Сошествие в Аид (ЛП) - Райли Хейзел

Рея тянется и гладит её по щеке.

— Кόρη μου*, доченька, расскажи братьям и сестре то же, что нам.

(*Моя дочь по-гречески)

У меня нехорошее предчувствие. Видимо, и у Гермеса — он толкает меня в спину и бросает взгляд. Беззвучно спрашивает: «Она догадалась?» Я отвечаю пожатием плеч.

Афина закидывает ногу на ногу. И только сейчас я замечаю, что одна она среди нас одета нарядно — будто заранее знала, что предстоит встреча с родителями.

— Братья, — произносит она, — мы здесь потому, что один из нас, нас предал.

Аполлон и Афродита застывают, как статуи. Гермес тихо хихикает:

— Почему ты говоришь, как Иисус на Тайной вечере?

— Гермес! — громом раздаётся голос отца. И весь звук в комнате будто выдувает в никуда.

Афина самодовольно ухмыляется:

— Вчера я проводила Игры. Пригласила Хейвен Коэн, о которой мама с папой уже слышали. Так вот: Хайдес вместо того, чтобы играть по правилам, помогал ей.

Все взгляды впиваются в меня. Чёрт.

— Ты несёшь чушь, — отвечаю невозмутимо.

Афина склоняет голову набок:

— Да? А я видела. Вы переговаривались между ударами. Ты подсказывал ей, как уклоняться, куда бить. Можешь продолжать врать, но знаешь же: родителей это только сильнее разозлит. Так что лучше признайся.

Я сглатываю.

— И ещё Аполлон, — продолжает эта святоша. — Когда Хайдес готовился нанести последний удар, он выскочил на ринг и навалился на него, пока тот не рухнул.

Рея вертит на пальце кольца с золотом и бриллиантами. Даже не смотрит на нас.

— Это ведь не первый раз, правда, Аполлон? Ты вмешался и в первый вечер Игр, ради Хейвен Коэн. Я ошибаюсь?

— Не ошибаешься, митера, — спокойно подтверждает Аполлон, как образцовый сын.

Отец собирается что-то сказать, но я делаю шаг вперёд, тычу пальцем в Афину:

— Ты донесла? Сколько тебе лет, Афина?

Она не моргает.

— Я сделала то, что было правильно. Игры важны для нашей семьи. А вы с Аполлоном превращаете их в фарс.

Я заливаюсь злым смехом. Это моя сестра, но я готов вытащить её на ринг и вбить в пол.

— Нет. Это ты, избалованная девчонка, злишься на Хейвен за то, что она умнее тебя и обыграла бы в любой игре, где нужен мозг. Потому ты вызвала её туда, где знала, что победишь: на бой. Смирись и перестань донимать нас этой чушью среди ночи.

Афина смотрит на меня сжатой челюстью.

Кронос и Рея переглядываются. Потом отец кивает матери. Слово за ней.

— Хайдес, сядь сюда, на место сестры.

Мы выполняем приказ. Когда я прохожу мимо Афины, она бьёт меня локтем в руку.

— Сломаю тебе обе, если ещё раз ударишь, — шиплю.

— Попробуй, если не слишком занят тем, чтобы залезть в трусы Хейвен Коэн, — огрызается она.

Я рычу и со скрежетом двигаю стул. В отличие от Афины, не сижу смирно. Родители привыкли, но несколько секунд выдерживают паузу, выражая молчаливое неодобрение.

Отец делает мне знак пальцем, чтобы я наклонился. Я тянусь — и в ту же секунду его тяжёлая рука сжимает мне шею и вдавливает лицом в столешницу. Боль такая, что дыхание перехватывает, стон застревает в горле.

— Это за то, как ты разговаривал с сестрой, — шепчет он ровно, без тени гнева.

Я успеваю приподнять голову — и в тот же миг он поворачивает её вбок, ударяя скулой о край стола, прямо по шраму. Боль прорывается огнём по всему лицу, и я кричу, стиснув зубы.

— А это за твоё хамство, — продолжает он.

Рея кладёт ладонь ему на плечо — сигнал «хватит». Отец отпускает меня. Я откидываюсь назад, лицо горит огнём.

Мы смотрим друг другу в глаза, и Рея поднимается. Подходит, наклоняется, как мать к малышу.

— Ну что, γιε μου, сын мой, правда ли то, что сказала сестра? Ты помог этой девочке?

Я плотно сжимаю губы.

Она улыбается и гладит меня по лицу — как раз по ушибленной стороне. Пальцы скользят по шраму, взгляд её полон печали.

— Мой красивый мальчик, почему ты не хочешь сказать матери правду? Почему хочешь причинить мне боль?

— Я помог ей, — выдыхаю. Больше ради того, чтобы закончить этот цирк, чем ради совести. — Афина права. Я подсказывал Хейвен, как отбить удары и куда целиться.

— Да ну, серьёзно? — вылетает у Гермеса, он не может сдержать изумления.

Мы его игнорируем.

Рея улыбается и продолжает гладить меня мягко, почти ласково. Потом её рука скользит к моему горлу и сжимает его так, что я лишаюсь воздуха. Она тянет меня вверх — я подчиняюсь, встаю. Ей хватает одной ладони, чтобы душить. Пытаюсь произнести её имя, но выходит только хрип.

Мать прижимает меня к стене, так что я бьюсь затылком. Ослабляет хватку.

— Не так мы вас воспитывали. Не так себя ведут, — кричит она, и всё равно сохраняет идеальную невозмутимость.

— Zitó syngnómi, mitéra. («Прошу прощения, мать».)

Уголок её губ приподнимается. Глаза при этом остаются ледяными, отстранёнными.

— Кронос, — зовёт она мужа.

Отец поднимается, и я сразу понимаю, к кому он идёт. К Аполлону. И его ждёт то же самое наказание за то, что сорвал Игры и бросился на брата.

Кронос хватает Аполлона за горло. Афродита и Гермес по бокам синхронно отпрыгивают назад.

— А ты как посмел предать собственных братьев? Поднять руку на брата ради какой-то тупой девчонки? — рычит он.

Я должен что-то сделать. Вмешаться.

— Патера…

Но мать выпускает моё горло и тут же отвешивает пощёчину — голова уходит влево. Я зажмуриваюсь, замираю.

— Это не… — пытаюсь выговорить.

Аполлон меня перебивает:

— Я виноват, патера. Прошу прощения и готов принять любое наказание. — Он стоит на коленях перед нашим отцом. — Прошу у вас прощения. Больше не повторится.

Его взгляд останавливается на мне. Я открываю рот, но он лишь резко мотает головой. Никаких возражений.

Отец смеётся — его забавляет, как легко он ломает собственного сына. Берёт Аполлона за подбородок, с отвращением разглядывает:

— Вы умны, вы богаты, вы сильны, вы лучшие. Я и ваша мать не принимаем слабости. Особенно — по отношению к простым людям. — Он отпускает его и снова прохаживается. — Игры — наша семейная традиция. Мы проводим их на Олимпе, у нас дома, и решили привезти их сюда, в Йель. Это ваш отличительный знак, то, что отделяет вас от остальных идиотов в этом месте. Вас должны бояться. Никакой пощады.

Я не выдерживаю:

— Но те, с кем мы играем здесь, — не те, с кем мы играем на Олимпе, отец. Мы не можем…

— Мы приняли все возможные меры, — обрывает меня мать. — Твой отец в совете Йеля. Пока Игры обходятся без трупов, вам никто не помешает. Правила просты: никто не умирает, но Лайвли всегда выигрывают. Если вы начнёте мухлевать, проявлять любимчиков — что подумают остальные?

Кронос тут же подхватывает:

— Уважение добывают не жалостью, а страхом. Я вбивал это в вас с первого дня, как усыновил. Я ошибаюсь?

— Нет, отец, — отвечаем хором.

— Йельские Игры — всего лишь разминка. Если вы не в состоянии довести до конца их — относительно простые, — как вы собираетесь тащить мою империю на Олимпе?

Может, отец, никто из нас и не хочет этого в глубине души. Наказывать хамоватых студентов, доводя до синяков, — одно. Мы не лицемеры: нам всегда нравились наши Игры, и мы купались в смеси уважения и страха, которую они нам приносили. Я и сам не знаю, почему тогда помог Хейвен Коэн.

Кронос снова берёт Аполлона за лицо, но смотрит при этом на меня:

— Что особенного в этой Хейвен? Почему вы её защищали?

Чёрт. Туда, куда я меньше всего хотел. Я с трудом сглатываю:

— Ничего. Абсолютно ничего. Нам просто… стало её жаль…

Мать внезапно толкает меня назад, и я снова бьюсь головой о стену. Комната плывёт. Ноги подкашиваются; я сгибаюсь, но она упирает ладонь мне в грудь и выпрямляет. Ну спасибо, мать.

— Хейвен Коэн очень умна, — берёт слово Афина, и мне хочется заорать, броситься на неё быком и заткнуть эту поганую пасть. — Скажу дорого стоящую мне вещь: она очень похожа на нас. Без ума от игр. Умело играет. Дерзкая. Бесстрашная. Даже когда вышла на ринг и поняла, что её ждёт, — подписала договор о неразглашении, вместо того чтобы уйти. Даже когда могла спрыгнуть и удрать от Хайдеса — осталась.