Громов: Хозяин теней 4 (СИ) - Демина Карина

— Скажешь тоже, — произнёс Метелька не совсем уверенно. — Ты… это сейчас выдумываешь.

Сейчас.

Только не выдумываю, а скорее складываю одно с другим.

— А вот если речь идёт не о богах, а об иных сущностях, пусть даже более сильных, чем человек, то тут всё немного иначе. Тут уже можно и подумать, как эти сущности одолеть.

И использовать.

Во благо человечества.

Всё, что ни делается, естественно, происходит только во благо этого самого человечества. Даже когда оно само не просит.

[1] Ещё один рецепт народной медицины, который вполне дожил до дней сегодняшних. И порой в рекомендациях мелькает.

Глава 22

Глава 22

И как изо всех городов всего Росийскаго царствия власти и всякий ерейский чин соборне, и бояре, и околничие, и чашники, и столники, и дворяне, и всякие служилые, и посадцкие и уездные всяких чинов люди, для государского обиранья, в царствующий град к Москве на совет сьехалися, и всещедрый, в Троицы славимый Бог наш, по умолению пречистые Своея Богоматери и великих Московских чюдотворцов, не хотя видети всего православнаго хрестьянства в конечной погибели, а православной истинной хрестьянской вере греческого закона от латынь и от люторских и богомерских вер во обруганье, по Своему человеколюбию, послал Свой святый Дух в серца всех православных хрестьян всего великого Росийскаго царствия, от мала и до велика, не токмо в мужественном возрасте, и до ссущих младенец, единомышленной невозвратной совет.

Утвержденная грамота об избрании Государя [1]

А жандармов в госпитале едва ли не больше, чем пациентов. Стоило из палаты выглянуть и нос к носу столкнулся с дремлющим парнем, который от скрипа двери дремать перестал, встрепенулся и потянулся к револьверу.

— Мне наверх надо, — сказал я ему. — К Михаилу Ивановичу. Вот.

И бумаженцию протянул.

Парень сощурился и успокоился как-то сразу. Зря. Морда-то у меня замотанная, да и в коридоре темень. Если так-то, мало ли кто под бинтами прятаться может? А он руку убрал, кивнул и махнул:

— Пошли тогда. Долго спишь. Их благородие ещё когда приходили.

— Так… контузия.

— Ага, слыхал. Ничего. Николай Степаныч своё дело знает, — это было произнесено с изрядным уважением. — Так подлатает, что прям как новенький будешь. У меня братец в тым годе…

Стоял парень, надо полагать, давно, вот и притомился и от безделья, и от одиночества.

— … так прямо золотые руки…

Золотые.

И киваю, соглашаясь. Большего не требуется.

Проводили меня к чёрной лестнице, а там уже передали мрачному казаку, который вот и фонарём в меня посветил, и какой-то штукой помахал над головою, а бумагу разве что на зуб не попробовал.

В общем, серьёзный человек.

На втором этаже ещё троица.

И у палаты Алексея Михайловича стоят, прям на вытяжку, взглядом вперившись в икону, которую напротив палаты и пристроили. Мой провожатый тоже перекрестился. А икона сияла. Свет был не злым, скорее уж окутывал её золотым облаком. И казалось, что того и гляди печально улыбнётся мне Богоматерь. И руку поднимет выше, благословляя…

— Ишь, благостно, — пробормотал кто-то.

— А чего в коридоре? — я решился на вопрос.

— Так… велели. Там, вон, иные… носют и носют, сюда, а потом оттудова. Его благородие велели… а на ночь вон, в коридор. Но то мы с уважением. Ты чего не крестишься?

Перекрещусь. Мне не сложно.

— Вы… — глянул на казака. — Если ладанка есть какая, или крест, или ещё что, положите на неё.

— Зачем?

— Силы в ней много. И меньше не станет, а вам, глядишь, не будет лишним.

И вот этих людей он надеется заставить пойти против веры?

Дело не в том, кто есть Светозарный или Мара. Боги. Сущности высшего порядка. Иные формы разума. Дело в том, во что человек верит.

А этот, экспериментатор, собирается их веры лишить.

Я затряс головой. Надо его найти. И чем скорее, тем лучше. Если к революционным идеям добавятся религиозные, к которым накинут сверху всяко-разного, то… то будет хуже, чем у нас.

Много хуже.

У нас люди воевали с людьми. И та, новая страна, пусть и залитая кровью у корней своих, но была великой. А тут? Чем закончится схватка? Прорывами тварей? Полным столкновением миров?

Он ведь, тот, кто двигает идею, то ли не понимает до конца, то ли… в том и дело, что понимал. Должен был бы понимать. Он ведь умный.

Даже не в том дело, что учёных. Учёных дураков, которые ничего-то, помимо науки не видят, я повидал изрядно. А этот видел. И революционеров вот, которых пользовал и в хвост, и в гриву. И остальное. Тогда почему?

Или у него собственный план имеется?

— Доброй ночи, — говорю, заглядывая в палату. — Извините, что поздно. Надо было разбудить…

Я готов отступить, если они спят, но нет. Не спят. Чаи распивают.

Тут вам и столик на гнутых ножках. И самовар, пусть небольшой, но всамделишний. Стоит, сияет серебряным боком. Чашки с узкими донцами.

Тарелочки узорчатые.

— Проснулся, — Михаил Иванович поднялся. — Отлично. Проходи. Чай будешь?

Карп Евстратович только хмыкнул. Ныне он был в шелковом халате с драконами, наброшенном поверх полосатого домашнего костюма. Волосы снова под сеткой. Усы напомажены, загнуты кончиками вовнутрь. Прям не человек, а картинка для модного журнала.

Но мне кивнул.

И рученькой указал:

— Присаживайтесь, молодой человек. И да, чай ныне отменный.

— Тогда не откажусь.

Я бы и пожрал чего, но в такой компании признаваться неудобственно. А вот баранку возьму. Маковая, свежая. Прелесть, до чего хороша. Стульчик мне поставили. И чашечку выделили, тоже драконами расписанную. Никак из личного Карпа Евстратовича сервиза. Смотрю, тянет его на азиатщину.

Или это мода?

— Был рад повстречать вашу сестрицу сегодня, — чашечку Карп Евстратович держал аккуратно и мизинчик не оттопыривал.

И он?

— Конечно, жаль, что так вышло с братом, — Михаил Иванович налил заварки и воды горячей добавил. И чашку придвинул, а там ещё одну, с колотым сахаром.

— Знакомы?

— Нет. Не имел чести быть представленным…

— Он хороший.

Зачем я это говорю? Главное, слушает не только Михаил Иванович, но и этот… Карп. А у него взгляд внимательный-внимательный, и прям видится в этом взгляде желание побеседовать со мною.

Лучше всего наедине.

И в таком тихом закрытом месте, где нас не побеспокоят.

— Как Алексей Михайлович? — спрашиваю осторожно. — В себя приходил?

— Дважды, — это уже Карп Евстратович голос подал. И щипчиками подхватил кусочек сахару, который преаккуратнейшим образом утопил в кружке. — В первый раз утром. И вот во время молебна…

— И… как он?

— Физически состояние его значительно улучшилось. Даже говорить изволил. Вполне внятно. Имя помнит, да и не только имя. Ругается опять же с полным осознанием…

Интересно, это как-то влияет на святость? Может, градус понижает там? Или вовсе препятствует прорезанию крыл?

— Требовал докладов, порывался даже немедля к работе приступить, но уснул. Николя утверждает, что это аккурат нормально. Реакция организма. Тот был весьма ослаблен и восстанавливается. Точнее продолжает восстановление, а процесс сие весьма затратный. Потому в ближайшие несколько дней надобен покой и сон.

Хорошо. Рад слышать.

— Пару дней, конечно, вряд ли. Не выдержит, но до утра проспит точно. И уж беспокоить не станем. А так угрозы для жизни нет. К слову, Николя весьма желает познакомиться с этим чудесным артефактом.

— Не с чем знакомиться, — ворчу я.

Или они и вправду думают, что у меня запасы этой самой крови? Стоят под кроватью вёдра.

— Последнее отдал, — добавляю, чтоб совсем уж понятно.

— И это я не забуду, — сказал Карп Евстратович очень серьёзно. — Вам нечего опасаться. Более того, я готов оказать всякую помощь вам или вашим родным… возможно, имеются какие-то просьбы?