Леона. На рубеже иных миров (СИ) - Яровая Лана

— Народ-то там добрый живет, но дюже болтливый, — говорил Добролюб, обвязывая ей рукава заговоренными шнурами, — особливо, когда не нужно. Нрав-то простой, никто вреда друг-другу не чинит, вот и не думают, чего можно говорить, а чего не надобно.

Солнце уже успело перевалить за полдень, а они — пройти к тому времени больше восьми верст[3], когда заметили впереди сидящую на земле женщину, устало откинувшуюся спиной на ствол дерева. Ее зеленое платье, доходившее ей до самых пят и расшитое золотыми узорами, было местами порвано и сильно испачкано землей. Длинные светлые волосы, цвета спелой ржи, собранные когда-то в тугую косу, сильно растрепались, рассыпавшись по плечам. С лица сошла краска, сделав лицо болезненным, прозрачно-белым. Она сидела с закрытыми глазами, откинув голову на темный ствол, и держала себя одной рукой за кровоточащий живот.

— Мама! — Вскрикнула девочка и опрометью[4] бросилась вперед, на ходу перепрыгивая выступающие корни и ломая тонкие ветви подлеска. Она упала рядом с ней на колени и крепко прижалась, не сдержав вырывающихся рыданий.

Веки раненной дрогнули, и она медленно, так, словно это стоило ей больших усилий, открыла глаза и слабо улыбнулась сухими побелевшими губами.

— Доченька, ты цела, — прошептала женщина и по ее щекам потекли слезы, — Лёнечка, девочка моя, ну что же ты плачешь, хорошая моя, — она тихонько сжала, дрожащей от слабости рукой, маленькую ладошку дочери и нежно погладила большим пальцем по ее запястью, — все хорошо, родная, все хорошо. Какая же ты у меня умница.

Тут она наконец заметила приближающуюся Ружену и расслабленно выдохнула.

— Веда, я …

— Ну-ну, Лика, потом, все потом, — сказала Ружена, снимая заплечный короб и усаживаясь рядом с раненной. — Эко, как далеко тебя выкинуло, еще дальше, чем дочку твою. Да-да, не смотри на меня так. Твою девчушку выбросило посреди леса, версты за три от меня. Все же хорошо, что мы решили подстраховаться нитями. Видела бы ты, в каком виде я нашла ее на пороге своего дома.

Первым делом Ружена достала из своего короба деревянную баклажку с водой и дала напиться раненной, после чего протянула ей толстый ломоть хлеба.

— Так, пусти-ка меня Леонка, дай матушку твою осмотреть. — Ружена отодвинула потихоньку начавшую успокаиваться Леону и осмотрела глубокую рану. Недовольно поцокав языком, и взволнованно посмотрев на Марелику, она выудила из короба вощеную[5] холстину, разложила ее подле себя и стала быстро доставать из короба и раскладывать на ней разные бутыльки из темного стекла, маленькие баночки, свертки чистых перевязочных лент и много разных мешочков с звенящим содержимым.

***

Девочка проснулась с рассветом. Она сонно перевернулась, отворачиваясь от окна, и вновь погружаясь в сладкую дрему. Сквозь сонную пелену, до не нее доносилось чувство неправильности, что-то неприятно царапало ее изнутри, мешая вновь провалиться в сладкий сон. Она вдруг резко открыла глаза. Вторая половина соломенного тюфяка пустовала. Мгновенно вскочив с постели, девочка быстро спустилась с чердака по приставленной деревянной лестнице. Мама нашлась тут же — они с Руженой сидели за столом и, склонившись друг к другу, о чем-то серьезно и тихо переговаривались. Леона лишь взглянула на нее, и нехорошее предчувствие усилилось. В голове вдруг раздалось тихое жужжание, словно где-то вдалеке загудел целый рой взволнованных пчел.

— … не надо, Веда, оставь это, ты и сама знаешь, что я должна. Прошу, позаботься о ней. Научи ее чему можешь и отправь в свое время учиться к нему, если я не вернусь. Я поговорю с Гостомы́слом. В девочке слишком много силы, она должна научиться ей управлять. Не дай Боги, перейдет одна… — тихо говорила мама Леоны.

— И сама вижу, — махнула рукой Ружена. — А ты не зазывай беду раньше времени. Почто звать Лихо пока оно тихо.

— Мама? — тихо позвала девочка.

Марелика, собиравшаяся что-то ответить Ружене, увидела дочку и мягко улыбнулась.

— Иди ко мне, — нежно позвала она дочь, протянув к ней руки в приглашающем жесте.

Одета она была просто, по-мужски. Так, словно собиралась в долгий путь. Высокие походные сапоги, рубаха, заправленная в плотные удобные штаны, на поясе ножны с длинным кинжалом и небольшая мошна[6].

Девочка растеряно направилась к матери, а в голове крутились тревожные вопросы: «Что происходит?», «Куда она собирается?».

— Мама? — повторила Леона, подходя ближе, и замечая, что подле лавки лежит заполненная торба и свернутый походный плащ. — Мы уходим?

Конечно, противная мысль, что нет никакого «мы», уже закралась в сознание и обидно царапала где-то внутри, рядом с сердцем. Ведь будь это иначе, мама бы предупредила об этом заранее. Но ей до последнего не хотелось верить в то, что она собирается ее бросить. Так ведь нельзя? Так ведь не бывает, что они только встретились, и мама снова уходит? Может быть, она просто едет за тятей? Или ненадолго в деревню что-то купить?

Марелика взяла за руки подошедшую дочь и печально посмотрела ей прямо в глаза.

— Нет, милая. Мне придется уехать одной, — она нежно заправила растрепавшуюся у дочери прядку за ухо и продолжила: — Ты останешься здесь, с Руженой. Я не знаю, как долго меня не будет, и я хочу быть уверена в это время, что ты в безопасности.

— Мамочка! — всхлипнула девочка. — Нет, пожалуйста, мама, не уходи, не оставляй меня одну! Пожалуйста! Забери меня! — Леона крепко сжала ладони матери и бессильно заплакала.

Женщина притянула плачущую дочь к себе, крепко прижала к груди и успокаивающе погладила по голове. Ружена тактично вышла из дома, сославшись на то, что ей пора поить козоньку.

— Девочка моя. Я не могу остаться, и не могу взять тебя с собой, как бы сильно этого ни хотела. Ты у меня такая смелая, такая сильная — я знаю, ты справишься. Ружена о тебе позаботиться. Она ведь будет рядом, ты не останешься одна.

— Мама, пожалуйста, — почти шепотом простонала девочка, прижимаясь к матери, — не оставляй меня, пожалуйста.

Леона не понимала. Почему? Почему, мама уходит без нее? Почему она ее бросает? Неужели она ей не нужна? Неужели она мешает? Нервное напряжение из-за недавних событий давало о себе знать, и девочка просто не могла успокоиться. Слишком страшно было, слишком больно чувствовать себя брошенной. Рыдания не прекращались, только было начав утихать, они накрывали ее с новой силой, и она судорожно хватала ртом воздух, пытаясь успокоиться.

— Лёнечка, звездочка моя, я не хочу с тобой расставаться, особенно сейчас, но мне нужно идти, — горько ответила женщина, уткнувшись в макушку дочери.

— М-мне ст-траш-шно. А ес-сли о-они опять-ть придут, а в-вдруг най-дут тебя и т-ты не верн-нешься-я. Я н-не хочу сн-ова тебя поте-ерять. — Заикась после надрывного плача, прошептала девочка. Она не сдержалась и зарыдала с новой силой. Одна только мысль о том, что мамы может не стать, вводила ее в панический ужас, больно резанув по сердцу.

— Они больше не придут, милая, тебе нечего бояться.

Всхлипывая и продолжая заикаться от слез, девочка быстро затараторила:

— Я с-слышала, как баб-бушка Р-ружа сказа-ала, что у них была пу-путеводная нить, которая ко мне тя-янулась. А что, ес-сли они снова ее пу-пустят? Вдру-уг узнают, г-где я?

— Не узнают, милая. — Говорила Марелика, успокаивающе гладя по голове, перепуганную дочь. Самой бы вот еще верить в то, что говорит. Она ведь и сама задавалась этим вопросом. Если супруг у них… — Ты здесь в безопасности. Но ты все равно должна быть осторожной. Не рассказывай о себе чужим людям. Поняла меня?

Девочка тихонько кивнула, успокаиваясь.

— Мамочка, пожалуйста, не бросай меня. Я не буду мешаться, — у Леоны задрожали губы и вновь навернулись слезы. Она не понимала почему они должны расставаться, за что мама так с ней поступает? Девочка прижалась к матери еще сильнее, отчаянно обнимая ее за шею так, словно надеясь, что сможет ее удержать, и горько рыдая на ее плече.

— Леона, ты должна понять. От этого зависит много жизней. Много людей у которых есть семьи, маленькие дети, родители, друзья, они все могут погибнуть. Неужели ты хочешь, чтобы я бросила их умирать?