Леона. На рубеже иных миров (СИ) - Яровая Лана

Преследователь медленно прошелся по комнате. Полоску света, льющегося из-под полога, загородила тень.

— Ай, и смотреть-то ить неча, туды бы нихто не забрался, шобы я не заметила-то. Я-то ведь тама травки храню, места совсем малехо, ни оконца, ни дверки какой. Старость-то дело такое, то кости ломит, то ишо чаво, любая хворь липнет-то. А тутоньки за печкой тепло да сухо, травкам-то самое оно.

Но в голове у преследователя, словно набатом стучала пульсация поисковой нити, и несмотря на заверения старой женщины, он резко сдвинул полог, впуская внутрь солнечные лучи, осветившие комнатку, где мертвенно бледная, вжимающаяся в стену Леона, смотрела на вход огромными от ужаса глазами.

[1] Плошка — плоский сосуд, тарелка, блюдце.

[2] Зело – устар. очень.

[3] Аршин — мера длинны, равная 71 см.

[4] Поховаться – сховаться/спрятаться.

[5] Тать – устар. вор.

[6] Пядь — мера длинны, равная примерно 18 см.

Глава 3

В закуток вошел высокий худощавый мужчина, одетый в пыльную пропотевшую одежду и высокие походные сапоги, комьями облепленными высохшей грязью. Черты лица у вошедшего были резкие, отталкивающие. Сквозь редкие рыжие волосенки, спадавшие на лицо длинными сальными паклями, виднелся глубокий рваный шрам, пересекающий небритую щеку от левого глаза до самого уха. Багровый, неровно сросшийся рубец даже при беглом взгляде вызывал отвращение.

Но самым пугающем в его облике были не шрам или оружие, нет, это были глаза — один блеклый, словно обесцвеченный, а второй угольно-черный, как самая темная бездна, и оба его жутких глаза лихорадочно блестели, таращась прямо туда, где замер бледный ребенок.

Крик застрял в горле твердым комом, сперло и без того неровное дыхание. И только сковавшее девочку ледяное оцепенение, уберегло ее от того, чтобы не разразиться горькими рыданиями.

Преследователь же вел себя так, словно не видел девочку. Положив ладонь на торчащую из ножен рукоять длинного ножа, он медленно скользил взглядом по комнате, пристально оглядывая небольшой закуток, но внимание его ни разу не задержалось на ребенке. За мужчиной, шаркая потяжелевшими ногами, вошла Ружена. В комнатке еле хватало места — сделай он шаг-два в право и наткнулся бы на соломенную постель с замершей девочкой.

— Милок, ты хлядь сюды, — сказала вошедшая за ним Ружена.

Мужчина обернулся, и Добролюб, до того тихо сидевший рядом с Леоной, вдруг исчез, чтобы через секунду появиться сидящим на полке меж глиняных горшочков. Он быстро наклонился и легко протянул руки к голове незваного гостя. Недруг застыл, глядя на женщину остекленевшими глазами. Она бросила короткий взгляд на сосредоточенного, хмурого домового и убрала за пазуху раскрытый крохотный мешочек, который было успела достать и поднять так, словно собиралась осыпать гостя его содержимым.

— Ну слушай паршивец. В избе девочки нет. Ты ошибся. Чутье ведет тебя дальше к деревне. Пойдешь вдоль реки. Там увидишь детские следы, ведущие к воде. У самой кромки берега висит оборванный об ветки лоскут ее одежды. Пойдешь вниз по течению — там на берегу обнаружишь ее разодранную окровавленную рубаху и волчьи следы. Ты сделаешь очевидные выводы — девочка решила переплыть реку, не справилась и утонула, а выброшенное на берег тело задрали и растащили волки. На этом все. Девочка для вас мертва, ваши поиски окончены.

Ружена сделала домовому знак, и тот, что-то тихо прошептав, еле шевеля губами, дунул мужчине в лицо и исчез.

— Ты хлядь, говорю, травок-то сколь у меня, вона и венички для баньки висят, похляди какие венички-то добротные, сама собирала да захотавливала, лечебные они. Найдешь дочку-то, так захаживайте ко мне, когда воротиться-то соберетеся. Я-то уж старая, уж и больно мне одиноко тута, а я вам и баньку затоплю и пирохов напеку и соленица из похреба достану, — продолжала говорить Ружена со стариковским добродушием в голосе, поразительно контрастирующим с тем, что произошло мгновением раньше.

— Черт бы побрал твои травки, — оторопело пробормотал мужчина, и, бросив раздраженный взгляд на женщину, быстро вышел из комнаты.

Послышались глухой стук удаляющихся шагов, где-то в глубине дома хлопнула дверь. Слышно было как он сбежал по крыльцу и окрикнул своих. Они о чем-то недолго и громко переговаривались. Стоявшие во дворе лошади возбуждённо заржали, а затем до слуха Леоны донесся удаляющийся стук копыт. Ружена неподвижно стояла, и хмурясь, глядела в пустоту, внимательно прислушиваясь к происходящему на улице. И пока не затих стук копыт, в доме висело вязкое напряжение.

— Кровожадная же ты, Руженька, — хохотнул вновь появившийся Добролюб. — Волки, растащили, драная одежда. Тебе спалось чтоль плохо?

— А чего мне делать еще было? — спросила все еще хмурая женщина, обернувшись к домовому, — не пусти я его сюда, и им бы стало очевидно, что девочка здесь. Видел нить-то путеводную? Прямиком к Леонке тянулась.

Домовой задумчиво покачал головой, соглашаясь, и Ружена хмурясь продолжила:

— Видно кто-то из наших старых знакомцев у них в помощничках, а то и вовсе хозяином стоит. Мы с тобой не отбились бы, друг мой, приди к нам на огонек его господа. Что мне оставалось делать? Пришлось уж обустраивать небольшое представление… А ты зачем влез-то?

— А за тем, — погладив бороду, многозначно ответил Добролюб.

Ружена выжидательно подняла бровь.

— Да чтоб твоих следов не было на нем, зачем же еще. А так, если и станут его проверять, то только и увидят, что проказу домового. А многоль домовых нынче с людьми-то близки? То-то и оно.

— Верно говоришь, — задумчиво проговорила Ружена. — Видел чего? Зачем им девочка понадобилась?

— Не шибко много, — вздохнул домовой, — вроде как для шантажу, но это ему так сказано было, а что-то думается мне не только для оного, но и еще кой для чего, — искоса взглянув на ребенка, многозначительно проговорил Хозяин.

Леону стало мелко потряхивать. Оцепенение, сковывающее ее все это время, начало отступать, и все напряжение, скопившееся за прошедшие стуки, разом вышло наружу. Маленькая, до невозможности напуганная девочка, сжалась в комочек и опустив лицо на прижатые к груди колени, громко разрыдалась. Детские хрупкие плечики мелко вздрагивали, девочка крепко обнимала себя за ноги и не могла остановиться, плача и размазывая слезы по лицу и грязным от трав коленям.

— У-у, ироды проклятые, довели-таки дитятку, — сокрушенно проворчал домовой, жалостливо глядя на ребенка. — Вот Лихо на них не нашлося-то, чтоб их Трясавицы[1] замучили, чтоб им волчье лыко[2] облепихой почудилось, — сокрушался старичок.

Женщина бросила на девочку сочувственный взгляд и вышла ненадолго из комнатки, а вернулась, уже держа в руках две плошки с водой. Присев на край постели, она поставила их рядом и тихонько погладила девочку по мелко вздрагивающей спине.

***

Погожий летний день. Сквозь густые кроны деревьев пробивается теплое яркое солнце, разгоняя лесную полутень. Где-то наверху расшумелся голодный дятел, безостановочно простукивая ствол дерева, в поисках мелких личинок и жучков-короедов. Обмениваются заливистыми трелями задорные лесные пташки. Впереди, перепархивая между веток ирги, отыскивает спелые ягодки красноперая пичуга.

Ранним утром Ружена сообщила девочке, что еще со вчерашнего вечера чувствует ее маму в окрестностях, после чего предупредила, что она сейчас же отправляется на ее поиски, наказав Леоне не выходить из дома. Однако, та наотрез отказалась оставаться и слезно умоляла взять ее с собой. Немного подумав и пристально осмотрев девочку, Ружена вздохнула и дала добро, и уже меньше, чем через час они двинулись в путь.

Леона шла одетая в невысокие сапожки из сыромятной кожи, и синюю льняную рубаху, доходившую ей почти до щиколоток. На манжетах рукавов и поясе красовались желтые витые шнуры, которыми ее обвязали перед выходом. Одежду, как Ружена объяснила, они с Добролюбом пошили сами, чтобы не покупать в соседних селах.