войти в дом и увидел, что бабка живет одна — дальше любезничать не было смысла.

Тяжелые шаги раздавались то ближе, то дальше, а за ними тихонько семенила Ружена. Он чувствовал, что девчонка где-то рядом. Поисковая нить была натянута до предела, и он без остановки что-то двигал, открывал, поднимал, заглядывая в каждый угол, куда можно было бы спрятаться.

Раздался натужный скрип петель и голос Ружены:

— Тама подпол у меня, охурчики, помидорхи храню, хартошечка прошлоходняя еще осталась, соленица разные, — добродушно рассказывала Ружена.

Дверца подпола с резким грохотом упала обратно. Нет, девка не там. Вновь застучали сапоги. Где-то совсем близко, не далеко от комнатки, где пряталась Леона. Она замерла, не сводя глаз с полога, и всем телом вжимаясь в стену за спиной, словно надеясь просочиться сквозь нее, ища в ней защиты.

Добролюб придвинулся ближе и снова приложил палец к губам. Однако, девочка уже не знала себя от страха и не заметила ухищрений домового.

— А тута спаленка у меня, за печкой-то самое оно, я тама к стеночке прижмусь и хорошо спится-то, сладко так, крепко, — сказала Ружена где-то совсем рядом.